Мухоедство

               




               

Ах, хорошим вином презентовал меня соседушка, дай Бог ему здоровья и пенсию посолидней! Не удивительно ли, - прямо как в поговорке: и на старуху нашла проруха, - всю жизнь не любил алкоголь, в любом виде, а за последний год выпил вина больше, чем за все предыдущие годы. Как бы не спиться совсем. Но нет, нет, - все под контролем: стакан вина в день… ну еще один стаканчик выпью – больно вино хорошо, - и все, все, хватит…
- Ваше здоровье, Назар Лексеич, ваше здоровье! – с этими словами я поднял стакан с рубиновым напитком и выпил. Второй выпитый стакан выдавил остатки тоски, я с радостью потер вспотевшие ладони и вышел из дому, тихонько напевая модный шлягер, с парадоксально идиотскими словами: «Магнит – болит, не спит, мешает». Интересно, сколько принял на грудь сочинитель этих верш? Хотя, скорее всего, он клея нанюхался, паразит.
Выйдя в сад, я сорвал ягоду черной черешни, положив ее в рот, - вспомнилась Нинулька-Красотулька, признавшаяся как-то, что она от моей черешни кончает без мужчины (надоть ее, сладенькую, опять пригласить в гости), - и шагнул в заросший сад, вдыхая странную смесь запахов цветущей розы, соседского силоса и зеленой травы. Сделав неловкое движение, споткнулся об кочку, - меня почему-то подбросило, как катапультой, вверх, переворачивая в воздухе, - я от неожиданности крикнул: - Ом! – и шлепнулся наземь, легкий, невесомый, недоуменно оглядываясь, не понимая – куда попал-то: гигантские стволы деревьев уходили в небо как небоскребы, валявшийся лепесток розы был размером с лодку, а трава напоминала тропические деревья. Меня парализовало от страха: ко мне подползало кошмарное существо размером с телка; не сразу я признал в нем муравья. Он ткнул в меня усиками и ощупал. Стало как-то легче. Я пополз за муравьем, постепенно привыкая к новому состоянию. Впереди, рядом с каменной горой, бессильно извивалась огромная змея, которую пытались тащить, вцепившись жвалами, десятка полтора муравьев.
- Эй, мужики! – крикнул один из муравьев. – Что смотрите, помогите справиться с червяком.
Мы подползли к червяку, и я вцепился в его склизкую мякоть, тут же поднятый вверх согнутым кольцом телом. Борьба продолжалась долго, - странно, усталость не ощущалась – и мы все-таки приволокли полуживого червя к муравейнику.
Уже было поздно, и опухшее солнце, как красна девица, приспустило розовые стринги и присело над горизонтом. На червя напало множество муравьев, и все мы гуртом долго втаскивали пружинистое длинное тело червя в заросшую мхом дырку муравейника.
Наконец, со стоном, запихали его туда, я отвалил от червя (не люблю потеть) и налегке пополз по коридору, предоставив ребяткам самим довершить свое дело. Долго полз, поминутно останавливаемый муравьями-солдатами, настороженно ощупывающими меня усиками. Но вот узкий коридор стал расширяться, и несколько муравьев обогнали меня, крикнув:
- Быстрее, уже начинается!
Через несколько минут я оказался в просторной пещере, полной взволнованных муравьев, освещаемой мигающими светлячками. В глубине пещеры была площадка, напоминавшая сцену, на которую выполз, под шелест муравьиных аплодисментов, таракан.
- Господа! – обратился он, сильно картавя и дергая себя то за усы, то за пейсы – Знаменитая балерина, Анастасия! Прошу аплодисменты.
На край сцены выпрыгнул кузнечик и стал тоскливо пиликать на скрипке. Вслед за ним на сцену вылетела синяя стрекоза с огромными глазами. Она стала плясать под музыку, бить лапкой об лапку, изгибать длинное брюшко, кружиться и зависать в воздухе.
