Асфальтоукладчик

     А весна всё не начиналась. До середины апреля глаз мог различить лишь серые краски домов, нахохлившихся воробьями на колючем ветру; снега, похожего на старого родственника-пропойцу, не собирающегося умирать назло нетерпеливым  наследникам; неба, застиранного за зиму до дыр, из которых теперь высыпалась мелкая снежная пыль.
     Настроение было - хуже некуда. Костя,  тридцатитрёхлетний чернявый мужчина, хорошо сложенный, но с появляющимися признаками жирка на том месте, что в народе зовут трудовой мозолью, посмотрел на будильник - половина пятого утра. Скоро проснётся сын. Начнёт кряхтеть, возиться под пелёнкой, попискивать и, наконец, разразится пронзительным рёвом здорового двухнедельного младенца.
     Мама малыша - Костина жена Наташка - вот уже два дня в больнице - какие-то женские послеродовые проблемы.
     Костя остался один с сыном, трёхлетней дочкой и ненавистной тёщей в её, тёщиной, квартире. При воспоминании о Марье Кирилловне накатила волна раздражения. Тупая  нудная баба, получающая какое-то садистское удовольствие от нравоучений и упрёков.
     Сын потянулся пухлыми губками в сторону предполагаемой титьки, долго пытался найти сосок и, так ничего и не отыскав, заплакал. Надо вставать. Ловким и уже привычным движением Костя взял мальчика на руки, убрал пелёнку, снял набухший за пять часов сна подгузник, почти на автомате подмыл малыша под струёй тёплой воды из-под нелепо изогнутого крана в тесной ванной, которой больше бы подошло название "помоечная", натянул на мягкую попку сына белые в голубую полосочку ползунки. Взял мальчика на руки, зашёл на кухню, свободной рукой приготовил молочную смесь из банки с надписью "Фрисолов -питание для детей от ноля месяцев". Ноль месяцев. Надо же такое написать! Человек уже родился, а возраст у него - ноль! Раздражение набирало обороты.
     Питание привезла Верка - Вера Ивановна. Кем она приходилась Косте - он и сам не мог понять. Рано оставшийся без матери (как, впрочем, и без отца), Костя постепенно привязался к этой не очень молодой в силу возраста, среднего для особей женского пола, но не по годам энергичной, весёлой, бесшабашной и заводной женщине. "Слишком энергичной, слишком бесшабашной", - мысль выкатилась из подсознания пинпонговым шариком.
     Костя прислушался к себе. Раздражение подступало к вискам и колотилось внутри птенцом, готовым проломить наконец-то непрочную скорлупу своего временного жилища.
     Сын наелся и, успокоившись, таращил глазёнки в пустоту.
     костя попробовал не думать о проблемах и злости на эти, свалившиеся на него и вдавливающие, мнущие, калечащие радостное восприятие жизни с равнодушием асфальтоукладчика, проблемы. Надо что-то с этим делать.
     В просветах тюлевой занавески в дурацкий лиловый цветочек корявые блочные многоэтажки выглядели дешёвыми, кое-как слепленными плохим кондитером, пирожными на роскошном дымчато-малахитовом блюде из императорского парадного сервиза - рядом с посёлком жил своей праздничной жизнью не до конца пока обезображенный цивилизацией лес.  Он немного поблёк, но не оставлял надежды на скорое буйство фантазии в вопросе воскрешения самого себя из мёртвых после затянувшейся зимы.
     Сын заснул. Дочка что-то пробормотала во сне. Старый, слегка подслеповатый пудель прошаркал по коридору на кухню. В соседней комнате без стеснения, по-хозяйски, храпела Марья Кирилловна.
     Костя прилёг на расправленный диван. Всё в этой квартире было чужим. Раздражение с новой силой принялось долбить висок.
     Когда-то Верка стала глотком свежего воздуха для Кости, уже почти свыкшегося с однообразием и монотонностью жизни. Своим весельем, бесконфликтностью, готовностью помочь и светящейся в глазах нежностью она раскрашивала привычные картинки существования с ловкостью опытного художника. С ней хотелось мчаться на край света. Советоваться. Смеяться. Пить вино. Бродить по лесу. Все неприятности она сводила на нет. Её не хотелось отпускать.
