Крест судьбы

Меликов Экрам Азизович родился в 1946 году.
Коренной бакинец, историк по образованию, он
окончил АПИ им. Ленина  (ныне  - им. Н. Туси).
Работает научным  сотрудником в Музее истории
Азербайджана  Национальной Академии наук
Азербайджана. Неоднократно публиковался на
страницах газет, а также в журналах  «Литературный
Азербайджан», «Молодость».
Подборка  его стихов опубликована в сборниках
«Родник» (Баку: 1998г.,2001г.,2005,).
Автор пяти поэтических сборников: «Неуслышанный
крик» вышел в Санкт-Петербурге в 1998 году, в Баку:
«Бульвар – Вселенная» в 1997 году, «Ноддегамра –
Рок» в 2001 году, «Стихи белокурого бестии» в 2002
году,  «Настежь…» в 2004 году.


ПРОХЛАДА

Наступает прохлада из гущи соснового бора,
где рассветы сырые в обнимку с деревьями спят,
где ночной небосвод, без луны головного убора,
словно в брошенном Храме стоит и глядится в себя.

Он стоит, размышляя. О чём? Никому не известно,
отражаясь в траве, где росистая влага блестит.
может быть околдован  неведомой силой чудесной,
может быть от печали земной и небесной грустит?

Что привиделось звёздному брату под куполом бора,
где ни ведьм, ни пронырливых  леших уже не сыскать,
только может русалки какие на дальних озёрах
продолжают плескаться и тайную жизнь коротать?

Бойко крупные звёзды мигают в бездонном провале,
и теплеет роса, прикасаясь к любому листу.
Показалось: деревья солдатами спят на привале,
а рассвет часовым, что слегка задремал на посту.

В неглубоком овраге родник запоёт элегично,
Как бы горло своё прополощет больной в тишине.
Темень фарами рвя, пронесётся во мглу электричка,
Словно красная пуля, дырявя рассвета шинель.

А спокойные сосны, высокого храма колонны,
Невзирая на холод, стоят вдалеке босиком.
И густые кусты расточают немые поклоны,
Когда ветер их трогает влажным своим языком.

Скоро сказам исчезнуть совсем, только в книгах и залах,
Со страниц и с макетов на весь белый свет голося!
И стоит небосклон, от тоскливого взгляда русалок
Отводя виновато прожжённые сваркой глаза.

ДИКАРЬ

Жизнь лежит раскрытой книгой.
Каждый думает: прочитана.
А обложка, как туника,
Кровью и вином пропитана.
Люди бродят возле света,
Натыкаясь друг на друга.
Искры Нового Завета
Могут вывести из круга.
Бесконечным мельтешеньем
Обжигая, не сжигают.
Даже служат утешеньем
Тем, которые шагают
Вправо, влево или прямо
И в обратном направленье.
Как распахнутая рама
Самых первых букв явленье.
Но шумны и похотливы
Бродят люди чинно, строго.
Походили, походили,
И замкнулась вдруг дорога.
Кто же мы? Зачем сгрудились
Свет в окне не замечая?
Почему с дороги сбились
И стоим теперь, скучая?
Неужели  круг всесилен
И не выйти на дорогу,
Где прекрасен и обилен
Каждый станет нужен Богу?
Все ученые и книжки
Очень разные листали.
Но ведь это без подвижки.
Начитались и устали.
Я – дикарь в одежде грубой,
Ненавидящий и грязный.
Я облизываю губы
Перед видом пищи красной.
Но невидимою силой
Погружаюсь в слов огромность.
Значит, сердце напросилось,
Хоть стада ревут: «Опомнись!»
Раздвигаю букв крюки я.
Свет в глаза. Краснеют веки…
Эта книга, дорогие,
Есть в любой библиотеке.
                4.6.1994г.

ПУСТЬ

Я не знаю, когда напишу те слова,
Что в преддверии будущей жизни увижу
Так же ясно, как луг, на котором трава,
И сознание, как занавеску колышу.

Приоткройся, пространство, где вечно нова,
Незнакомая здесь, неизвестная свыше
Песня жизни иной, ведь у самого рва
Я стою, как лунатик у краешка крыши.

Для чего мне глаза? Чтобы всё лицезреть
То, что я принимаю за узкую клеть,
В бесконечном желании воли.

Пусть, которым иду, оступаясь, во зле,
По застывшей, как асбест, любимой земле,
Это путь преходящей юдоли.
                18.6.1994г.

ДАРЫ

Не картина художника взор озаряет,
Не слова исполина, зовущие вдаль,
А природы извечной густая печаль,
На  зрачки богоборца спокойно взирает.

Что мне ваши мечты? Мне их попросту жаль.
И не глупая гордость глаза распирает,
А желание света, что мглу раздвигает,
Что снимает с земли вековую вуаль.

Я шагаю в ночи далеко и легко,
И вдыхаю озон всей душой глубоко,
Ничего уже не замечая.

Ну а жизнь свои воды несёт на восток,
Значит запад её полноправный исток,
Тишину прарожденья включая.

ШТОРМ

Солнце блещет вервием на вые
Неба. Звёзды, словно цепь оков.
Айсберги, как зубы корневые,
Вычищены пастой облаков!

Ни одна залётная галера
Не достигла полюса тоски.
Так  в стихотворении Бодлера,
Мир теней, распавшись на куски,

Душу сумасшедшего поэта
Уволок на холоде стенать.
А Париж кипит. В разгаре лето.
В Тюильри роскошествует знать.

Свет погас, вонзив в Пегаса шпоры.
Живы все, кто слабы и глупы.
Уж давно о нём затихли споры
Многоуважаемой толпы!

Но ревя, полны великой воли,
Волны паруса срывают с рей!
А слова безумцев тоже волны,
Воины неведомых морей!
                15.3.2005г.

АЛЛЕЯ

По аллее отправился в путь я,
Наблюдающий лица живые
Сквозь деревьев  точёные прутья,
Словно через решётки кривые.

Всё я хнычу и жалуюсь свету.
Но и сам ведь виновен, однако.
Зашибать золотую монету
Не могу. Не делец. Бедолага.

Тут досада мне душу хватает.
Ну, а солнце в высотах алеет.
Раз на большее сил не хватает,
Походи в холодке, по аллее.

ДАЙТЕ ДОРОГУ

Легко писаки, примитивы,
Гражданства суть изложат вам.
Увы, гражданские мотивы,
Моим не свойственны стихам.

Да, книг, без звуков и без цвета,
Читать-читать, не перечесть.
У нас страна, где нет Поэта.
Лауреаты, это есть.

Бездарных вирши слушать гадко.
Читаешь их – один курьёз.
Вот я пишу совсем не гладко,
Зато навечно и всерьёз.

Наш смелый вождь заставит кланы
От страха плакаться, пищать.
Теперь не токмо бесталанных,
Но и талантливых – в печать.

Пусть член Союза, словно трактор,
Пыхтит себе на злобу дня.
Теперь попробуйте, редактор,
Не напечатайте меня!

ЕДА

Холодный северный ветер.
Палящее южное солнце.
И горизонт, как вертел.
И облака, словно кольца

Дыма над вкусной пищей.
Кто её ест, однако?
Дух - воспалённый прыщик,
Если живёт инако –

Мыслием. Прочь сомненья.
Замысел сотворенья
Нас повергает в шок.

Сколько же можно ждать
Свет, что ни взять, ни дать
Напоминает ожог?
                6.7.1994г.

ПРИЧАСТИЕ

Похоронной процессией тянутся дни.
И душа возлегает, подобно горбу,
В моём теле живом. Ты меня не гони.
Помоги мне Господь. Помоги мне, рабу.

Это тело умрёт. Так уже искони
Повелось на земле. Не обманешь судьбу.
Но душа расцветёт, как коряги и пни.
Позвонок распрямится и тесно в гробу.

Да исчезнет болезнь! Да закляцкает Зверь!
В это трудно поверить, а всё-таки верь,
Так, как солнцу, как лунному блику!

Он настанет, тот день, смерть оставит свой трон.
И не будет уже никаких похорон,
Лишь причастие к божьему лику.
                4.7.1994г.

УЖИН У ШЕФА

Дым от красного мангала
Душит шефа одного.
Ивы, словно опахала,
Плавно дышат на него.

Он, рыгая сановито,
Руки выставил к огню.
Вот – хозяин! Вот – элита!
Всех закупит на корню!

Рядом «девочки» раскисли.
Шеф над курицей затих.
Пусть его витают мысли
В эмпиреях золотых:

«Жизнь – надёжнее кресала.
Подхалимы подольстят…»
И глаза кусками сала
На лице его блестят.
                1984г.

МОЛОКО

За воротами старого парка
Золотится пыльца на лугу.
Небо сжато в литую дугу
И по прежнему светит неярко.

А когда заколышется арка
Поднебесья, увидеть смогу,
Как готовит цветное рагу
Из курятины свежей доярка,

Что с работы пришла не одна.
В тёмном парке грустит тишина.
Знаешь, жизнь – это буйная нива.

Как мы любим её вспоминать,
Как желаем еду уминать
Бескорыстно, легко, торопливо.
                23.5.1994г.

ВОЛШЕБСТВО

Что такое слово? Волшебство,
Или накипь чувства? Непонятно.
Как раскрыть потёмок колдовство,
Чтобы стало ясно и занятно.

Не шагать в беспамятстве обратно,
А взирать душой на торжество.
И как юный принц в одежде знатной,
Крикнуть вдруг придворным: «Каково!»

