Зоя Журавлева. Стихи в прозе, или проза в стихах

Мне  хочется познакомить вас с замечательным автором – с русской писательницей Зоей Журавлевой. Вообще-то, в аннотациях к ее книгам всегда стояло обозначение – советская писательница, и это как нельзя более точно определяет эпоху, в которой жили и формировались и она, и многие поколения ее читателей. Но, несмотря на то, что героями Журавлевой действительно всегда были советские рабочие, ученые, советские школьники, главное, что ее интересовало, и чем она с удивительным мастерством делилась с читателями, это душевная, духовная жизнь ее героев – рабочих, ученых, детей, которые в конечном итоге теряли скучную приставку «советские», потому что были просто людьми – со своими радостями и горестями, утратами и открытиями.

Возможно, кто-то из вас вспомнит чудесные повести для детей Зои Журавлевой – «Сними панцирь», «Ожидание», «Кувырок через голову», лирические «взрослые» повести «Островитяне», «Выход из случая», или парадоксальный роман с парадоксальным названием «Роман с героем – конгруэнтно – роман с собой». Именно в нем, опубликованном в читаемом всей страной толстом журнале «Нева» в 1988 году, наиболее ярко и зрело проявились талант Зои Журавлевой и ее особое, – глубокое и почтительное – отношение к Слову и к Душе человека.

— Когда исчезнут вещи и дела, и даже след цивилизаций, вдруг прорастут из Времени – Слова, осмыслив жадное Пространство. Все, что копили миллионы лет, Слова вдруг явят, запах свой и цвет, и форму, без которой слова – нет. Ведь только Человек, сам вырвавший Слова из немоты, как джина – из бутылки тесной, внушил себе, что слово – бестелесно, что можно им распоряжаться кое-как, бросать на ветер, как пустяк, и ставить запросто – на место, лишь Человек наивный, так уж вышло, бесстрашно их лишает смысла. Слова – до времени – дают с собой играть, свою скрывая власть, но расщепленный атом содрогнется – от зависти – когда терпенье это оборвется. Хоть можем мы еще бездумно жить, и мелочность свою в слова рядить, и мелкостью своей словам вредить, и говорить, и городить. Им – некуда спешить, у Слов – в отличие от нас – в запасе Вечность.

Этот поэтический выдох, формально записанный автором как прозаический текст, поражает неравнодушного читателя с первой же страницы романа. И далее «проза в стихах» – именно так, не белый стих, не стихи в прозе, а Поэзия как Выдох Души, без разбивок на строфы и абзацы, – дополняет, а в некоторых случаях и облегчает понимание привычного, но зачастую непростого, прозаического текста. Хотя сюжет романа вполне банален: лирическая героиня влюблена без взаимности, ее душа мечется в поисках понимания и счастья, которые, если вдуматься, у нее на самом деле есть – есть семья, друзья, работа, воспоминания о прошлом и надежды на будущее. И есть главное – живая Душа, творчески познающая каждое мгновение жизни.

— Мысль, серенькую как лесная птаха, вдруг выразить нарядными словами – моя всегдашняя забота и печаль, и в этом деле я поднаторела, ища для серого – блестящие оттенки. Осталось неразгаданным: зачем? Что заставляет душу вращать мучительно словесный вал? Так океан бездонными валами ворочает... А в результате — ракушками поросший старый остов рыбачьей лодки, прядь травы увядшей иль просто камень выкинут на берег, каких кругом полно на берегу. Зачем так сладостно смещать понятья, когда важней – понять их? Тайный смысл лишь ускользает в ворохе созвучий. И остается лишь мгновенный всплеск, как будто рыба, прохладная и скользкая как мысль, ударив плавниками круто в волны, плеснула... И канула в безвестные глубины. И почему такое наслажденье мне доставляет этот труд души? Такое полное и чистое блаженство, что заглушает все другие чувства, вдруг делая слепой, беззвучной и счастливой? Какое это к Вам имеет отношенье? И почему – имеет, вот вопрос...

