Первая публикация о метаметафоре

http://video.mail.ru/mail/kedrov42/6

Константин Кедров

Метаметафора Алексея Парщикова
(«Литературная учеба», 1984, № 1)


«Новогодние строчки» А. Парщикова — это мешок игрушек, высыпающихся и  заполняющих собой всю вселенную. Игрушки сотворены людьми, но в то же время они сам»        как люди. Мир игрушечный — это мир настоящий, ведь играют дети — будущее настоящего мира.
В конечном итоге груды игрушек — это море, это песок это сама вселенная. Приходи,  человек, твори, созидай играй, как ребенок, и радуйся сотворенному миру!
Таков общий контур поэмы. Итак, «снегурочка и петух на цепочке» обходят «за малую  плату» новогодние дома.  Они идут «по ободку разомкнутого циферблата», потому что стрелки на двенадцати, на Новом годе, уходящем в горловину времени.
Читатель может посочувствовать Деду Морозу, которому «щеки грызет борода на клею».  Это поэт. Ему рады. «Шампанское шелестит тополиной мерцающей благодатью». И — водопад  игрушек из мешка.
Часть вторая — игрушки ожили. Здесь взор поэта, его геометрическое зрение, обладающее способностью видеть мир в нескольких измерениях: «Заводная ворона, разинув клюв, таким  треугольником ловит сферу земную, но сфера удваивается, и — ворона летит врассыпную».
Геометр, может, выразит это в математической формуле, но тогда не будет взора поэта.  Здесь ситуация как в эпоху Возрождения. Трехмерную перспективу открыли посредственные  художники, но только Леонардо, Микеланджело и Рафаэль заполнили ее живописью.
«Мир делится на человека, а умножается на все остальное» — вот ключ к поэме. Как ни разлагай мир скальпелем рассудка, познание невозможно без человека, а человек тот первоатом,  который «умножаем» на все. Об этом часть третья.
Вот тут-то и пошли причудливые изменения: животные, напоминающие «Зверинец»  Велимира Хлебникова. У Хлебникова в зверях погибают неслыханные возможности. Звери —  тайнопись мира. У Парщикова эта тайнопись по-детски мила: «Кошка — живое стекло,  закопченное адом; дельфин — долька моря». Обратите внимание — мир не делится. Животное — это долька моря. Такая монолитность мира при всем его сказочном многообразии и многовидении для Парщикова весьма характерна. Геометр знает, как точку преобразовать в линию, линию в  плоскость, плоскость в объем... Парщиков видит, как дельфин становится морем, а море —  дельфином. Море — мешок, дельфин — игрушка, таких игрушек бесконечное множество, но все  они в едином звездном мешке, и вселенная в них. Вот почему «собака, верблюд и курица — все  святые». Уничтожьте дельфина, погибнет море.
Следующая часть IV, основная. Кроме геометрии, есть Нарцисс, путающий нож и зеркало, режущий зеркалом рыбу. Этот Нарцисс, несомненно, поэт. Я мог бы объяснить, что в нож можно глядеться, как в зеркало, а зеркалом резать; что в конечном итоге зеркало — это срез зрения, а  плоскость отражения можно сузить до лезвия ножа, и тогда мир предстанет таким, как видит его  Парщиков в поэме, но мне здесь интересно совсем другое: что творится в душе у этого человека?  О чем он хочет нам рассказать?
Вот огородное чучело в джинсах, в болонье, голова — вращающийся пропеллер. Это пугало должно сторожить огород, скорее — кладбище. Сам поэт, покидая пугала смерти, идет к жизни на берег моря. похожий на бесконечную свалку, но из мировой свалки он воздвигает свой мир, как детишки делают домики из песка. Этот мир будет хрупок и разрушим, как все живое, но он живой, не пластмассовый, не синтетический, как пугала в огороде.
Я миную лирические и биографические намеки, за которыми угадывается любовь. Если поэт сам об этом говорить не хочет, то и я промолчу.
Итак — итог. Парщиков — один из создателей метаметафоры, метафоры, где каждая вещь — вселенная*.
Такой метафоры раньше не было. Раньше все сравнивали. Поэт как солнце, или как река, или как трамвай. У Парщикова не сравнение, не уподобление. Он и есть все то, о чем пишет. Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метаметафора.
Метаметафора отличается от метафоры как метагалактика от галактики. Привыкайте к  метаметафорическому  зрению, и глаз ваш увидит в тысячу раз больше, чем видел раньше.
Родословная «Новогодних строчек» – «Про это» Маяковского, «Столбцы» Заболоцкого, «Зверинец» Хлебникова. Словом, традиция есть.
Хочу только предостеречь. У древа поэзии есть ствол и ветви. И то, и другое живо. Но ствол плодоносит, а ветви упираются только в небо, от них ничего не растет. Есть поэты, которым подражать нельзя. Поэзия Паршикова – живая ветвь на древе поэзии, она упирается в небо. Для читателя это тоже путь к небу. Для другого поэта – гибель. Ветка двоих не выдержит. Она причудлива, неповторима. Это линия одного поэта – Алексея Паршикова. Для него она плодоносна.
_______________________________________________________

* Термин «метаметафора» связан с понятием о метакоде. Подробнее читатель может прочитать об этом в моей статье «Звездная книга», напечатанной в «Новом мире», 1982, № 9.



Привыкайте к МЕТАМЕТАФОРЕ и она бесконечно раздвинет горизонты вашего метафизического зрения

Мета-метафористы — поэты, образовавшие в конце 1970-х гг. авангардно-подпольный эстетический круг внутри Литературного института им. Горького вокруг понятия «мета-метафоры», предложенного преподавателем института Константином Кедровым, и учившиеся на одном и том же поэтическом семинаре (то есть уже тогда, в 1970-е гг., самого либерально-настроенного к «метафоре» из всех остальных советских преподавателей «литмастерства», критика Ал. Михайлова), хотя и с самой небольшой хронологической разницей в датах поступления в сам этот институт и принятия каждого в отдельности в сам этот «творческий семинар»: Александр Ер;менко, < Алексей > Парщиков, Илья Кутик (такова хронологическая последовательность). Иван Жданов, хотя и не учившийся в Литературном институте, входил в этот круг с самого начала. (Необходимо, однако, отметить, что, несмотря на весь очень относительный советский "либерализм" по отношению к, примеру, < Парщикову > и Кутику, их все-таки не "трогали" ни в самом этом институте, ни на поэтическом семинаре - то есть, старались как можно меньше "обсуждать" их поэтические сочинения - благодаря, главным образом, тому факту, что "за спиной" у первого стоял Андрей Вознесенский, а у второго - Арсений Тарковский). Позднее был выдвинут термин «метареализм» (Михаилом Эпштейном), вследствие чего круг поэтов мета-метафористов оказался (терминологически) шире.