Видели ли вы такую славу:
Неба и лугов творя оправу,
Я её словами обметал.

Поглядел на красоту сквозь призму
Эгоизма и поставил клизму
Тем, кто только головой мотал.
                23.5.1994г.

В ПОЕЗДКЕ

Перед глазами речка, поле,
Травы цветастое панно.
Лежу в купе, на верхней полке.
Внизу едят и пьют вино.

Гляжу: пацан стоит у брода.
Волны опасен синий взгляд.
Сограждане же бутерброды
Сосредоточенно едят.

Возьму и книгу полистаю,
Пока колёса накреня,
За незнакомым полустанком
Не скроется телега дня.

Зажгутся звёзды. Ещё рано
Дремать, но сладостен покой.
Огни вагона-ресторана
Покалывают мрак сырой.

Над изголовьем бродят тени
Годов прошедших – жизни всей,,.
Луна окрашивает стены
Янтарной кисточкой своей.

ДОРОЖКИ САДА

Бакинских улиц крутизна.
Жара. Дворы в ребячьем гаме.
Блистает листьев желтизна
Железом ржавым под ногами.

В лицо мне жестью запустив
Бандюга – норд плюёт с досады
На улицах полупустых
И на пустых дорожках сада.

Чего плюёшься, остолоп?
Шаги гуляк вечерних гулки.
Укройся за фонарный столб
И жди добычу в переулке.

Закат расплылся и погас.
На волю тени выползают.
И стёкла магазинных касс
Пустыми звёздами зияют.

АТАКА

Люди любят, когда им прекрасно.
Из глаза колосятся, как травы.
Но над травами буйно и страстно
Дуют ветры огня и потравы.

Мне стихий разонравились нравы.
В этом скопище беженцу грязно.
Я с мятежной душою Варравы
Не желаю родниться. Напрасно

Атакуют мою оболочку,
И пытаясь проникнуть в глубины,
Разрывают прозрачную плёнку.

Отхожу я за каждую строчку,
Как на новый рубеж, и клубимы
Орудийные вспышки вдогонку.
                11.6.1994г.

ОСЕННИЙ ПАРК

Окатывая побережье пеной воздуха,
плывущего по глади булевара.
Реже варьируя цветной капеллой дирижёрских
палочек.
Капелью переливаются, процеживая солнечные крики,
легко хватая вопли, хрипы в розово-зелёные
сосуды,
стволы, ломающейся в дождевой грязи,
урывками взметнувшись ввысь, мансарды красок.

ЛЕБЕДЬ

Просверлен берег гальками у озера.
Одна, извне, кувшинки высвистела тёмными за
белыми рогульками сирена вод.
И вольны запели  перья лишь в холодный свод сырой,
как поплыла неистово, надпесенно их сага,
оплывая в звон.
До дна просвечивая, колышут волны шиковое
отражение сиреневого, тёмного, в булыжном витраже
зигзага жизни.

* * *
Аллеи – первомайские столы.
Искрится зелень. Ешьте. Мы не голодны.
Смеёмся, ветер, стукнувшись о столб,
Прижал к цветам ушибленную голову.
Хотел сорвать небесный ананас.
А  вместо – лбом о грузный столб с размаху.
И смотрит недоверчиво на нас,
Как будто мы обидели беднягу.

* * *
Упругие капли упали на крыши.
Дымят мостовые конюшнями авгиевыми.
Деревья, лязгая зубами корневищ,
Трясутся в жёлтой лихорадке августа.
Под утро выгляну в окно. Как чисто!
Нет и соринки. Солнце на ветру.
Напористо, свежо и очистительно
Зияют глотки водосточных труб.

* * *
Крылья распластав позорно,
На заре опереньем горя,
Утки тонут в лесных озёрах,
Как пылающие танкера.

Наверху последние стаи
Трепыхают на пиках дождя.
Что же вы по воде распластались,
Боязливо и шумно дыша?

Вашим крошечным душам дробиться
В остывающей светлой воде.
В каждом сердце лежала дробинка
Чёрным камушком в красном гнезде.

Задевали гнилые коряги.
Но казалось доли минут,
Что не эти крикливые кряквы,
Наши души на дно идут.

ИДЕОЛОГИЯ

Вопросы заданы. Не все –
Отказ. На просеке росистой,
Златопогонник, офицер,
Последний раз гляди на листья,

На речку, сопки, облака.
Глаза прищурены слегка.

Дрожи, холёная щека Ньютона! Моцарта! Сократа!
А  маузер большевика нацелен в лоб аристократа!

А где-то юный комиссар молчал, развязку приближая.
К стене бревенчатой прижался, до крови кубы искусав.

От пыток ликом посинев, молчал. Но вот конец допросу.
И примет яростный свинец, быть может, новый  Ломоносов?!

Ведь люди на земле, везде, от рода до скончанья века,
Во имя циферь и идей лишают жизни Человека!

Непонимания стена. Кому на зимней стуже лютой,
Не прокричать, так простонать: «Вы – люди»?

ДУЭЛЬ

Я  убит. Выражаясь формально,
Умервщлён. И вся недолга.
Я читаю стряпню графоманов.
Девять граммов свинца – строка!

Я плевал! Меня подчистую!
Юнкер, плюнем и прощевай!
Вам не стыдно? Вы, торжествующие,
Тот убийца, был лучше вас!

Уязвлённый при дамах, по гению
Бил  в упор, удалец и подлец.
Новоявленные пигмеи,
поднимите его пистолет.

Вы пронырливы и ловки,
Но не спеть и единой рулады.
Ваши книги, «лауреаты»,
Это в Лермонтовых плевки!

Вот газеты. Во  первых строках:
«Взяли куш мафиозо в Палермо…
В  Никарагуа шлют на галеры…»
К Н Р  возбудила полемику…
И фото: Вознесенский полнеющий.
Не глумитесь над прахом Лермонтова!
Я не Лермонтов! Я стреляю!

ЗЕМНОЕ СЕРДЦЕ

Прохладный май аллей прогладил ленты.
В них черви, вроде жилок красноватых.
Ещё снуют рабочие, студенты,
Мороженщики в блузах  грязноватых.

Ещё залив зелёным перламутром.
Заря скрипит бардово-красной дверцей,
И сквозь асфальт, просвечивая, утром
Земное мощно горячится сердце.

И в сумерках, сырых, солоноватых,
Я над собой веду эксперименты.
Гляжу на лица тощих, полноватых,
Передо мной ни в чём не виноватых,
Ну, как мне в словесах витиеватых
Раскрыть души печальные моменты?

Я не хочу быть праведным и мудрым.
И для меня здесь несть  единоверцев.
Так сквозь асфальт просвечивая, утром
Земное долго шевелится сердце…

ВАН   ГОГ

Уйдёт, провожаемый шутками плоскими,
В каморку. Забившись в постель – извопиться!
Но краски блистают жемчужными блёстками
На крошечных влажных холстах живописца.

Кисти в пальцах, налившихся стынью –
Добро не заметив – об угол! Об угол его! –

Калёными красками жарят холстину,
Пейзажи – горите! Лики – обугливайтесь!

Выпьет. Пальцы горят от тряски.
Кому и что доказал?
Чёрная комната. Чёрные краски.
Чёрная жизнь – до конца!
                8.1977го.

ВЕТЕР С МОРЯ

Зачем? И кого пожалею?
Себя? Или всех? Как светло!...
Как будто сияет звезда мне.

Гляжу на пустую аллею,
На красные губы цветов,
лепечущие – «до свиданья».

И плачут, как перед зимою…
Цветы, я уже не пророк!
Не плачьте! Под ветром не стыньте!   

Цветы расстаются со мною.
Мне холодно. Как я продрог!...
Прощайте! Прощайте! Простите…

МАСТЕРСТВО

Ловко снят оператором древним,
Чьи идеи от нас далеки,
Длинный ряд обнажённых деревьев
На сырой киноплёнке реки.

Тих пейзаж бледно-серых расцветок.
А над утренней плесенью вод
Паутинкой чернеющих веток
Занавешен стальной небосвод.

Облака, как лохматые лешие.
Кто их только сюда понагнал;
Крутит ручку рукой онемевшею
Величайший профессионал!

Но подобного дела ревнитель,
Быть в умении лучшим потщусь.
Хоть пока я внимательный зритель,
Я ещё у маэстро учусь.

ОПЬЯНЕНИЕ  ВЕСНОЙ

Мы пьяные, солнце. Бокалы  - распиты.
И нам веселиться какая корысть?
Скрипят осторожно хрящами коры
Сентябрьских дерев искривлённые спины.

И волны, и солнце. Осенняя путаница.
Сияя лугами зелёной весны,
Мой плащ, отливая гирляндами пуговиц,
Немного похож на нарядный цветник.

Дождём  налегающим шляпу охмуривая,
Как будто я бог, ниспослатель  всех воль,
Хожу вдоль скамеек, гляжу, принахмурясь,
На белые шапочки пляшущих волн.
                1976г.

СКАМЕЙКА

На грубой скамейке сиди, засыпая.
И сны растирай и на землю кроши.
Поодаль деревья, листы рассыпая,
Шумят, как подвыпившие торгаши.

