Баллада о белой горячке Часть 1

Застолье

А сколько ж мы выпили с вами,
Коли прёт в башку всякая чушь?
И мерещится чёртик с рогами,
И с хвостом, что я дёрнуть не дюж.

Грозит всё мохнатым копытом,
Исступлённо тряся бородой,
И моргает мне глазом подбитым,
Как будто смеясь надо мной.

Да я с гадом бы враз разобрался,
Если б не Пашка-сосед.
«Куда ты, – орёт мне, – собрался?!
Вкуси лучше, Вань, винегрет!

Присядь-ка за стол и не бойся, –
Упрашивал мой компаньон. –
Ты, Ванюш, не буянь, успокойся, –
Это Петька зашёл, почтальон.

Кончай кипятиться, братуха!
Маленько остынь, поуймись!
А ты не стесняйся, Петруха,
Смелей проходи, не журись!

Давай на троих, Вань, с Петрусем,
Накапай-ка водки в стакан,
Огурцом малосольным закусим.
Ну, как? Ты не против, друган?».

Дерябнули вновь по рюмашке,
И я тут же почуял кураж,
А потом показал пальцем Пашке,
Что напротив сидит не мираж.

Из-под лобья так зырит за мною
И, как будто бы хочет лягнуть,
И я в ухо ему правой рукою
Всё ж по-русски успел навернуть.

Ведь я был ещё вовсе не пьяный,
Ну, не так, чтобы «в дым окосел».
«Ах, татарин,– вскричал я,– незваный!»,– 
И, почти, что совсем протрезвел.

Но, что-то в лицо, вдруг, упало,
Сильно вдарив по верхней губе:
Помутилось всё вмиг, замелькало
В, почти, трезвой моей голове.

«Врагу не сдаётся!..»,– фальцетом
Взвопил я про гордый «Варяг»,
И ждать не заставил с ответом,   
Мне в челюсть, влетевший кулак.

Он накрепко влип в подбородок,
Разукрасив сапфиром скулу,
И, как дорогой самородок,
Ярко высветил келью мою.

И вновь закружилось, поплыло,
Вместе с полом на сложный вираж,
Его немыслимо весь покосило,
И он ринулся мне в абордаж. 

Я Объял его, словно брата,
Штопором, выйдя в пике,
Опрокинув тарелку салата,
Что придумал француз Оливье.

Виртуозно на нём распластавши,
Я лежал, тяжкой думою полн,
И, как путник, в дороге уставши,
Качался по прихоти волн.

Отдыхал я незнамо сколь время,
Непутёво кляня чью-то мать,
И, поминая всё чёртово семя,
Порывался чуток хоть привстать.

Непослушной, безвольной рукою
Ловлю я опору себе,
Умильно кивая башкою,
Ощутив слабо вкус «оливье».

Одолев гравитацию силы,
Я рывком взгромоздился на стул.
Вижу: Пашка мой с Петькою пили,
Да рогатый исчез ВельзевУл.            

И, как будто бы только что сели,
Добили мы с водкой бутыль,
И застольные песни запели
Про мороз, казакА и ковыль.

В остАтнем попойном угаре
Вернулся померкнувший свет,
А мы пиво в пластмассовой таре
Лакали под звук кастаньет.

Потом с Пашкою, вроде, братался,
Дружбою пьяно клянясь,
И с Петькой куда-то собрался,
Вместо Петьки, зовя его Вась.

Он дёргал рукав мой, икая,
Пытаясь всё дверь приоткрыть,
А дверь оказалась тугая,
И он её стал костерить.

«Это всё бЕсовы штучки!», –
Он вещал во весь глас вне себя,
А его, вдруг, под белые ручки
Повели, я не знаю, куда.
 
Два здоровых, в погонах, амбАла
Петьку стиснули, словно капкан,
Я ещё удивился устало:
«Не хватало мне лишь марсиан».

Я их строго спросил для острастки
На доступном простом языке,
Мол, зачем вам с кокардами маски,
И, что надобно тут, на Земле?

Но тут же один гуманоид
Мне дал всё дубинкой понять,
И я сразу подумал: «Не стоит
Марсианских их тайн познавать».