Героиня Зои Журавлевой часто обращается к «герою своего романа» без имени, на Вы. И хотя имя его где-то проскальзывает, в итоге осознаешь, что как раз эта возвышенная безличность является ничем иным, как обращением автора к себе самой. Примечательно, что влюблена героиня в школьного учителя математики, который, в свою очередь, самоотверженно и преданно влюблен в свой предмет, – математику, как известно, царицу всех наук. И чем дальше углубляешься в текст романа, тем яснее понимаешь, что парадоксальное название является единственно возможным и точным определением отношения автора не только к своими персонажам, но и вообще – к жизни: «Роман с героем – конгруэнтно – роман с собой».

В этом отношении просматривается глубина и – разрешение знаменитого спора физиков и лириков шестидесятых «кто важнее: физики или лирики?» – бесстрастная точность в науке или возвышенность чувств в искусстве? У Зои Журавлевой важно всё – всё конгруэнтно накладывается одно на другое, всё идет в копилку осмысления жизни. Да и ее личный опыт – яркий тому пример: выпускница филологического факультета Ленинградского государственного университета, она много и плодотворно работала в различных газетах, поставляя в редакции живые впечатления от участия в многочисленных экспедициях – геологических и зоологических. Экспедиционная романтика, знакомство с бытом провинции оказали благотворное влияние на авторский стиль писательницы: он буквально пронизан любовью и уважением к обыденному, потому что Журавлева точно знает, что в простоте обычной жизни и заключен ее великий смысл:

— В последнем приступе тепла, таком глубоком перед первым инеем, вдруг земляника сдуру зацвела и колокольчики цветут по-синему. А вдоль тропинок – будто прорвались – оранжево и жгуче прут маслята, насаживая легкий палый лист себе на голову. Безлично и призрачно в овраге щелкнул выстрел, как треснул под ногой ольховый куст. И чей-то голос, призрачный и чистый, сверкнул среди берез. И в ельнике потух. Вновь тишина – прозрачна и густа. И слышишь то, чего нельзя услышать, – как слабы жерди старого моста через ручей, как медленно в сосне восходит сок, как неизбежно всему приходит срок, утратам и надеждам, как белый гриб на взгорке одинок, коль взор не радует ничей, и никому не нужен, а в луже крошечный вскипает пузырек, и выцветает в сумерках восток, и где-то чей-то остывает ужин. Болотных кочек прозелень пышна, как будто впереди – весна. А в деревеньке уж зажигаются огни, дрожа за окнами, как свечи. Здесь местные фамилии смешны и, может, потому – так вечны: Ванюшечкины, Репкины, Горынычи, возможно – прозвище, а может – так и есть, когда-то к слову относились иначе, умея тайный смысл его беречь, и в подполе, где нынче лишь картошка, гнездился Домовой и шастал ночью на добрых и мохнатых ножках, оберегая сон людской. А речка Вруда, где спит форель и где бобры еще плетут свои запруды, летит бугром и выше берегов, тяжелая вода слоиста, словно льдины, и баньки, маленькие копии домов, исходят теплым дымом. Светящиеся пряди иван-чая их празднично и чисто обрамляют, и в сумерках сияют у реки забытые на грядке ноготки в соседстве с увядающим салатом. Прозрачная печаль, как будто бы уже знакомая когда-то, что – радости сродни, соединяет всё — беззвездную сияющую даль, тебя, чернеющую лодку в камыше и деревенские дрожащие огни из окон. Как перед гибельным полетом – птице, как землянике – хочется душе бесстрашно и последне обольститься...

Как точна Зоя Журавлева в каждой своей фразе, сложном обороте, неожиданном образе, – одним словом, точна в форме, потому что без этой точности не достичь цели, сверхзадачи – узнать, что там, в глубине души, то есть, – в самой сути человека. Она как бы ведет разговор о тайнах Слова, Творчества, и, если хотите, о смысле, используя удивительную авторскую форму, условно названную нами «проза в стихах», на страницах своего «Романа с героем...». Так называемые любовные переживания героини настолько тесно вплетены в процесс ее же миропознания, что их трудно – да и не нужно – выделять особо. Чего не делает и сама Зоя Журавлева:

— Я пряди мокрые откинула с лица и поглядела в пруд. Там было тихо. Водяной паук бежал по зеркалу на высоченных ножках, недвижно плавала коричневая крошка, должно быть – почка пня, травы – совсем немножко, и на меня лягушка глянула без интереса, как на предмет, лишенный в сферах веса. Она лежала и спала поверх воды, расправив бахрому на лапах, была – кругом права. А тинный, донный запах стелился над водою как намёк, что этот пруд лет так через пятьсот, возможно, зарастет. Какие сроки! Эх, нам бы ихние намеки! Вдруг голова ужа – как черный лебедь – гордо проплыла, осока скрипнула, круги пошли, дрожа. Виденье скрылось. Что ж до меня – меня в пруду негусто отразилось, поскольку тень сосны упала в воду и вмиг меня затмила. Ее породу с моей, конечно, не сравнить: шутя – затмить. Но все же я успела, пока сосна с высот до вод летела, перехватить свой взгляд обратно из пруда. Мне не понравился мой взгляд, когда б могла — швырнула бы его назад: я зло глядела. Как будто отравить хотела ужа, лягушку и сиянье дня. Как хорошо, что я одна видала, ведь пруд – не правда ли? – не в счет, а взгляд такой с поличным выдает, он метко бьет не в бровь, а в лоб, торчит, как жало! Как злобно выдал он мою беду – что Ты со мною не придешь к пруду.

Как здорово, не правда ли: всего одна строчка – а в ней целая гамма чувств, и эти чувства органично вплетены в «сиянье дня», или даже наоборот – сиянье дня вплетено в душевные переживания одинокой женщины, и от этого оно, сияние, становится – нестерпимым. Можно сказать, что автор раздувает страсти, или сгущает краски, или до неприличия нагнетает трагизм, – можно было бы, если б она сама над этим не умела иронизировать. А Зоя Журавлева делает это – виртуозно:

— Мне счастье распирает уши, сейчас задушит, помру в слезах, платочек теребя, – Он разрешает мне любить себя, о господи, как Он великодушен! Ведь если б Он чуть-чуть слабее был, то взял бы – да и запретил. Иссохла б я, Его любить не смея, как без воды – болотная лилея. О господи, как Он силен, я – змеи жалкие, а Он – Лаокоон!

Авторская ирония придает живое своеобразие всему творчеству Журавлевой – ею пронизана каждая книга, будь то повесть для детей или роман для взрослых. И, кстати, в «Романе с героем...» поэтические перебивки прозаического текста, просто-таки обнажая творческие или душевные муки женщины-художника, не воспринимаются при этом чрезмерным откровением именно благодаря тонкой, иногда беспощадной, самоиронии.

— Душа моя на цыпочках стоит, все тянется к чему-то там высокому, и у нее всегда усталый вид, такая белая, немая, одинокая, и вечно что-нибудь не понимает, возможно, дура, может быть – святая. Ух, как она мне надоела, ей – что угодно, только бы – не дело!

Обращает на себя внимание то, как часто и как легко в приведенных отрывках Зоя Журавлева обращается к Душе. Если бы каждый из нас мог также свободно общаться со своим Я, не боясь сказать себе правду, и, главное, не боясь услышать правду о себе, о своих ошибках и недостатках... Ведь это нужно для того, чтобы осмыслить их и – превратить в достижения и достоинства. Не каждому это под силу, и тогда мы ищем помощи у тех, кто мудрее нас, и часто находим ее у людей талантливых и творческих. И Зоя Журавлева рада поделиться с другими своим душевным и творческим опытом:

— Луна вдруг вылезла, как пес большой и рыжий. Опять не вышло ни пшена. Уж две недели зря пролетели. Всё погубил серьез. Напыжась – нельзя писать. Открытьям несть числа. Ужель не знаю ремесла? Коль точность дадена, так выбивай мишени. Душа – как ссадина в колене – нытьем своим стесняет лишь движенья. Я распоясаться желаю, как розовых скворцов грохочущая стая взрывает куст, что был и тих, и пуст. Желаю – прянуть ввысь. Давай, прядай! Гляди – не расшибись об потолок, он – не высок. Чего, Луна? Я подаю по средам, а нынче – вторник, вроде бы, с обеда.