С облезлых аллей подбирая гроши
К нам медленно осень подходит, скупая.
Протри же глаза. Встань и сонно ступая
Травинок затачивай карандаши

Носками ботинок с налипшею грязью.
Плющи расползались арабскою вязью
По пыльным верандам  и клумбам цветочным.
И сочным письмом наслаждались восточным
Влюблённые пары выходят из парка.
Рекламой неоновой  звёздная арка.

ЗНАКОМСТВО

Меж домов   кружа морозным бесом,
И пугая воплями детей,
Ветер волны сдавливает прессом,
И заклёпки листьев рвёт с ветвей.

Он в дома заглядывает властно,
Где в горшках цветочных, вставши в ряд,
Розы, изгибаясь сладострастно,
За двойными рамами горят.

Он звучит, как грозная баллада.
 Крутанув задорно снежный ус,
Сквер широкой плиткой шоколада
Торопливо пробует на вкус.

Протяну я руку без улыбки.
Познакомься с мрачным новичком,
И по венам, - что там струны скрипки,
Проведи наточенным смычком!

КРИВОЕ   ЗДАНИЕ

Дом живёт в вечном шуме и звоне.
Всё горбатит на уличной сцене.
Словно планки татарской гармони
Дышат лестницы старой ступени.

Сыплет щебень, предвестник агоний.
Ну и стены! Не стены, а тени.
И балкон, как священник в поклоне,
Всё сильней подгибает колени.

Проходя мимо мрачного дома
Разодетая, как примадонна,
На него засмотрелась ханум.

Ведь обиженный жизнью самою
Я живу в этом доме с семьёю,
Молодой и талантливый ум.

ДАЛЬНЕЕ

Покинув облак купы,
Дождь заглянул в моё окно.
На подоконнике цветном
Сверкают капли крупные…

Леса охвачены пожаром.
Глаз солнца высушен и жёлт.
По вечерам с небес поджаренных,
Клубясь, струился тёплый дождь.

Малинники – хвостами лисьими
Красны.  Там слабый, как телок,
Смешно сосёт сосочки листьев
Бодающийся ветерок.

А на душе от крови сыро.
Зачем я помню те места,
Где объявлялась мне России
Заманчивая красота?...

Я, запыхавшись, отворил
Все рамы. Треск стекла –
Пусть капают за воротник
Осколки хрусталя.
                17.10.1977г.

НА ЗОЛОТЫХ ПЕСКАХ

Ветер смачно слизнул облаков розоватые пенки.
Я лежу на песке, словно сплю, лишь ресницы дрожат.
И натянута кожа на мясе моём, как обои на стенке;
Всё дымящимся шариком клея слепила душа.

По пригоркам шоссе протянулось полоскою узкой.
Приезжайте купаться, смеяться, плясать и кутить!
Воздух, словно транзистор, набит голосами и музыкой.
Остаётся  лишь ручку настройки легонько крутить.

Наконец-то теряешь сознанье своей единичности.
Моё сердце, седое от пены прибоя, балдей!
Здесь смешались по-братски прослойки, отдельные личности,
Здесь не гоже лежать в стороне от обычных людей.

Золотые пески под задами и волн изумрудные ложи.
Их в застойное время не сыщешь с огнём!
Перестройка на пляже! Милиция здесь не поможет!
Ты, товарищь, купайся, и мы тут нырнём!

Замолчат навсегда отщепенцы и всякие радиозлюки.
Нет террора души! Нет  цензуры! Нет прочих тисков!
И редактор целует талант в измождённые руки!
И директор в волненьи уходит в бюро пропусков!

Я открою глаза. Сколько нас, замечательно-разных,
Удивительных женщин, детей, беспокойных мужчин…
Я встаю, одеваюсь и еду в автобусе красном
Мимо чёрных, чванливых и гордо летящих машин!

ВОЛНЫ

Блещет солнца выбритый затылок.
И в песочный упираясь мол,
В неподвижном воздухе застыла
Голубая черепица волн.

Вылезайте, раки и налимы.
По всему, недолго до беды.
Водоросли балками гнилыми
Под огромной тяжестью воды.

                * * *
Молодые глаза у весны, у голубы.
Из травы выступают цветов перископы.
На заре небеса свои ватные шубы
Нацепили на волн золотистые скобы.

ИНТЕРНИРОВАННЫЙ

Иду я по аллее. Мгла заволглая,
От  бледных  рос прохладою полнеет.
Натянуты звонкие звёзды
Колючею проволокою по небу.

Молчу, мрачнее колдуна.
И воздух – булкой за щеку.
А с вышки облака  луна
Слепит глаза слезящиеся.

АПШЕРОН
          
Не пляж, а огромная зала:
Палаток, купальников тюль.
Как губки, ошметины сала
Впитывают июль.

Закат ежедневный и древний
Похож на светящийся киль.
И дачи в одышке деревьев
Вдыхают солёную пыль.

Бутоны роскошные сохнут.
Но будто готовя теракт,
Копытцами острыми цокнув
По белым ступеням террас,

Ворвались ветра вороные
И гривами машут впотьмах…
Шоссе, как ремни приводные,
На смазанных нефтью холмах.

ТАК ГОВОРИЛ…!

У старого сердца достаточно воли.
Душа – отбывающий в вечность паром.
Он выпил лекарство и морщась от боли,
Нагнулся, листы оживляя пером.

Я знаю, нет ярче и радостней доли,
Чем путь страстотерпца – всегда напролом!
Судьба человека – сожжённое поле.
Но молния огненным светит крылом.

Листы задышали, пробитые градом.
Слова озарились духовным разрядом,
Но он не страшится последней тоски.

Пусть душу в безбрежном несёт океане.
И пусть торжествуют подонки, мещане.
Железо идей зажимая в тиски!

* * *
Казбек – двугорбым кадыком:
Все жилки сини и тонки.
И солнце алым языком
Облизывает ледники.

Очнувшись, вздыбили хребты,
Как храмы, главы-купола!
Блестят на солнце не кресты,
Орлов точёные тела.

Какой магический обряд:
Кресты в безмолвии парят!

Над льдами стынут гордецы,
Как в зеркалах, красуясь в них.
Внизу девицы и юнцы
В заморских шортиках цветных.

Им вещмешки, как пропуска
Туда, где солнце ест снега.
Где мощный мастер обтесал
Готические шпили скал.

ГЛАЗА ИЮЛЯ

Июля глаза золотые
Распахнуты, жгучи и шалы.
Зияют, пока что пустые,
Раскрытые улиц пеналы.

От зноя глаза затекают.
Но вышли бакинцы и гости.
И точками окон сверкают
Дома, как игральные кости.

В АВГУСТЕ…

В августе солнца кипит переполненный бак.
Туч пузырится багровая тонкая плёнка.
Виснут к земле языки разомлевших собак.
Каспий блестит, словно в пятнах салата, клеёнка.

Взмокла от зноя платанов густая листва.
Резче врываются в ноздри отходы бензина.
Кошка дымит под балконом, живая едва.
Вздутый асфальт прогибается мягкой резиной.

* * *
Дни ясные, погожие  гостят
в  лугах, где росы светло-зелены.
А по ночам от инея блестят
прилизанные волосы луны.

Я думаю о жизни, о себе.
Жизнь надо мною празднует туше,
но бьётся ровно сердце в сентябре
и струйка счастья булькает в душе.

У гадостей порядочно клыков.
Ты плюнь на них, ты лучше посмотри
На пышные начёсы облаков,
На щёки загорелые зари.

Да перестань витийствовать, грозя,
Весь извиваясь вкруг тоски плющом.
Я козырёк надвину на глаза
И в недотрогу жизнь упрусь плечом.

Замечу на рябиновых кистях
Браслеты льдинок. Велика ль цена?
Какие дни погожие в гостях.
Какая золотая тишина!

ЛИСТОПАД

Невыразимо больно. Душно.
Невыносимо!
И есть душа, да нет отдушины.
И как быть с ними,

С идущими наперекор.
Им – битвы. Что есть битва?
В душе – прокол
Надежды. Но обида!

Товарищи, вас освистали
За вымышленное далеко.
Горящие глаза Цветаевой,
Как свечки у стихов-окон.

Стало призывно и тихо
По павшим лугам ступать.
Дальше глаза идите
В пылающий листопад.

Меняет небо летний цвет
На серый и в полоску.
И – ничего в привет
Губы прополощут!

Живую землю  разозлю же!
Зима. Ледовых дней галоп.
Глянь: солнца мутный глаз расплющен,
Как пуля, пущенная в лоб,

В поэтов!...

* * *
Ветер с блеском сыграл увертюру.
Это – гений! Его я приму!
Вижу облак сырые бордюры,
золотую лучей бахрому.

Вам не скучно валяться в постелях?
Дни весны веселы и ловки.
И обои деревьев на стелах
от зелёного клея липки.

НОЧНОЙ  ЛЕС

Как круг сачка над головою
луна в осенней вышине.
И лес, заполненный росою,
аквариум напомнил мне,
где глухи, немы и незрячи,
спят деревянные тела.
А воздух свежий так прозрачен,
Как будто  сделан из стекла.
Такие хрусткие, витые,
на ветках – ночи все подряд –
как будто рыбки золотые
листы засохшие горят.
Склонились звёзды над кустами:
они восторженно следят,
как рыбки бледными хвостами,
с отливом жёлтым, шевелят.

