красное и чёрное

Я опять ва-банк на красное:
в бордовой комнате в вишнёвом платье
с поцелуями алыми на брудершафт
или всё же на чёрное:
чулки, туфли, бельё с формами,
абажур еле-еле и тушь на ресницах,
а на первых страницах вы дышите мне в висок,
где счастья кусок и верность на два часа.
Скажите, а вы могли бы к барьеру
[да, чтобы не соврали, я срочно поверю]
с моим именем на губах
и багровые дыры на мятой рубашке,
расползутся, как слёзы на промокашке,
да тихо спиной на снег,
стану я ржавой паникой,
сглотнув истерический смех…
Господи! Господи! Это же грех:
жмурить глаза и смеяться в лицо,
не рассматривать ваше кольцо
на пальчике безымянном
и от касаний быть пьяной,
воровать страстью ночь
и кутать себя в надежды
нелепые, где-то небрежные.
Скажите, мило?!
а мне вчера ещё было под силу
болтаться по миру без писем и дат,
вы взаправду солдат:
картечью прицельно в душу,
и, если не струшу, на подступах к своей вере,
будто, купивший молчание Тамплиеров,
вы пьёте с меня печаль,
а жареный  миндаль нежно наполнит стены.
И всё, что могу- это рифмы в тетрадь,
а ваши соседи- в затылок: «****ь».
Закусываю перспективы.
Ретивы, беспечны дни в погоне за вечным солнцем,
а подруга-луна на струнах, как Шерлок,
всю ночь у окна выводит желание жить,
и знать, и молить, и шептать в вино,
похоже на драму в ч/б кино.
Ну, надо ж, в такие годы!
И принимаю суть,
как только хочу блеснуть
и удивить вас на миг,
то сразу теряю свободу,
а пароходы, как прежде, уйдут в океан
и, завернув за туман,
буравят свободные воды.
Давайте, конвой
и в ногу до очной ставки
с совестью.
И неоконченной повестью
падаю я на снег…

И, если я чей-то грех,
то с именем на губах…


моя фоторабота