Сирота

1
До времени осиротела
В тылу горемыка-девчонка.
От голода не оголтело
Галдела горластым галчонком.

Сутулила жизнь крохотулю
Без мамы, без хлеба горбушки,
Лишь сыпались гладкие пули
Горячечных слёз на подушку.

Ей жизнь или смерть, как качели,
Пока не ушли иноземцы,
И мимо неё пролетели
Снаряды, что целились в сердце.

Жизнь - счастье с горчицею горькой.
Ей роскоши вкус был неведом.
А горе, как нить за иголкой,
Тянулось за нуждами следом.

Беду не считая за горе,
Ей радостью был хлеб прогоркший.
Глотала полынную горечь,
Сдобрив слёзной соли пригоршней.

О радости редко и громко,
Тихонько шептала о бедах.
Котомка. Под спину соломка.
Была, как и все, в травоедах.

Бойцы за неё умирали,
Холмы получая в награду.
А ей снились синие дали,
Где рай и она, где ей рады.

2
Горою на голову горе,
На плечи ей вздыбленный город.
И громко кричали в нём: «Горько!».
А сердце чуть теплилось в холод.

Муж гол, как сокол. И не голубь.
Одежды – одна гимнастёрка.
Пусть в полуподвальчике голом,
Но всё же своя комнатёнка.

Она не одна! И как пчёлка,
Трудилась с любовью, смиренно.
На той чужедальней сторонке
Была мужу горлицей верной.

Боялась, что встретит злодея.
Попался Гордей – горемыка.
Хотела гордиться Гордеем,
Но горе досталось с ним мыкать.

Ему было тоже не сладко
Тянуть нищеты воз скрипучий.
И в «горькой» – придумал повадку –
Топить горе.   Город измучил.

Что в нём получила? – «Так с маком».
Ждала – станет муж огорожей.
Но он – горлопан, забияка
Округу пугал  пьяной рожей:

«Горячее пей,
Солонее ешь,
А когда умрёшь,
Быстро  не сгниёшь.

Жажда смертная,
Участь горькая.
Лбы горячие
Дни незрячие».

3
Не зря говорят, как про хвори,
Про все чужеродные дали,
Они, мол, засеяны горем,
Горожены горькой печалью.

Чужая земля горькозёмом -
Берёзкой на ней в белых латах.
С землёю смешалась позёмка,
Тянулись к ней грязные лапы.

Житьё без работы и голод.
Работать, где лапают, в горечь.
А дети?.. - Прочь города молох!
К землице родной мыкать горе.-

Супруг, тот извечно в попойке.
А пьян – что ему голод, холод?
Ему лучше жить на помойке,
Чем бросить захламленный город.

4
Земля всех накормит привычно,
Её предающий – враг злейший.
Так жаль, что на ней, горемычной,
Берёз остаётся всё меньше.

Путь  горькой полынью устелен
Судьбиной от грома до гроба.
И пустошь холодной постели
Не пустошь холодного дома.

Звенели ребячьи забавы,
Всё двигалось в доме, вертелось,
А значит – жило! Были здравы.
Работалось трудно, но пелось:

«Милый муж объелся груш,
Лишь за  гуж, орёт - не дюж.
От работы он отвык.
Я и баба и мужик!

Выйду в зябь, где мир озяб.
Огород с налёту взят.
В сенокосы – вжик да вжик.
Я и баба и мужик!

Муж – он тыл, но был да сплыл.
Часто пил, что было сил.
Без каких-то закавык
Я и баба и мужик»!

5
В заботах года пролетели.
В работе силёнки сгорали.
Но дети так жить не хотели,
Им грезились синие дали.

Умчались. И снова ей горе
Горою на голову пало.
За ними последовать в город?
Но силы уже покидали.

Разъехались. Нет их родимых.
К чему ей покой и хоромы?
Была так непереносима
Ей пустошь холодного дома.

И птахой подбитой сердечко
Дрожало всё и трепыхалось.
Натянутою уздечкой
Давила судьба, насмехалась.

Одюжила главное дело,
Хоть с неба не сыпалась манна.
Последнюю песню пропела
Гортанно, почти бездыханно:

«День зарниц и заряниц.
Покатилась слёзка.
От грозы склонилась ниц
Белая берёзка.

Лишь две тысячи седмиц
И седа причёска.
От беды склонилась ниц
Белая берёзка.

Я за дочек-озорниц
Беспокоюсь, тёзка.
Уронила ветви ниц
Белая берёзка».

6
Опять она осиротела,
Как будто в войну в малолетстве.
И вновь под гремящим обстрелом -
Догнал снаряд, пущенный в детстве.

Отмучилась и отгорела
Тихонько, чему была рада.
Пропела судьбу, как сумела.
И холмик – за муки награда.