ЛЕКАРСТВО

Уйдя от глупостей, потравы,
Очеловечено, впотьмах –
Как хорошо зарыться в травы
И ничего не понимать…
Мне в дождик летний обмакнуться
И капать каплей в темноту,
Как хорошо мне обмануться
В мечте, увидев ту мечту…
Увы…

ХУДОЖНИКИ

Весеннее небо тревожится,
Заслышав мой голос.
Слежу я за кистью художницы,
Что краски кидает на холст,

Где поле – рубахой распахнутой!
А в небе, до звона литом,
Коптит догорающей паклей
Закат  над лоснящимся льдом.

Заметив меня, без опаски
Спросила: «как видик? Красив?»
И я отвечаю с сарказмом:
Прекрасен ледовый массив.

Стальное я взял бы лекало.
Железо, пейзаж полосуй!
Она поглядела лукаво
И внятно сказала: «рисуй!»
                1981г.

ЭПИТАФИЯ

Прожить года в унылом карантине.
На жизнь рывком бросаться, как на дот!
От снов любви к облезлой крестовине,
Не зная, где душа покой найдёт.

Достигнуть  всех немыслимых высот.
В обыденнейших дней увязнуть  тине.
И вещих строф приветствуя восход,
Снять шляпу при ублюдке и кретине!

Вот какова судьба твоя была.
А простыня  могильная бела,
И дьявол спешно отключает счётчик.

Ты песен, нужных свету, не певал,
Лежи, сражённый  жизнью наповал.
Она у нас  отличный пулемётчик!
                11.2.1979г.

В  ГОСТЯХ

Половник, в борщ ворвавшийся, взирает свысока
На мяса золотистые скользящие куски.
У хлебницы лоснящиеся дольки чеснока
Сгрудились поросятами, жующими соски.

Старуха языкастая бубнит себе, зудит.
Усталая мамаша пьёт медленно кефир.
А розовый ребёнок на кухне воссидит
И пальцем по тарелке размазывает жир.

Я надкушу конфету и чай налью стакан.
Я скоро выйду в город, где холод всё густей.
Он рядом, за стеною, студёный океан
Растраченных иллюзий, развинченных страстей.
                16.1.1977г.

ГОРНОЕ СЕЛО

Дома невысокого роста.
Молящие вопли осла.
Чернеет асфальта короста
На узких ладонях села.

А солнца лучи с небосклона
Размякшие крыши палят.
По улочке к луже зелёной
Утята вприсядку пылят.

Сосна ярко-рыжей расцветки,
Привычна к жаре и огню,
Кидает корявые ветки
Навстречу  горящему дню.

Но крики  ребят не стихают.
А в чайной, велик, как аллах,
Унылый хозяин  вздыхает
И шлёпает мух на столах.

* * *
В декабре, законы попирая
Пучеглазым солнцем залиты,
Небеса собою подпирая
Звёзды,  словно листья, зацвели!

Сон?!  И удивляемся не все мы.
Но ведь и не все мы верим снам.
Что же это сыплется на землю
С дерева, невидимого нам?

Ветерок – подобие флейтиста,
Музыкой наполненная жизнь.
В небе ли танцующие листья?
Звёзды ли на деревах зажглись?

Скоро падать снегу. Знаем сами.
А пока, ну чуть ли не жара!
И шуршит под нашими ногами
Неба голубая кожура.

Голову руками обнимаю.
Застываю и бегу опять.
Если я себя не понимаю,
Где же мне вселенную понять?

* * *
Последние дни доживает ноябрь,
Колени  склонив, как фанатики в Мекке
Во время мольбы. Он смирился. Но я,
Озлившись, сижу на скрипящей скамейке.

Последние дни и последний рассвет?
Откуда такая жестокая чёткость?
От злости начну я зубами скрипеть.
Пусть хаос! Но только бы не обречённость!

* * *
Деревья склонились покорно.
Прохладою в парке сквозит.
Там плавно, легко и спокойно
Листва за оградой скользит.

Луч месяца в парк проникает.
Шурша, опадает листва.
Как будто к земле приникают
Деревьев цветные глаза.

Осенние сумерки серы.
Лишь звёзды блестят невпопад.
Цепляясь за влажные скверы,
Слепые деревья стоят.

ПЕЙЗАЖ  С  РЕПОРТЁРОМ
        Отступление

Врезаются в солнце седых минаретов винты.
И тужатся тучи, как после приёма касторки.
И грязной чалмой на глаза налезают бинты.
И липнут к ребячьим, горячим телам гимнастёрки.

Молла и торговец, крестьяне у чёрных канав.
На взорванной площади кровь, словно пятна томата.
И в редкие письма тоску, как обойму, вогнав,
Молчит паренёк и сжимает приклад автомата.

Майор  ошивался в столице и брюки протёр,
Привёз репортёра, которому нужен  «товарец».
С дежурной улыбкой к бойцу подошёл репортёр.
О чём говорить? Для чего? Для подонков и пьяниц?

А он ухмыляется,  курва, надутый индюк,
В  ладонях  зажав микрофон, репортёрское «стило».
И солнце, отвисшее, словно бараний курдюк,
Горит над холмами. Спокойно, угрюмо, постыло…

ВЗДРОГНУЛО СЕРДЦЕ

Вздрогнуло сердце. За что его
Холодом жизни ожгло?
Тучами кем-то зашторено
Неба сырое окно.

Осень означена брызгами
Капель – опасность таят.
Окон стеклянные призраки
В каменных нишах стоят.

Мёрзнут под окнами олухи.
Съёжился бог- верхолаз.
Всюду за стёклами сполохи
Ламп и внимательных глаз.

Мысли в мозгах неотвязные,
Свойственные дуракам.
Мокрые сумерки, вязкие
Липнут к горячим рукам.

Вздрогнуло сердце...

БАЗАРИЩЕ

Под куполом стеклянным клики, кличики.
В глазах ребят от кепок и косынок.
Стручки фасоли, словно крокодильчики,
Шевелятся в расставленных корзинах.

Торгуют снедью  жгучею, солёною
В сырых рядах, где терпок запах влаги.
И как чалма  с верхушкою зелёною,
Кочан  капусты светит на прилавке.

А в магазине, где сырки скисают,
У продавщицы взгляд давно потух.
И шкурками колбасными свисают
Липучки, почерневшие от мух…

БАЛАМУТ

Кто перед самою зарёй
на дерево залез
и чиркнул звёздочкой сырой
по коробку небес?

Ах, ветерок! Ах, баламут!
Улыбка – в пол-лица:
На нём сквозь кожи скорлупу
Проклюнулись глаза.

Пером бумагу я вспашу
С души стряхая пот,
И о природе напишу.
Эпоха – подождёт!

* * *
Колыхаемая неизменно,
снизу кажется, грохнется вот,
над тобой белоснежная пена
облепила лазоревый свод.

И душа твоя затосковала
по давно позабытым местам.
По бурлящему гвалту вокзала,
что не вписывался в эстамп

из деревьев, молчащих поодаль,
расплывающихся в полумгле.
Ветер руки продрогшие поднял
над потрескиванием углей,

что  закат разбросал по дороге
и размазался в небе, как грим,
где живут космонавты и боги,
и другие, подобные им.

Твой же дом на земле. Ты толкуешь
обо всём, ничего не тая.
Отчего, почему ты тоскуешь?
Как душа молчалива твоя.

Полумесяц блестящий, как спица,
выходя из-за каменных хат
беспокойной  рукой живописца
зачеркнул облака и закат.

ЗАГАДКА  НАОБОРОТ

Обожающие аккуратных,
я вам вновь докажу, как солгу –
отчего это небо – мой ратник,
почему васильки на снегу.

Неужели напрасны капели?
Да неужто мне чащу испить?!
Ведь пока я живой. И в апреле,
чуть заслышав ликующих птиц,

задрожу. Но погаснув в полёте,
лебедь падает с высоты.
Тяжко дышит река в половодье,
без помехи смывая мосты.

С неба падают звёздные палицы.
В роще ухает сыч, веселясь,
листья ветки ольховой, как пальцы,
заплутались в моих волосах.

Оживают поля и деревья,
чайки, заводи. Травы во рву.
И я думаю, весь холодея,-
неужели я тоже умру?
                14.3.1978г.

Ю Н Г А

Зрачки от ужаса расширены.
От крови в комнате липки обои.
За белою больничной ширмой
Кромсают тело молодое.

Простее надо жить, простее,
Не распадаясь ни на доли,
А то нахлынет настроенье
Горячей влагой вдоль  ладони

Твоей. Твоя  же кровь. Ты, юнга,
Мечтал  по мачтам мчать без отдыха,
однажды выгнав свою юность
в туманы, тёмные до одури!

Но в поле жизни путь расстелен
мечты, краснеющий и влажный.
Идите к юнге, Одиссеи,
Он знает страшное. Вам страшно?!

* * *
Я слёзы крупные  глотал.
К вам тайну нес. А вы мне – «чтиво».
«Поэты» сумрачно глядят
официозны и учтивы!

Жги мозг верёвкою кнута,
Словес нелепое верченье:
«У вас тематика не та.
Ну и потом – несовершенно…»

Застыл, как бы у стен стальных,
Я, неприкаянный мазурик!
Печатаете «остальных»,
Приветливо глаза прищурив.

Куплетов ржавые тиски
Привинчены. О, сила блата!
О! от стыда горят стихи,
Поручика и дуэлянта!

* * *
Я как-то раз зашёл в редакцию
Стихи «поэту» показал.
Он их немного прочитал,
Тетрадь захлопнул и сказал
«Нельзя печатать. Экзальтации».

Его фамилия Чухонцев.
Он верный путь мне указал.
Зачем же я глядел в оконце,
И экзальтации писал?