Обиделись гости планеты,
Видно, крепко на нас, на землян
И, чтоб сохранить все секреты,
Меня взяли с собою в свой стан.

И то ли уж к ночи смеркалось,
То ли был ещё мрачный рассвет,
Но отчётливо мне показалось,
Что пихают меня в кабриолет.

Что далее было – не знаю,
На прощание, пискнув, лишь: «Паш!»,
И, что будто бы я уезжаю,
Бандеролью, как ценный багаж.

А рядом, невинным младенцем,
Пашка пьянёхонький спал
И потешно так дрыгал коленцем,
Как от кого-то куда-то бежал.

Да ещё, вдруг, откуда-то сбоку
Послышалась Петькина брань
И вопрос, что он задал без проку:
«А куда хоть мы катим-то, Вань?».

Как будто б я Бог или карта,
Что знают все схемы дорог,
Да с разгульного нашего старта
К Марсу несёт нас злой рок.

За поручень кресла вцепился,
Молча пялясь глазком в фюзеляж,
И незаметненько так покрестился:
С нас не сделали б только муляж.

Барражируем плавно, без тряски,
Ей Бог, – у них классный пилот!
Но я думаю не без опаски:
Где причалит судьбы моей плот?

Весь рейс вдохновенно гадаю:
Улыбнётся Фортуна, иль нет?
И только глаза закрываю, –
Мерещится мне лазарет.

Замечаю в пути, что с ухмылкой
ГлядИт на меня грозный страж,
И подопытной крысой иль свинкой
Себя я представил сейчас.

Как будто бы нас превращают
С Пашкою в мерзких червей,
А Петьку врачи обещают,
Как почку, привИть у ветвей.

И мурашки забегали ажно
По коже густою толпой,
Да это уже не столь важно:
Ведь всех нас везли на убой.

Я понял, – дела наши плохи:
Марсиане нас вмиг порешАт,
Для них мы такие же лохи,
Как для кошек, род серых мышат.

Конвульсивно дыхание спёрло,
Дышу через раз и божусь,
Свело, вдруг, рыданием горло:
Ох, не видеть мне милую Русь!

Вожделенно на что-то надеясь,
Прослезился в дрожащий кулак,
А, ведь не мыслил недавно я, бреясь,
Что жизнь свою кончу вот так.

Мечтал порыбачить на речке,
Воздавая хвалу окуням,
И вот Русь за помИн ставит свечки
Трём славным своим сыновьям.

Ну, всё – отрыбачился, Ваня,
Познакомившись с цепкостью лап!
Ох, и будет нам славная баня,
Как доставят нас тёпленьких в штаб!

Сомнёт марсианская раса,
Как лягушку асфальтный каток,
А до страшного сУдного часа
Испить бы воды хоть глоток.

Во рту всё давно пересохло,
И жарко мне, как от нодьИ,
И, будто ракетное сопло,
Рвётся хрип из широкой груди.

Как ежа проглотил иль наждачку,
Что свернулась в желудке комком,
Или соли засыпали пачку,
Что горит во внутрях всё огнём.

Да откуда ж возьмётся водица,
Знать её и на Марсе-то нет?
А так хочу вволю напиться,
Что немИл мне уже белый свет.

Ну, теперь-то осталось немного,
Потерпи уж чуть-чуть-то, милОк,
Вот закончится скоро дорога,
И престУпим лишь чуждый порог!

Ты, болезный, своё отстрадался,
Видно, прикуп ты выбрал не тот.
Ох, и круто ж ты, Ваня, нарвался!
И потёк по спине липкий пот.

Выпала клятая фишка
И криво легла на верстак,
И всё от хмельнОго излишка.
Эх, жизнь моя – медный пятак!

Ну, вот и отпИл ты, Ванюха,
И водку, и пиво, и ром,
И даже простая «сивУха»
Не дождётся тебя за столом.

Не достать по утрЯне заначку,
Прильнув к нею жаждущим ртом.
Я размеренно-плавную качку
Ощущаю сейчас за бортом.

Спросить одного, что ль пришельца,
Какой хоть проходим парсЕк?
Но задраена наглухо дверца
В ихний кабинный отсек.

Бороздим мы ни хОдко, ни валко,
А я с грустью на друга смотрел:
Мне Пашку по-дружески жалко,
Да и к Петьке нутром прикипел.