- Да, - проскрипел один муравей справа от меня, - классная девочка. Но крупновата. Поэтому танцует без партнера. Тяжеловата.
- Я б ей вы-выдал за-а щеку, - слегка заикаясь, мечтательно произнес другой муравей.
Стрекоза Анастасия так долго кружила, замучила всех фуэте, и муравьи стали кричать:
- Долой балет! Долой!
Другие же скандировали:
- Попсу! Попсу!
Но Анастасия продолжала сучить лапками. Сотни муравьев с ревом бросились на сцену и повалили балерину. Один из муравьев вцепился жвалами в ее правый глаз, прокусив многоочивый шар, другие муравьи оторвали у стрекозы брюшко. Через минуту от балерины ничего не осталось.
После небольшого перерыва на сцену снова выполз таракан, обвел всех мутным взглядом и воскликнул:
- Примадонна Алла и ея Филипп! Маэстро, музыку!
Кузнечик лихо запиликал, светлячки замигали, и на сцену вылетела большая брюхатая муха, вслед которой выполз богомол, раболепно склонившийся пред Примадонной. Муха запрыгала по сцене, тряся жирными телесами, громко зажужжала:
- Эй, вы, там, наверху!…
Филипп, молитвенно сложив лапки, двигал узкими бедрами.
- Ну и задница у Аллы! – проскрипел все тот же муравей справа.
- Куда тебе, у нее – Филипп. Смотри какой!
- Да он «голубой».
- Зеленый, посмотри.
- А я говорю – «голубой»!
- Я б е-ему выдал за-защеку, - перебил споривших заика.
Филипп закончил петь свой супер-шлягер – «Банька моя, я твой тазик», и на сцену торжественно выползла толстая божья коровка с паникадилом в лапке. Кадя паникадилом, она проползла по сцене, громко пропев козлиным тенорком:
- Мно-огая ле-ета рабу-у бо-ожию Фи-ли-ппу и рабе-е бо-ожией А-лле! По-дай, Гос-по-ди, со-олнцу на-ашей эстра-ады, мно-ого дерь-ма!
На сцену выбежала свора откормленной тли, сбившей с ног божью коровку, которая ретировалась, от греха подальше за кулисы. Тля стала подтанцовывать Примадонне и Филиппу, сучить лапками, исполняя канкан.
Толпа муравьев впала в экстаз и с криками бросилась на сцену, разорвав на части богомола и муху, из толстого брюха которой выползли белые черви, а тлю, повалив на пол, стали доить. И лишь только зеленый кузнечик – баловень судьбы – продолжал наяривать на скрипочке «Семь сорок».
Насытившиеся муравьи затихли с выпученными глазами. Концерт продолжался.
Вновь выползший таракан громко возопил:
- Мега – звезда Верка-вонючка! Аплодисменты, господа!
На сцену выползло насекомое, кажется клоп-черепашка, светло-зеленого цвета с большими искусственными грудями и дурацким бантиком на бестолковке. Не знаю, как определяет сие насекомое латынь, но в народе его называют бздюхой – за резкий запах им источаемый.
Верка-вонючка улыбнулся, помял груди и сказал:
- Привет, пацаны! Ну, что, дождались свою мега-звезду? Сейчас я вам спою песню. Помогать мне будет глиста Коза…
- Жениха хотела, вот и залетела! Ла-ла-ла-ла-ла! – закричала радостно сладкая парочка.
- Как он воняет, пидор! – возмутился вечно правый муравей.
- Зато мега-звезда, - заступился другой муравей.
- А я говорю, вонючий пидор!
- А я б ему все ра-равно выдал бы за-за щеку,- отозвался заика.
- Бей пидора! – вдруг стали кричать со всех сторон.
И вскоре разъяренная толпа муравьев бросилась на сцену. Таракану сделали кардинальное обрезание. Кузнечика побили камнями, глисту съели, а Верку-вонючку раздавили, отчего ядовитый резкий запах разлился по пещере, - хоть светляков выноси.