Но я не слабну и не гнусь.
И верю, впереди – победа!
А слово–то, какое гнусное.
Как рожа оного «поэта».

* * *
Читаю рецензии, как приговор трибунала:
Мне критики скажут, -  послушаем умных людей,-
Когда о природе строчу – философии мало.
Когда о душе – слишком много ненужных идей!

В каком регионе живу? При каком генерале,
Солдатом в штрафном батальоне я службу несу?
«Свежи ваши образы. Красочны. Оригинальны.
Мне скажут. Но мысли серьёзной, увы, не несут».

На что я надеюсь? На правду? На Красное знамя?
На то, что понравлюсь, и круто изменится жизнь?
Ведь вновь посылая стихи, я заранее знаю,
Их не напечатают. Форменный идиотизм!

* * *
Бульвара обтрёпывай гребень,
двери парадным листай.
Заметь в малокровном небе
Рогатки утиных стай.

Ты -  ветер. Глаза ледовые.
Устрой до конца бедлам.
Рогатки возьми в ладони
И лупи дождём по полям!


СУМРАК

Ивы оголились. Срам один.
Ветер вдоль скамеек мчит вприпрыжку.
Листьев разноцветный серпантин
падает на прыткого воришку.

Он, кусая облака коврижку,
ест её и чавкает, как свин.
Я бегу в ближайший магазин.
Я не ветер. Мне без хлеба – крышка.

В магазине шум и толчея.
«Чья буханка? Эта сдача чья?
Навалитесь на меня ещё вы!»

Так, шагая в день всегдашний мой,
кстати, надо чай купить дешёвый,
я беру буханку и домой.
                1986г.

ЮНАЯ  ОСЕНЬ

На серой скамейке сиди, засыпая.
Мечты, растерев их, на землю кроши.
Пусть тополь поодаль, листы рассыпая,
Смеётся от всей деревянной души.

С аллей, подобрав золотые гроши,
К нам медленно осень подходит скупая,
Протри же глаза, встань и сонно ступая,
Травинок затачивай карандаши

Носками ботинок с налипшею грязью.
Плющи расползались арабскою вязью
По пыльным терраскам и клумбам цветочным

И сочным письмом наслаждаясь восточным,
Спокойные люди выходят из парка.
Рекламой неоновой звёздная арка.
                1985г.

ЖЕЛАНИЕ  СВОБОДЫ

Обузданный, воспитанный в безверье,
Лишь в липкость спин глядевший наяву,
Прикован к многовёсельной галере,
По глади жизни медленно плыву.

Похлёбку ем. Еда по крайней мере.
У сторожей тихонею слыву.
И ничего. Пока ещё живу.
А наверху удачливые звери

По палубе проходят не спеша,
Вдыхая Океана воздух чистый,
И думая о чём-то, о своём.

Но час грядёт. И ты,  моя  душа,
Оставив тело, в знойный день лучистый,
Рванёшься за небесный окоём.
                1993г.

ТЕЗЕ ПИР

Здесь древние законы соблюдают.
Здесь стёкла окон светятся порой,
И сквозь очки решёток наблюдают
За загорелой, шумной детворой.

Здесь радуются жизни и страдают.
Здесь каждый занят собственной норой.
А на рассвете с плоских крыш взмывают
Ветра и звёзд рассеивают строй.

Ба! Это кто улёгся у дороги,
Раскинув болью скованные ноги?
То жизнь моя, холодная, как труп.

Над нею осень в расписной карете,
И тёмный силуэт на минарете,
И гул кривых водопроводных труб.
                1986г.

БЕЗ  ХОЗЯЕВ

В снегах и в капельках росы,
горами вздрагивая тяжко
земля вертелась по оси,
как на стальной цепи дворняжка.

По кругу бегала с ленцой
зрачки в протяжной мгле плутали
и клочья выдранных лесов
с её худых боков слетали.

Нашёл ли кто её, купил?
Закинув в траурное небо
хозяин не был или был?
Но как вертеться ей нелепо!

Уже устала мельтешить
по кругу. С шеи брызжет мыло.
А что ей надо сторожить,
что защищать, земля забыла.

Она озлоблена вконец,
прикручена для чьей забавы?
Ей не разгрызть стальную цепь
своими слабыми зубами.

Но кажется ей иногда,
что слышен окрик:  «Не противься!»
И плёткой бьют её тогда
и потому земля в крови вся!

Разорван языка лоскут.
Прибитая, скулила кротко.
А капли алые текут
и цепь окрашена, и плётка.

Сомкнулось солнце, словно зонт.
Земля в ночи скулит, больная,
не зная, что произойдёт,
и ничего уже не зная.
                13.4.1983г.

* * *
Холодный мрак. Я поминутно каюсь,
что вышел в город. Окна щурятся сонливо.
На губы грустных женщин натыкаюсь,
сияющие похотью стыдливо.

В свой тёмный плащ закутываюсь плотно.
Пусть сердце красным камешком искрится.
И словно призрак, светлый и бесплотный,
скольжу по чёрным улицам столицы.
                14.6.1974г.

* * *
Объелись аллеи  истлевшей листвой.
Горит над прохожими солнца резак.
Гортань заливает полуденный зной
И лёгкие сушит и плавит глаза.

А где-то разбросаны гор короба
И вырвавшись из каменистых оков
Свергается сверху река-акробат.
У скал на висках седина ледников.

Июль опалённый, сойди с колеи.
Уважьте сонливую землю снега.
Тела оголённые раскалены
И пляж, как жаровня, дымится слегка.
                1983г.

КАК  МНОГО  ЛИЦ

Как много лиц ребячески-радушных
Несёт с собой души моей река.
Планеты связкою шаров воздушных.
Как крепко держит их моя рука!

Течёт душа, бесцельна до зевоты.
Как яростно над нею испокон,
Из солнца, как из сопла самолёта,
Всё рвётся расшнурованный огонь.
                1986г.

ДРАЧУН

Громила, что ни говори,
Озлившись на жару,
Сентябрь свинчаткою  зари
Помахивал к утру.

Сентябрь бабахнул!...Словно ток,
Ударил по скале!
И разлился кровоподтёк
У леса по скуле.

А август, цепко зубы сжав,
Молчал, как сонный сом,
И, оглоушенный, лежал
Перед его лицом.
                8.9.1978г.

НЕБО  В  АВГУСТЕ

Духотой дыша в огромном зале,
Сцену мы глазами зализали,

Радугу приставив к животу,
Солнце жвачкой шевеля во рту,

Небо,  мой трагический артист!
Взгляд – решенье! Голос – бархатист.

Неухоженный питомец муз,
Я гляжу на небо и смеюсь.

Резкое! К величию готовое,
Как бы не зарезалось, бедовое?

Небо улыбнётся, воспарив,
Донельзя довольное итогами
Театральной позы, так сказать.

По моменту – он невосполним! –
Грохают затворами фотографы.
Занавес опущен. Можно встать.

Небо в золотом своём хитоне
Прячет покрасневшие ладони.

ПТИЦЫ И ЗВЁЗДЫ

Вид пустой скворечни
осеняет вмиг:
У берёзы грешной
вырвали язык!

Взгляд её греховный
спрашивает всех:
В чём она виновна?
И велик ли грех?

Нынче, в мрак и в холод,
старый дуб-дебил
объяснил ей: «голос мол
слишком звонок был».

Не горюйте очень
речка и лесок
не услышит осень
этот голосок!

Ливни пусть лютуют,
пусть мокры луга,
птица улетела
и невесть куда.

Книзу ветка гнётся.
Ярок ранки срез.
Звёзды - это гнёзда
на стволе небес!

Там её, пернатую,
что вольна витать
даже космонавтам
в жизнь не увидать!

ИГРА

Всплакни мой ангел, голубок,
Над нашим огненным сегодня.
Земли запутанный клубок
Пал на пол со стола господня.

Сон мироздания глубок.
Уже планет спокойных сотня.
Тоска, худющей смерти сводня,
Съедает бога. Скучен бог.

Он мне, увы, не дал совета
Как дальше жить. И помня это
Я сам спасаюсь от тоски.

Пусть кровянит души аорта
И солнце кошкой рыжемордой
Вытягивает коготки.
                4.7.1983г.

С  ПРАЗДНОЙ  ДУШОЮ

Душа от безделья пустеет,
Но кожа – упругий батут.
Под кожею вены густеют
 И алой листвою цветут.

В аллеях июль сатанеет.
Не клумба – горящий салют!
В закусочной люди снуют,
Каменья домов пламенеют,

Охвачены солнца огнём.
Забыться. Не чувствовать света.
Жить, зная зачем и почём
Вкус вёсен и прозолоть лета.
Жить с мощной душою атлета.
Не думать. Совсем. Ни о  чём.
                8.6.1983г.

УШЕДШЕЕ

Об пьесы Фонвизина в школе, об оды
Жуковского, Байрона, пальцы вцепя
В безмерное, (мощное чувство свободы.
Безумная вера в себя! Бей в себя!

Размашисто бились!). Нигде об исходе
Ещё не намечено. Выйдя в игру, тих,
Печалился месяц в моём обиходе.
Сияла луна у глазниц золотых.

Я коброй свернулся. И кобре кусаем
Живот. Ваши губы грязны, вроде ног!
Я вам неизвестен. Я – неприкасаем!
Вы скопом живёте. А я одинок.