И, всхлипнув, утёр свои сопли,
Представив, что я – чей-то раб,
И слышу лишь Петькины вопли,
Да Пашкин заливистый храп.

Довела ж нас троих эта пьянка
До такой неминучей беды,
И мне чудится врач-марсианка,
И с дозой инъекций шприцы.

Не хватало мне, что ль дома лИха?
Так теперь, словно в ад угодил,
А тут ещё эта врачиха
С гурьбой медицинских светил.

Три молодых аспиранта,
Кандидаты и доктор наук
Лопочут, знать, на эсперанто,
Жестикулируя с помощью рук.

Говор, как вроде бы, прусский,
Да они ведь лингвисты, поди,
Знаком им, наверно, и русский,
Попробуй их всех разбери.

А выглядят все элегантно,
Особенно лысый доцент,
Что, картавя, промямлил галантно:
«Ну, жив ещё наш пациент?».

В белых шапочках все и в халатах
Для вливанья готовят укол,
А, в соседних с моею палатах,
Петьку с Пашкою лОжат на стол.

И мысленно что-то внушают,
Используя, видно, гипноз,
А меня под стекло помещают,
И по трубке подводят наркоз.

КлаустрофОбией я не страдаю,
Но, до чёртиков страшно, аж жуть,
И тверёзый, почти, понимаю,
Что в кунсткамере кончу свой путь.

А кругом чистота, как в сортире,
Так сказать – неземной уголок,
Не то, что в моей-то квартире,
Где в копоти весь потолок.

Промыты полы по всем нормам,
Чистым спиртом протёрт интерьер,
И пахнет везде йодофОрмом
Под экспортной сенью портьер.

На стене мониторы, экраны,
И нету того, что у нас:
На них не мелькают рекламы,
В минуту – по нескольку раз.
 
На белой скатёрке рядами,
Без лишних ненужных проформ,
Разложили пинцеты с ножами
Марсианских причудливых форм.

Щипцы, микроскопы, пипетки
И шланг для промывки мозгов,
А от вделанной в стену розетки
Тянулись жгуты проводов.

Стерильно блестят инструменты:
Скальпели, иглы, крючки,
И незнакомые мне элементы,
Да специальные чьи-то очки.

Лежит в бИксе вата с бинтами,
Тампоны и нить для шитья.
Каждый занят своими делами,
Лишь взад и вперёд семеня.

По-японски так: мелко, шагали,
Снуя, что тебе муравьи,
И неустанно таскали, таскали
Все причиндАлы свои.

Какие-то клизмы, спринцовки
Несёт сюда медперсонал,
Приближая начало концовки,
И я час экзекуции ждал.

Лежу в своей призме стеклянной,
Ну, прям, –  в бочке тебе Диоген!
Размышляя об участи странной,
К супостатам сподвинувшей в плен.

Да я сейчас бы и чёрту, наверно,
Оказался б несказанно рад:
Ведь всё ж на Земле своей, верно?
И мне был бы он нАзваный брат.

Эх, судьбина – билет лотереи!
Ты капризна бываешь под стать!
А вокруг марсианские змеи
Меня жаждут в куски разорвать.

Жизнь не стоит порой и полУшки,
Коль попал к иноверцам в СодОм.
Откуковали троим нам кукушки,
И я вспомнил о Пашке с Петром.

Как там они, хоть, страдальцы?
Отмучились оба иль как?
И мои мелко-дрожащие пальцы
Во гневе, вдруг, сжались в кулак.

Мы влипли по полной программе
В лихую годину подчас.
Отстучали бы хоть в шифрограмме,
Чтоб не ждАла родня больше нас.

Всё давно к процедуре готово;
Ох, возьмутся ж они за меня!
Для них это дело не ново:
Уж не первый у них, видно, я.

Седой академик с бородкой,
Межпланетный заслуженный член,
С гусиною важной походкой,
Визуально мне сделал рентген.

Он впёрся в меня, будто сканер,
Сощурив пронзительно глаз,
И я в трансе в конвульсии замер,
С обречённостью, сморщив анфас.

Уж смотрю, – надевают перчатки
Для своей дезинфекции рук,
Ну, вот и конец мой, ребятки!
Завершён зодиаковый круг!