К сожалению, мне почти ничего не известно о моей любимой писательнице Зое Журавлевой. Но, поскольку я убеждена, что во всех ее книгах персонажи – реальные, и сюжеты – ею пережитые, то могу предположить, что в доме ее со взрослыми дружно и весело сосуществуют дети и животные, учась друг у друга и творчески познавая себя и мир. Так, к примеру, как об этом рассказала нам сама писательница:

— Уже ночь. Я мотаюсь по собственной кухне, туда-сюда, тута-сюта, нет мне ни сна, ни дна, ни путной мыслишки. Машка дрыхнет, собака Айша тоже дрыхнет, не с кем в собственном доме – слова сказать. Машка все обижается, что не пишу ей стишков. Правда – несправедливо. Другим же – пишу. А стишки, как известно, утишают душу.
Села да написала Машке:
Однажды улитка вломилась в калитку и бросилась грудью на теплые плитки садовой дорожки, и так зарыдала, что нежные рожки её раскрошились на мелкие крошки. Их тут же сожрали бездомные мошки, которые ели обычно повидло из слив, и это повидло давно им обрыдло. Но дело не в них. Мы жили на даче среди георгинов, мы жили – иначе, заботы отринув, валялись, как клячи, копыта откинув, на солнечных плитках горячей земли. И вдруг нам в калитку вломилась улитка – в слезах и в пыли. Она рассказала ужасную новость: об ней написали бездарную повесть, она прочитала ту повесть в трамвае, где все непрерывно чего-то читают, и с этой минуты ужасно рыдает, и жить не желает. «А мы-то при чем? – закричали мы в страхе. – Мы просто живем – подтвердят черепахи, мы просто купаемся — видят стрекозы, лежим на траве, вон свидетели – козы, жуки, пауки, воробьи и цыплята, а кто написал – разве мы виноваты?». Улитка взглянула печально и горько, – она не поверила нам ниполстолько. С ракушки ее осыпались соринки, их тут же сожрали летучие свинки, которые ели обычно окрошку из книг, и эта окрошка свихнула им ножки. Но дело не в них. Все было так странно вокруг и красиво, цвела под забором глухая крапива, и мятлик беззвучно потрескивал гривой, и звон комариный стелился над ивой, и чей-то в сирени поблескивал бивень... И мы замолчали, печально кивая, – а вдруг мы напишем, откуда мы знаем, быть может – бездарно, а может – толково, откуда мы знаем – к чему мы готовы?..

Такая своеобразная стихотворная форма помогает максимально точно передавать тончайшие нюансы движения авторской мысли, порожденной впечатлениями от самых разнообразных проявлений жизни – будь то размышления на тему глобальной деградации человеческих душ, или же – описание частного экспедиционного приключения.
А в «Романе с героем…» Зои Журавлевой стихотворные вставки, не имеющие разбивок на строки и строфы, гармонично дополняют прозаический текст, поэтому-то с полным правом их можно называть «стихами в прозе». Стихами, которые посреди прозы жизни вдруг заставляют остановиться, сконцентрировать собственную мысль и задуматься о главном. Например, об этом:

— Как кто-то правильно подметил, на нас идет пещерный ветер, уж тянет шкурами и дымом, уж пахнет жареным давно, а мы живем упорно – мимо, а мы спешим неисцелимо на пляж, на службу и в кино. Как стрелы первобытных прерий, отпели прежние дуэли во имя нравственных высот.

В этой, вроде бы, простой миниатюре таится неисчерпаемая глубина проникновения в суть вещей, в современной нашей жизни, к сожалению, утратившая свою значимость, обесценившаяся. Вплоть до того, что выражение «во имя нравственных высот» сегодня зачастую представляется старомодным, неактуальным, и даже смешным, – как думается, потому, что в жажде удовлетворения неистребимого желания «хлеба и зрелищ» многие стали оценивать себя и жизнь именно на уровне этой невысокой планки. Но, к счастью, не все. Как размышляет далее Зоя Журавлева –

— Время – одинаково всем отмерено, лишь протекает по-разному, кто-то занимается дрязгами, а кто-то наращивает высоты, как уж кому охота.