Повсюду оскалы. Повсюду зевота
Сумятицы жизни. Гляди, как ревёт!
Послушай её. О, желанье свободы,
Безумная вера, которая рвёт

Преграды, плотины, в умов потрясенья!
Оскалами лиц человечьих хрустя!
Рождение Сына. С распятья Христа
Швыряет на грешную землю Вселенная!
                13.7.1977г.

УБЕЖАВШАЯ

Мглой настигнутая однажды,
По артериям семеня,
Вспомни юность, моя надежда,
Избегающая меня.

Ты укрыта. Пойму, укрыта.
Не беги. Ведь жизнь – не бега.
Если больно, визжит и крыса
В равнодушные небеса.

Но ещё мне не очень плохо.
Я не верующий, не сектант.
Пахнет небо мясцом и порохом.
Я прощаюсь с тобой навсегда.

Глянь. Где же путь?
Слышу визги и крики.
Но, надежда моя, неужели и мне покориться?
Омерзение! Пусть…

Мчатся бешеные Фемиды
Моих бед – моих пустот.
Что мне правды, обиды,
Если – территория красных вод!

Там снисходительно – участливы,
Как бы зажатые в тиски,
беда имеет форму счастья,
А счастье – боли и тоски.

Я бормочу мечты за саван:
Не нужен жезл! Не нужен трон!
Не принимаю вашу зависть
Искромсанным своим нутром!

Погром!...
                11.9.1974г.

ЖЕЛЕЗНАЯ  ДОРОГА

                1

Железная дорога. Я ступаю
Вдоль насыпи. А ливень с бородой
Хрипит над телеграфными столбами,
Перебирая струны проводов.

Как он поёт! Как в музыке неистова
По гравию  дождинок ворожба!
И ветер обалдевшим пианистом
Пружинится над клавишами шпал!

                2

Я не мотивирую
Свой уход. На руках – пожитки.
Года – стальными локомотивами
По шпалам – по жизни.

Похабно так рассуждать.
Я знаю слова весомые
 И всё-таки
Колёсами мглу разрезать!

Но впереди рабочие
Вкалывают бригады.
Насыпь кирками ворочая,
Меня поджидают, гады.

Умные, милые, хам на хаме,
Каждый душка,
Копают лопатами, лезут ногами.
Археологические раскопки в душах!

В моей, по крайней мере.
Показано на примере.

НАЧАЛО КРОВИ

Не надо предостерегать
Пред новым шагом человека
От вечной жадности строгать
Ножом тем грубше, чем левее

Берёт он, нож. Ведь там ещё,
Пролитые,  как ливень с облак,
Чисты признанья. Не мощён
Плитою пыток милый облик.

Жизнь – дыба, плаха, госпиталь!
В ней и краса, и бескорыстье
И страх – подобье аскариды –
Тошнит. Я тоже испытал
Сей страх…

ОБЕЩАЛИ

Чему я рад? Чего приемлю?
Не чуду ль верен, неустойчив?
Как каша манная, приелось
Существование пустое.

Кого стращаю?
Себя? Я – бык. Где бойня?
Себя в конец опустошаю.
И не больно!

ДОЛЖНИК

Из чего печаль берётся?
Шла дорога. Шла.
Думал: Родина, берёзка.
Оказалось – шлак!

Прожигаемые души
Исчезают.  Плюнь, Парнас.
Сказка глупая для нас
Не подходит. Это хуже.

Но досада не угроза.
Что с того мне.
Люди – угрозыск.
Душе – погоня!

Душа? Дрянь! Нет её.
Выдумали голубка!
Фальшивая монета
От мяса и жира липка,
Для страждущих верный капкан!

Смеялись, плакали, молчок.
Не мы, нам что же,
 Раз нет души, я не сморчок.
И ей не должен.
                14.11.1968г.

БЕЗВЛАСТИЕ

Словеса о добре, вы звучите извечным каноном
На губах чистоплюев. Вас опять я шепчу,
задыхаясь, бессильно хрипя.
Равнодушные люди в квартирах приникают
к решёткам оконным.
Вдоль по улице шествие очередного Христа.

И чего здесь такого? Это жизнь, где душе
                повстречаться со смертью
Наипростейшее дело. Но я с болью гляжу.
                Так и буду смотреть до конца.
Тут один сердобольный мужчина, идя от базара
                с авоськой, набитой снедью,
тихо спрашивает: «А кого и за что здесь казнят?
                Да на вас нет лица!»

Отвечаю ему: «Гражданина
Не волнуйся. Обычный картина».

И не думаю я, путеводную нить Иисусу найти бы.
Всё равно, даже с нею, под всхлипы глухих кастаньет,
до аутодафе. Под хохот улюлюкающей толпы.
Прямо в голову метит окровавленный солнца кастет.
То же самое чувствовал, наверное, преступники
                подвешенные на дыбе:
Треск горящих поленьев. Хруст раздрабливаемых костей.
Капюшоны срывают ублюдки. И я вижу их узкие лбы.

Так и я  в свой   последний из дней, выходя перед вами,
неуёмные люди, поля, небеса и цветы…
Окручу ваши потные души кривыми, как крючья, словами.
Ядовитыми, грязными, сладкими, страстными, жгучими
до красноты.

Вы умеете жить. Жизнь хорошая штука, хоть злая.
Почему в эти норы-дома поупрятали ваши года?
Всё чудесно. Но я не умею ни жить, ни смеяться,
                ни тупо надеяться. Я не желаю
Уподобиться вам. Не могу. Не смогу уподобиться вам никогда!

Глотку бы вам перегрыз
Гений. Но вами заколот
Гений. Всегда – анархист!
И потому – вне законов!


ВЕСЕЛЬЕ

Обожающий мир полей, я
Зашептал своей жизни: «Суди!»
Но намного стало больнее.
Ощущенье судьбы.

Всё уходит. И я уйду,
Как закат в золотистый тальник.
Превращусь в молодую звезду,
До конечного сентиментален.

Мир, развенчанный пессимист.
Жизнь – начало. Но как окаянно,
Что у жизни на каждый миг
Находится окончанье.

ПЫЛАЮЩИЙ

Хоть, конечно, паразит я. И навечно, на года,
Моя  жизнь не повторится ни за что и никогда!
Экземпляр удачный, редкий. Не душа, а воплей ком.
Люди, - это сигаретки в пачке с алым ободком.
Всё. Конец. Тупой косою нам «ничто» сыграет туш.
Преотличная концовка изуродованных душ.

Вижу: вот перед глазами, душу оголив,
Человек – осанна! – вспыхнул и горит!

ДЕТСТВО
                1
Наружу боли выношу
в твоей, с дичинкою, красе –
по камышовому ножу,
в дрожащей бережно росе.

Я далеко, но рядом ты.
И мне легко от теплоты
твоих полей, что, хоть пусты,
твои являют мне черты.
                2
Понимать никогда не поздно,
хоть какая бы жизни верста.
И природа лежит, опознана,
как подстреленный диверсант.
                1966г.

ВЕЧЕРОМ

Лгали лгуны, сатрапы,
учёные, тихие, как лоза –
Мол, всё небо и все травы
в сердце вобрать нельзя.

Глаза у меня не льдистые.
И, наверное, поэтому в моих летах
мне нравилось трогать озябшие листья
и дольками воздух губами глотать.
                1968г.

ИЮЛЬСКОЕ  НАПОМИНАНИЕ

Прохладой ночи дышит палисад.
Прислушивается к сумеркам.
Дрожит роса на краешке листа,
Как хрупкая, холодная сосулька.

Я снова жаркой ночью выйду в сад.
Роса – сосулька. Блёстки повлажневшие
На голых шеях веточек висят.
Блестят, переливаясь  ожерельем.
                19.10.1977г.

ПТИЦЫ  В  ЛЕСУ

Месяц падает в речку плашмя.
Сизый дым на опушках сырых.
По рябиновым белым плечам
льются красные капли зари.

Как таращит белки тишина…
Возбуждённые тени грачей.
Индевеющим блеском ножа
отливает в низине ручей.

Это – осени шалой игра.
Это – иней накапал белил.
Словно светлая пряжа, искрясь,
паутинки листву оплели.
                21.10.1977г.

ГОРОД  НОЧЬЮ

Рабочим потом выжженный, пропахший,
спит город. Ночи иссиня-черны.
Булыжники, как панцирь черепаший,
ветрами и дождём испещрены.

Огнём листвы, на улицы упавшей,
озябшие дома озарены.
А море трётся тушею уставшей
о камни и седые валуны.

Блестит, вонзаясь в темень, магистраль.
Тугой асфальт потеет, словно сталь
и лампочки горят на перекрёстках.

Но снова рыщет ветер-живодёр,
качая неба выцветший шатёр
в бледнеющих стирающихся блёстках.

ЗАБЫТЫЙ ПАРК

Жаб охрипшие клаксоны.
Ягод вянущих салат.
И подстрижены газоны,
Как затылки у солдат.

Листья мягче и сырее,
Рос немало натекло.
Пруд мелеющий сереет,
Словно пыльное стекло.

Светлый, ровный, как колонна,
Там, где ряска у мостка,
Ствол поваленного клёна
Без единого листка.

Изогнувшись, лёг на травы,
Поцарапанный с боков,
Словно дужка из оправы
Моих солнечных очков.