Скукужился я, словно трюфель,
В ожиданье дальнейшей судьбы,
Как старый потрёпанный туфель,
После пьяной упорной ходьбы.

И вновь погрузился в нирвАну,
Услышав язвительный смех:
«А давайте поможем Ивану
Стать похожим на грецкий орех!

Разукрасим, как Бог черепашку,
Чтоб знал, как немЕряно пить,
А дружка закадычного, Пашку,
Надо в ванне с вином утопить».

Ну, ладно хоть, верному Пашке,
Лютая смерть не грозит.
Пускай он там, в новой рубашке,
Вечно счастливый лежит.

А самый маленький их гуманоид,
Видно, профессор, в пенсне,
ПрогундОсил: «А, может быть, стОит
Изучить, что внутри в голове?!».

Плюгавый магистр, чуть с акцентом,
Знать, коллега их по амплуа,
Шепеляво промолвил: «Моментом!
Но только лишь после Петра».

Значит, живы ещё мои дрУги,
И их участь не лучше моей:
Скоро намертво стянет подпруги
Клан марсианских людей.

А диспут достиг апогея
Средь когорты гигантских умов,
И обмер я мумией, весь холодея,
От тирады пророков-жрецов.

Слово взял местный патриций,
Моложавый такой, без седин,
Министр марсианских юстиций
И уважаемый здесь господин:

«А, может его, между делом,
Как шарик воздушный надуть,
И, сделав пространственным телом,
Запустить НЛО в Млечный путь?

По Вселенной пускай колобрОдит,
Измеряя орбИт перигЕй,
И, как перст, неприк;янный ходит,
В вечном поиске пьяных друзей.

На какой-нибудь дальней планете
Заблудшего встретит жида
И в звёздном мерцающем свете
С ним бренно обсудит дела».

Своё мнение выдал астролог,
По совместительству главный друИд:
«Пусть душа его, будто осколок,
ПамятУя о водке, горит!».

А один Айболит, – ихний гУру,
Галактический авторитет,
Сказал, что такую натуру
Увековечить бы надо в макет.

«И напишем о Ване некролог:
Пусть останется вечно не тлен»,–
Констатировал тощий нарколог
С варикОзным расширением вен.

И уж так-то обидно мне стало
Ни за что, ни про что помирать,
Что меня аж всего разобрало:
Ах, вы так-перетак, вашу мать!

Обрекли, вдруг, на вечные мУки
Меня космос извне изучать
И мАются, гады, от скуки!
И я решительно стал привставать.

Смешалась и явь, и реальность
В воспалённом излишком мозгУ,
Но исчезла куда-то туманность,
А ведь было всё, как наяву!

Затрясся, вдруг, борт звездолёта,
Словно попал в звездопад,
Охватило вновь чувство полёта
В космический кромешный ад.

И сразу бредовому взору
На смену пришёл Пашкин храп,
И в эту же самую пОру
Предстал наш конвойный этап.

И вновь мы летим по орбите
Сферичной кривою дугой,
А мнится в прокуренном ските,
Как по нашей земной мостовой.

Ощущенье, поверьте, такое,
Что когда-то уж тут пролетал,
И оно не даёт мне покоя,
Но я голову тщетно ломал.

Не вспомнить никак, ну, хоть тресни,
И я извилины зря напрягал,
И с досады знакомые песни,
Пытаясь запеть, замычал.

Не видать нам Земли нашей грешной,
Не ловить мне уж рыбку в реке…
И с думой такой безутешной,
Как с подушкой, заснул на руке.

И снилось мне русское всполье
В освоенье космических шахт,
Да в яствах домашних застолье,
И, что с чёртом я пью брудершафт.

И, что мчусь я в ракете легально,
И лишь чуть от нагрузки ослаб,
И то ли чудится, то ли реально:
Подавали на выход нам трап.
 
И чего не увидишь по-пьянке?
Я бы этого даже не знал…
Да, и разве примчит по-трезвянке
В погонах наряд марсиан?..

6. 12. 06г

Лох – красная рыба, лосось или малёк лосося
НодьЯ – особым способом выложенный костёр
«СивУха» – самогонка (Прим. автора)