     Первый звоночек разочарования то ли в ней, то ли в своей воле над ней прозвенел незадолго до нового года. Смягчающаяся в его руках после мимолётной вспышки и не гнева вовсе, а так, лёгкой придури, и не хранящая обид, на этот раз Верка вырвалась всерьёз и убежала. Костя, конечно, догнал её, но обнимать уже не хотелось.
     Причина размолвки казалась попросту надуманной. Верка настаивала на праве заплатить в кафе за себя и за него, Костю, взрослого мужчину, привыкшего самому расплачиваться за  дорогих для него людей. Её поведение было глупым. Неужели Верка этого не понимает сама?  Росточек раздражения ещё не проклюнулся. Но по крайней мере, уже заявил о себе. Однако, нежность в душе на этот раз оказалась сильнее.
     Проблем у Веры Ивановны почти не было.  Общение по-прежнему доставляло радость. Верка помогала по хозяйству, бесилась с Костиной дочкой, обожавшей тётечку Веру своим, не омрачённым обдумыванием мотивов поведения, обожанием. Верка ни разу не отказала Косте ни в одной его просьбе.  Она была его одноволновым близнецом, судя по тому, как умела угадывать его ещё даже не рождённые мысли. Впрочем, угадывание частенько было взаимным. Это казалось чудом. И тем более странными были всё чаще проскальзывающие в рыжих, таких же, как листья поздней осени, глазах обиды. Костя ещё пару раз пытался удержать эти Веркины взбрыки, но с всё меньшим желанием. Верка не имеет права на него обижаться, ведь он относится к ней, как к родной. Да и женщины не должны капризничать в принципе, иначе они  становятся обузой.
     И к чему эта вечная Веркина жертвенность - подарки, сюрпризы, устраивание его детей и жены в больницы?
     Тёща проснулась. Загремела кастрюлями. Звуки не просто раздражали - приводили в бешенство.
     Птенец вырвался на волю и начал самостоятельную жизнь.
     Мысли о Верке усиливали желание сбежать из этого дурдома. Они подстерегали в самых неожиданных местах, наваливались сзади, дёргали исподтишка. Костя постоянно думал, как она оценит то, что он делает, думает, что он успел, чего не успел. Он не мог больше находиться под вечным прицелом. С этим надо было кончать. Хватит! Никаких целовков на прощание, никаких каждодневных звонков и смс-ок. Некогда живительная влага переполнила сосуд до краёв и оказалась последней каплей терпения...
     Принятое решение взбодрило. Теперь главное - не упустить это состояние равновесия.  Сын спал безмятежно и самозабвенно. Сытый и сухой, он проспит ещё час, не меньше. Дочка тоже пока не проснулась. Вот и ладненько. Вот и хорошо.
     За окном слышалось дыхание начинающегося дня - покрикивали на торопящихся пассажиров электрички, отправляющиеся от маленькой подмосковной станции, сигналили в нетерпении скакунов перед стартом легковушки, готовые сорваться с места, как только поднимется вверх строгий палец шлагбаума, охаивали прохожих вороны, скептически оценивали каждого, кто выходил из подъездов просыпающихся домов.
     Костя никогда не менял своих решений. Он никогда никому не врал. Он делал то, что считал единственно правильным, не сомневаясь и не сожалея о сделанном. Решение наконец-то найдено. Можно жить дальше.
     ...Мысли перебил зуммер телефона, доносящийся откуда-то из-под дивана. Пришла    смс-ка. "Ты, конечно, можешь не читать эту билиберду. Моё отношение к тебе переросло в непозволительные с моей стороны заботу, нежность, любовь, и ещё бог ведает какие чувства.
Остатки моей мудрости заставляют меня порвать отношения с тобой. Спасибо, сынок, что позволил любить. Прости меня, если сможешь. Наша одноволновость на какое-то время - шутка создателя. И осознание этого выключает последние проблески надежды на понимание смысла жизни. Впрочем, не верю я ни в какого создателя. Я стала ненужной тебе. Это больнее любой боли. Это больнее родовых схваток - уж я-то знаю, что это такое. Ненужность затягивает в воронку сумасшествия. В ней - бесконечная пустота и никчёмность вообще всего. И никчёмность самой боли. Пусто..."
     Костя до хруста в пальцах стиснул телефон. Рывком распахнул форточку. Петли насмешливо скрипнули и замолчали.
     Асфальтоукладчик вселился в новый объект своих экспериментов. Всё, что он делал, было сделано на совесть.