На сцену снова выползла божья коровка, обведя всех пьяными глазками, она возопила елейным голосом:
- Упоко-ой, Го-осподи, усо-опших ра-аб Твоих, муху А-аллу, стрекозу-у Анастаси-ю, богомо-ола Фи-ли-ппа, Ве-ерку во-ню-ючку, гли-сту Ко-зу. Дару-уй им…
Взбесившиеся муравьи набросились на божью коровку, я не выдержал и юркнул в норку, тем более, что в пещеру ворвались муравьи-омоновцы, которые стали дубасить дубинками всех подряд. Но видимо, я перепутал коридоры: этот не вел на свободу. Хотел было повернуть обратно, но манящий запах, усиливавшийся с каждым сантиметром, заставлял меня ползти вперед. Коридор стал расширяться, и вскоре я оказался в очередной пещере, так же освещенной множеством светляков.
Посредине пещеры, на белом лепестке розы, возлежала муравьиная самка, которую обдувала крыльями ночная бабочка. Самка любовалась своим отражением в капельке росы. Увидев меня, она улыбнулась и представилась:
- Ксения. Мисс золотой лобок. Лучше всех подмахиваю, лучше всех сосу.
Честно сказать, морда у нее просила большого советского кирпича, а вот тело… Я шаткой походкой направился к ней и пьяно пропел:
- Я-а б те-бе за-са-ди-ил всю поля-яну цве-та-ми!
- Ты у кого-нибудь видел такие груди. Такие ноги? – прервала мое пение самка Ксения. – А такую задницу? Да мне стоит только выползти наверх, ткнуть в любого пальцем, и никто не откажется засадить мне.
- Я б тоже не отказался, - сказал я и выставил своего «баловня». – Смотри, как ты меня возбуждаешь.
- Я видала и больше, - сказала Ксения, скосив на меня карие глаза, и вдруг она повернулась ко мне задом, обдав пахучими струями. Я обхватил ее крутые чресла и ловко впенежил.
Наше веселое занятие прервали крики вбежавших на стоны самки муравьев:
- Ты смотри, сабочатина, нашу Ксению насилует!
- Да ваша Ксения сама кого хочешь изнасилует, - заступилась за меня ночная бабочка, затрепетав крыльями, осыпая царственное ложе седой пыльцой. – Только и слышишь от нее: «Я сегодня с утра не срамши, не ****ши, - все муравьи поспились, даже солдаты ни на что ни годны».
Это окончательно взбесило муравьев. С криками они накинулись на меня и оттащили от изогнувшейся в экстазе Ксении.
- Предать его лютой смерти, - предложил один из муравьев. – Давайте кинем его на съедение Владимиру Адольфовичу.
- Любо! Любо! – взвизгнули остальные муравьи и поволокли меня обратно. (По пути, в пещере, в мерцании светляков, нам попался все тот же измученный борьбою червяк – вялый, осунувшийся, со сморщенной головкой, из которой вытекала какая-то бледная слизь).
Меня быстро выволокли на поверхность. Еще было светло. Солнце последними лучами хваталось, кровавя пальцы, за верхушки деревьев. Из соседней норки выполз огромный тарантул. Он раскинул веером все свои восемь лапок и гаркнул:
- Подонки! Я – русский, русский! Я сын юриста!
- На, Володя, отсоси! – крикнули рыжие ребята и, раскачав меня за лапки, швырнули в сторону паука.
Неимоверным усилием я заставил себя перевернуться в воздухе и крикнуть заветное:
- Ом-м!
Опустившись на ноги, я обвел брезгливым взглядом землю под собою, наступил на жирного паука, не успевшего юркнуть в норку, и помочился на муравейник, утопив всю эту братию в золотой пене. Затем, поправив спортивные штаны, направился в дом – опрокинуть еще стаканчик, только один, один стакан, - ни – ни больше, - радостно напевая:
- Я б тебе-е засади-ил всю поля-яну цвета-ами!