ВЗГЛЯД

Душа, возьми и проясней.
Всё вспомни. Как глядел в саду
На солнце рыжее, на снег,
На радуги прохладный сверк –
Такую страстность, красоту
Не выменять. Расстаться с ней
Нельзя. Лишь с кровью вытечет…

Ребёнок – в облаках витал!
Ладошки белые раскинув,
Я верил, люди, прочитав
Стихи мои, где говор трав
И лунный иней на ветвях,
Красивей станут. Всех красивых люблю…

Но ныне, раны бередя,
Я знаю: люди ведь,- бог с ними!-
По тихим улицам пройдя,
Под снега блеск, под плеск дождя,
Увы, останутся чужими.

Никто – хоть в петлю от тоски –
Не приласкал мои стихи!
                6.10.1977г.

ВДАЛИ   ЕЩЁ…

Вдали ещё финишная полоса.
Трусцою беги и спокойно дыши.
На мир, затуманены, смотрят глаза.
Глаза – дымовая завеса души.

Плыви в океаны, мужай и старей.
Холодные волны легко потроша,
Под носом у мощных чужих батарей,
Никем не замечена, дышит душа.

Я повесть её зачитаю до дыр.
И в рупор я крикну ей: «Полный вперёд!».
Пусть дунут ветра! Пусть рассеется дым!
Пусть грохот прибоя дыханье прервёт!

Лишь дохлая рыба  да птиц голоса,
Лишь чахлая зелень родных берегов.
Вдали ещё финишная полоса.
И нету вблизи ни друзей, ни врагов.

МАЛЬЧИК

Мальчик, в небо уткнувшийся пальчиком.
Сумасшествие наяву.
Я молчу. Лишь смеюсь или плачу.
Для кого и зачем я живу?

Чья вина? Обсуждения – выспренни.
И в сгустившемся скопище дней
Всё беззвучнее голос мой искренний.
Всё безвыходнее и страшней.

Я отчётливо нынче увидел
То, что раньше заметить бы мог:
Никого никогда не обидел.
Никому и ничем не помог.

Я хочу от печали укрыться,
Но печаль шелестит по лицу,
Как захватанная открытка,
Адресованная подлецу!

ЗВЁЗДЫ

Звёзды рассыпает – изумленье! –
Неба перевёрнутая ваза.
Тьфу на пирамиды обомлевшие!
Моя жизнь, не будем расставаться!

Что дороже неба голубого,
Скошенных полей,
Узких, будто звуки из гобоя,
Клювов лебедей?

Ведь когда я думал про них
Ласковых, невечных и родных,

Сердце замирает от того,
Что ему не выразить всего.

СОЛНЦЕ

Солнце, соком вверху налитое,
С кожурой, что блестит и хрустит,
Словно яблочко молодое
Так и хочется надкусить!

МОЛЧАНИЕ

Вижу небо и солнце, и звёзды. Горят.
Вижу южные лица в неоновой пряже
Городов, и проспекты. Как они говорят
Об умолкшей душе, не волнуются даже.

Заперевшись в дому, опущу окон шторы,
Чтобы солнце глядеть на меня не могло.
Не сопливый щенок, волк, живой и матёрый,
Я на грязные ставни смотрю тяжело.

Что же делать, когда неполадки и сумрак
В моей комнатке, как в обожжённых лесах.
Не прочесть ни в Евангелии и ни в Сурах,
Всё, что можно прочесть, в моих жадных глазах!


ФРАГМЕНТ  ПОГОДЫ

Мерцает свод, звездами облицованный.
И ветер юга – ахая, дивись! –
по улицам, где вывески пунцовы,
как губы раскрасневшихся девиц.

Снуют в кафе, подобные личинкам,
нагуливая нежные жиры.
И прилипает к худеньким ключицам
ладонь всепоглощающей жары.

ПЕСЕНКА

Какая беспокойная печаль.
Такая бесконвойная печаль.
Ушла из зоны. Пулею ужаль.
А боженьке совсем меня не жаль.

Я песенку, ощерясь, затяну.
Я петельку на шее затяну.
Я ножичком по сердцу садану.
А боженька увидит – ну и ну!

Какому богу кланяются все?
Какому плохо и на небесе,
Где Слово голосит на колесе.
Лишь буковки хрустят в сырой красе.

Умом куда бы я ни  заглянул,
Куда бы чувствами я не плеснул,
Там нет того, к кому бы я прильнул.
Ваш бог – ого! И как меня пригнул!

А тот, кто возлюбил меня, он где?
Засим оставил, бледного, беде.
И мир озлоблен, кровь на бороде.
Жевать – работать. Мир всю жизнь в труде.

Для пасти Зла вселенная – глоток.
Ах, бестия, со звёздами лоток
Засунул в планетарный закуток.
Лоток сияет. Значит, пущен ток.

Зачем я вопрошаю в пустоту?
Затем, что возвещаю чистоту.
И будущего Слова густоту
Размазываю маслом по листу.
                12.5.1995г.

«ИЗБРАННИК»

Везде надзиратели,  полицаи,
Но в мягкие потные лица, как в письма
Вбивая посткриптум:
«Будь проклята, нежить!» - гордец
С развевающимися волосами
Бродил по широким московским проспектам,

Обходя людей, а у тех на мослах
Сквозили пренебрежение и порицание
Гордеца, и опухшими от сырости пальцами
Лоджей душила Москва
«Апостола» с нелепо развевающимися волосами.
В сырой паутине жилок крошечный сердца комок завяз.
Что ему ваши, за хлеб и вино, революции?
На синем щите небес золотая звезда
Звала его на поединки с вопящей, грязной свинарней улиц.

Но уплыли фантазии недосягаемые.
Каждый час – уныл и паршив.
И «апостол» с развевающимися волосами
Вдруг стал плешив.

Заели гады, а жизнь – непроницаема,
Вся идёт на распыл.
«Апостол» с некогда развивающимися волосами
Пузо отрастил.

Погасли щёки. Порван невод.
Он – гений? Или же – статист?
Молчит «апостол».
Я слышу – небо
Читает звёздам его стихи.

СЕРДЦЕ

Я ощущаю январскую ночь!
Я вижу её так же отчётливо и грубо,
Как  звонкие серебряные  колокольчики
Не поддающегося сравнению замерзающего
Вдалеке горизонта.

Холодная ночная мгла наощупь пробирается
Вдоль моего тела в пустоту.
Я нагло задеваю её, вне себя от вскипающей
ревнивости и злобы,
Вырывающихся склизкой солёной лавой
Из обеих зрачков и одинокого сердца.
Зачем ты уходишь?
Куда уходишь, глупая, тёмная?
Я  здесь, чего ты маешься, кого тебе
Искать, ночь?
Всех не отыщешь в отдельности, а посему
попробуй найти их во мне.
Вглядись в мои щёки, они изнывают
Под тяжестью чужих ног и рук,
Чужих глаз и волос.
И погасли вдруг все искры небесных светил,
Облачные просторы, окутывающие моё тело,
превратились
В холодные струйки белой, еле видимой накипи,
Земля исчезла в хрипящей воронке оползающих вихрей,
Звёзды перестали изливать сладкую брагу песен
На головы снежных вершин.
Холод цеплялся за мои руки, теребил мои волосы и шаля,
Как оставшийся без присмотра малыш, путался
под моими ногами.
Повсюду горели цветы, упавшие с неба.
Они колыхались в глазах моих, как студёные волны
Северного океана перед самым рассветом, отражая
очертания рваных серых туч.
Какие чувства и желания породили эти заоблачные
Поля, шелестящие под невидимым глазу ветерком.
А поля  пестрели  в спокойном величии своём и
Переходили краски с одного цветка на другой и
Разлетались во все стороны сочные брызги света в игре,
 где всё было изменчиво и спокойно.
Цветы, потеряв какую либо из красок, оставались
Голыми, как будто бы только что появились на свет,
Но тут же к ним в объятия сыпались следующие краски
Невероятно ярких оттенков и цветы вновь выглядывали
 нарядными и величавыми.
Но где же горы и леса, где снеговые отроги,
Хранящие прохладу осени и хруст морозной слюды?
Где бушующий  ярко-зелёным убранством
Неувядающей листвы нежный затылок Земли,
Где озёра, глубину которых не увидеть и чья
Просачивающаяся сквозь скользкие коряги синь граничит
с галлюцинациями помешавшегося идола планеты,
где цирковые трюкачества
Твоей обнажённой грациозности.
Это всё облака.
Но как же сшибаются звёзды в лабиринтах
Кромешной вселенской ночи, как вяло кружатся
в плавном и медленном вальсе томящиеся фигурки галактик!
А сердце было наподобие красной, сверкающей
Паутинками кровеносных сосудов зеркальной залы,
Где отразился мир.
Сердце мыслило каждым своим живым толчком,
каждой мечущейся в зелёной лихорадке травинкой,
Каждым, рокочущим белыми жерновами камней водопадом.
Сердце, вращающееся в грудной колыбели мягкое,
трёхлепестковое чудо, ещё мигающее розовыми клапанами.
Сон испарился, как вода…

… ИЗ « ТВОРЧЕСТВА  ИУДЫ».
                (СОН)

Я брожу один и не важно, что ореол моей
сокровищницы рассеян в плотном воздухе туманного
осеннего рассвета,
падающего на пыльные хрустящие цветы,
 подпрыгивающим, белым барсом.
Я смотрю на бледные лица гор, которые сами
вглядываются испариною тусклых ущелий 
в окоченевшие облака
и мертвенная белизна небесных
скитальцев ещё ярче выделяется перед
расширенными чёрными поймами моих зрачков.
Облака, мои белые рычащие львы, вы сияете
своими драгоценными шкурами над землёй и дарите
ей бесшумную тень и дождь,
клокочущий серыми бархатинками влаги.
Облака, вы крылатые резвые чайки, плескающиеся
надо мной и кричащие своими гортанными голосами.
Простираясь в синеву, вы извиваетесь
блистающими молниями, громыхающие и боязливые
облака, совмещая в себе грубые инстинкты зверя
и наивность смердящей глупой птицы.
Я остановился сейчас, чтобы легко, ещё раз
наглядеться на добрую красоту вашу, сокровища
иссиня-светлых небес, где по ночам сверкают
звёзды, как корона из золотого светящегося металла.
Вглядись в мои глаза и ты увидишь те же
миллиарды похотливо содрогающихся розовых телес
в тихих осыпающихся ресницах.