А наращивать высоты, с точки зрения Зои Журавлевой, можно в любой, самой прозаической, самой бытовой ситуации. Что, собственно, и делает ее героиня в «Романе с героем…»:

— Как памятник – корова на скале, не знаю, как она туда попала, взлетела разве что на помеле. Дома растут на скалах. А на веревке, неясно – натянутой меж скал, цветное сушится белье. И ветер верткий в нем путается, дразнит покрывало, а полотенце уж совсем сорвал. Мшистые сараи брусничником окружены, и ягоды, как виноград, крупны. Деревьев мало. Деревья богом тут загнетены, как – походя – старушка мне сказала, что от реки тащила бак воды и с легкостью по валунам скакала. По звонким деревянным тротуарам бегут девчонки на высоких каблуках, у них в глазах восторженно и нежно бьется страх – не прозевать того, что жизнь послала. Не знаешь наперед, еще вопрос – что им судьба пошлет, мне, например, она Его послала…

Вот так, от описания простого деревенского пейзажа автор неожиданно переходит к размышлениям о непредсказуемости человеческих судеб, но, что главное, – у Зои Журавлевой этот переход органичен, поскольку все проявления жизни она воспринимает во взаимосвязи одного с другим. И даже более того, – все проявления, любую жизнь, а тем более – судьбу своей героини она рассматривает – в контексте вечности:

— Я буду вечно ждать тебя. Откуда ждать – с войны? с охоты? А неохота уточнять, я просто вечно буду ждать, не все ль равно – откуда ждать, ну с педсовета, ну с уроков. С мороза, например, зимой, чтоб побыл пять минут со мной, из турпохода – в летний зной, где ты – герой и так свободен сам с собой. Да отовсюду буду ждать, да ниоткуда буду ждать, откуда же могу я знать – мне ждать тебя откуда, я просто вечно буду ждать и вечно ждать я буду…

Конечно, обладая даром восприятия жизни во всех ее проявлениях как единого неделимого целого, человек, пусть даже творческий, не всегда способен удержаться на этой высокой точке зрения: наши эмоции, наши чувства порой ослепляют нас, и тогда трудно увидеть, понять очевидное. Так и героиня Зои Журавлевой – нередко ошибается, страдает, но, главное – ее душа всегда в движении, в стремлении познать непонятое ранее, она всегда полна желанием осознать причину того или иного явления, события. А слово, гармонично следующее за мыслью, материализуется у автора в неповторимую стихотворную форму. Так же, как, к примеру, в ее сознании вдруг проявился – до поры до времени – неуловимый, однако, – навсегда единственный и неповторимый, – образ:

— Ты много лет мне снился без лица, был некто в снах, кого я защищала, он умирал, а я лица не знала, спасался – я не видела лица, безликого – его во снах искала, безликого – в ночи его ждала. Он был очертан резко – на зеленом, как тушью был он черным обведен. Единственен. Весь мир был – только фоном, где – без лица – царил лишь он. Как я во снах его подстерегала, чтобы врасплох застать его черты, откуда же я знала, что это – Ты.

Как уже отмечалось, неповторимость авторскому стилю Зои Журавлевой придает способность к тонкой, иногда беспощадной иронии – прежде всего по отношению к самой себе. Вот и в только что прочитанном нами фрагменте на пике вознесения героя романа до вселенской значимости автор неожиданно спускается с небес на землю, осознав правду: предмет обожания – рядом, а идеализация его происходит лишь в сознании восторженной героини. Именно поэтому рано или поздно неизбежно крушение идолов и идеалов, и, смягчая эту трагическую особенность нашего бытия, Зоя Журавлева размышляет об этом с иронией:

— Пронесся шквал. Кумир упал. И стало тихо. Валялся идол на траве. И по поверженной главе полз муравей. И следом – муравьиха. Еще курчавились власы былой красы. И смугловела шея. Но все бледнее. То теплый камень остывал, в закате млея. Финал взалкал. К виску брусничный лист прилип, он был пурпурен. Так входит пуля. Руки поверженной изгиб в траве – скульптурен. Моя утешилась душа. Кумир имел приличный вид, он был недурен. Дышали нежно небеса. И щелкал дятел – как выключатель. Лягушка пялила глаза. Лопух неслышно вылезал. Все соблюдало ритуал. И лес был статен. В природе был такой покой! Кумир я тронула ногой – он был немой, он был не мой. Его – не знала. Я приласкала муравья. И поискала муравьиху. Увы, она уже сбежала. Смешно вдруг стало. Ведь не умею я – чтоб тихо, сыщу еще какое лихо. Отныне вновь свободна я в прекрасном взваре бытия. Пусть идол прорастает мхом. Я напишу об нем. Потом.

Примечательно, что спасение души – как и в этой совершенной по форме и содержанию импровизации – Зоя Журавлева находит лишь тогда, когда начинает осознавать все события и переживания в гармоничном взаимодействии со всем окружающим миром, и с природой в частности. И тогда ее пейзажные стихотворные этюды становятся объемными, она умеет создать такой осязаемый образ увиденного и пережитого, что ты не только как бы видишь мир глазами автора, но и ее эмоции становятся – твоими. А иногда кажется, что слово ее способно передать даже запахи или плотность материи, и пронести читателя сквозь пространство и время – в ту точку вечности, которую запечатлела в своем романе Зоя Журавлева:

— Еловую тайгу отжав к горам и реками раздвинув, на сотни верст черемуха цвела обвальным ливнем. Черемуха цвела с такою силой, как будто бы – она взбесилась, как будто бы – в последний раз цвела и по себе самой же голосила. Птичьи трели черемухой сверкали и звенели. Туман, сползавший с гор, был влажно напоен черемуховой прелью и пряностью ее пронзен, в нем – белом и немом – мохнатые цветы ее горели. Огромная вода – была как чаша черемуховых вод, и лодка наша шарахалась меж берегов часами или днями, ища пусть не фарватер, но хоть какой-нибудь проход в слепой черемуховой каше. А в местной лодке метров шесть длины и с носа – не видать кормы, возможно – кормы уж нет давно, лишь слабо ловит ухо, как где-то далеко и глухо мотор старается и бьется, и даже в выхлопе бензиновом его черемуховый запах отдается. Земных ориентиров уж не осталось в мире никаких, как будто мир – не только мы – вдруг подорвался на черемуховой мине. И сладко сгинул.
«Попробуем, пожалуй, на шестах», – сказал товарищ мой. И сигарету вынул, последнюю, и мне так ловко кинул, что я поймала. Рядом, за бортом, ударил хариус тугим хвостом в тугую воду…

Вот так – в эмоциональном порыве только кажется, что частность, а именно – черемуховый взрыв, – поглотил весь мир, и мир этот – навсегда сгинул. Стоит лишь найти новую точку опоры – и мир проявит себя новыми образами и переживаниями, и, к примеру, как этот хариус – неожиданно ударит тугим хвостом в тугую воду…

И в заключение мне хочется закончить знакомство с неповторимым творчеством Зои Журавлевой ее размышлениями о природе творчества – размышлениями, так сказать, прозаическими, то есть, формально записанными прозой, но в этой форме, на мой взгляд, заключена настоящая поэзия мысли:

— Творчество, вдруг дошло – это появление Смысла там, где его раньше ни для кого и никогда не было, никто не знал, не ждал, не предчувствовал, где было для всего человечества - темь и немь, глухая стена. Прорыв смысла через, нет, даже как бы – сквозь личность творящего: спонтанно. А «новый смысл» – нечто уже другое, «новый» подразумевает наличие «старого» где-то поблизости, может, в том же месте, это уже – модуляции, акт – пусть высочайшего, но уже – ремесла. Так, пожалуй…

Что ж, возможно, – пожалуй, и так. Но каждый из нас, без сомнения, может вывести собственную формулу творчества. Чего я вам, дорогие друзья, искренне желаю.
Творческих успехов на вашем жизненном пути.

Виктория ФРОЛОВА

2007, 2009

Автор фото - Ольга Новик.