Мои равнодушные пальцы – это стойбище
костяных оленей.
Я бегу от них, ночь, я бегу днём и
в солнечные сумерки, сверкающие лучами
синих с вкрапленными горошинками бриллиантов льда и звёзд.
Я не успеваю отдышаться на коротких привалах  души моей.
Я сознанием понимал, что отдыхаю, а мгновение
спустя, я уже понимал, что разум меня обманывает,
тёк пот по усталому лицу моему, по плечам моим, жёлтый и жирный.
Сердце стучало негромко, но жаловалось на обман чувства своего,
а я не верил чувствам,
я просто бежал в день и сумрак, не обращая внимания на них,
не думая – зачем бегу и куда?
Я просто торопился в сияющую гирлянду по имени – Жизнь!
Гирлянду из ярко-алых свежевырезанных из тела природы сухожилий.

Немного было страшно и холодно моим стекляшкам –
ногтям, ничего, что они вроде нарезанные отполированные кости.
Они торопились внутрь  и  вверх, и в стороны,
разрезали комнатный воздух, слипшийся от
духоты и тепла, идущего от нагретого радиатора,
и прозрачной наготой своих линий не жаловались,
 как сердце на обман чувства, а смеялись
явной белизной своей над жёлтым потом, который
скатывался по желобкам заусениц мимо них, стекая
на одежды и на пол.
Ночь – ты вьюжное седое покрывало дрожащих
травинок и сумрачных ущелий сердца, которое
было солнцем, дикими бледными звёздами,
ветвистым высоким деревом, растущим на краю
глухой развёрстой пропасти, живыми существами
из крови и  кожи…
Гляди! Сердце шарахается в объятия  ночи, а это – Смертельно.
Сердце смотрело на неё и усмехалось своей силе смотреть.
Сердце сжимается, как красная губка, а клокочущая
пена, стекающая по шероховатой поверхности сок –
ращающихся клапанов – его слёзы!
Сердце наподобии смелого пловца бросается
в суровые волны океана жизни, и не жалеет
о своём безрассудном порыве.
Какие бы стихии не пытались остановить
балансирующий над свирепой бездной комочек
счастья и скорби, им этого не удастся.
Сердце неистово верит в своё освобождение,
в своё бесконечно- продолжительное
плавание без берегов!

ВСТУПЛЕНИЕ К ОБЛАКАМ

За мной некому гнаться?!
Кто же будет промышлять такой рассыпающейся
мыслью и истлевающей немощью, как я?
Вы что же хотите делать, волосы мои, руки и
ноги, чего же ты жаждешь, тело моё?
А я? Знаю ли об этом я?
Как неважно выглядывает из-под чёрного скомканного
одеяла густых облаков солнце, у него насморк
наверно или ещё какая болезнь.
Слушай солнце, чего глаза пялишь?
Не надо пялить глаза на меня, обожжёшься!
Я с самого начала не знаю, где моё продолжение,
в каком бытии зарождалось и где окончится.
Я хожу взад и вперёд по лабиринтам духовной
жизни, вот и сейчас тоже хожу, промышляю кем-то,
а как иначе?
Стой человек! Остановись!
Кому мне кричать – стой! Червяку, который зарывается
в землю с восходом звёзд и луны, птице в осеннем
небе, или проще – зверю? Ведь и это – человек.
Птица, червь и хищное животное обозначены его хитрым
разумом, а посему…

Гордые   обнажившиеся звери.
Они ступают по небу, по земле, по разваливающимся
этажам вселенной.
Каждый промышляет кем-то, и сам же является дичью,
а все вместе – кому мы принадлежим?
Я бегу за самим собой. Я повсюду. Я провижу себя
в других людях, в червяке, в траве, в камне.
Всё  - это и есть я?
Не имею желания быть камнем.
Но послушай небо, ведь я мыслил тобой, дышал
тобой, думал ты есть, а ты что же, почему ты отказываешься
существовать, почему нет в тебе моей жизни?
Я искал её в тебе, небо, в вас, облака,
разбросанные по синему влажному полю белые,
не успевшие созреть арбузы, с ядовито-красноватым
оттенком меркнущей зари, заменившей мягкую
липкую сладость.
Но всё, что я чувствовал, чего хотел отыскать,
оказалось моею кровью, моею струпьеподобной
растительностью.
Я хотел увидеть что-то, а увидел ничтожность!
Я думал, что это не ничтожность, я думал:
небо и земля, и люди, а вышло,
что все бегут в себя, что все – это
человек, что человеческая жизнь – ничтожна,
вышло, что всё – это ничто!
Так какого дьявола думал, зачем я
искал тебя, сияющее небо?

Прозрейте птица и червяк, и зверь!
Вы должны быть полностью зрячими, встречая
колеблющий душу страх непонятного завтра!
Вы должны так же ужаснуться, раз и я – зрячий!
Нет, я вас не выдумал, вы не болезненные
картины выставленные в художественном салоне
моего сердца, вы – это и есть я.
Но как же вы не хотите быть мной,
и как же я не хочу быть вами,
и что с того…

СОВЕРШЕННО НАПРАСНЫЕ
                СЛЁЗЫ

О, жизнь моя, как я весел, как безудержно смеюсь!
Ты видишь хлюпающие розовые пузырьки из
разрывающихся лёгких. Они моментально
 рассеиваются в туманном воздухе, чтобы
после капельками слезинок, микроподобные,
блестеть в бардовых одеяниях свежих весенних сумерек.

Я пытаюсь вырваться из застенка.
Да, я не хочу быть бессмысленным и готовым лопнуть
от раболепного усердия мокрым шариком страха,
и я уйду от бытия никчёмного и увижу себя
самого, о, я буду всем, я буду принцем золотых
интегралов солнца и ливней.

Я буду один и не стану бежать от себя и
не стану  страшиться, что именно я сам
бегу за своей тенью.

Посмотри, какая под твоими ногами рыжая трава.
Она растерялась, отстала от ярко-оранжевых звёзд
и потому порыжела, вся в пыли и в поту.
Как она вприпрыжку бежит за звёздами, она
думает, что звёзды, это её  предтечи и они опухшими
пряниками губ намокли от алой, тягучей влаги.
Трава тоже смотрит на звёзды и истекает каплями
вечерней росы, жгуче и нелепо.
Слушай, окрашенная охрою кладбищенских мифов,
одухотворённая натура,
а может, трава ошиблась?...

ОСЕННИЕ  ПРОГУЛКИ

И я сказал: мало мне того, что я имею, и буду иметь,
мало мне земли и ясной земной жизни, мало мне смерти
и мало глубокого неба и  хочу  я то, что мне завещано мной
самим.  И найду вечную усладу бытия вне пределов
жизни и смерти, и стану я весёлым звучным пением,
которое слышно мне и сейчас, потому, что возрадовался я
и ушёл к ропоту души своей. А там, где я проверю
уверенность мою в жизни, такой, какой я её обязательно
отыщу, там болезнь и печали человеческие разойдутся
во все стороны, как стаи плывущих над Землёй длинных
и широких облаков и возникнет величественный образ,
не поддающийся описанию. Но который  отдаст мне свои
сокровища, неисчислимые свои очи и песни, и воскликнет
жизнь моя, принимая меня, такие необыкновенные слова,
что пойму я иное, то, чего не встретить здесь, на земле, то,
чего не заметить в прозрачную, как стёклышко, августовскую
ночь ни на одной звезде…
И не надо будет плакать над собой, и над тем, что совершу я,
а в вечерние сумерки человеческого бытия моего опущу
я свои тонкие чуткие пальцы и поглажу землю и земную жизнь,
 которой так привержены все существа, обожающие и признающие
её…
…она, природа, ничего мне не говорила насчёт своего отношения
ко мне,  а я сам знаю, что она ненавидит меня, нахально идущему
к ней с вопросами, на которые она не сможет ответить. Она молчала,
она защищалась своим вечным языческим безгласием. Она, вероятно,
думала, что я поверю ей и познаю свою никчёмность.
Вы не хотите со мной прогуляться, равнины, поросшие острыми
худыми сухими туловищами камышовой тоски.
Топорщатся её шиповидные верхушки и тянутся, что есть силы к небу,
в его беспредельную обнажённую глубь.
Они, мои зелёные, душистые равнины, поля – шелестящие от речного
ветерка,  жёлтые рукава луга, намокшие, все в серебряных сверкающих
запонках пронёсшихся туч, опухшие от слёз чавкающей гнилью
слизистой тины болот. Размякшие и вяжущиеся в ногах моих, вы
в беломраморных, словно выточенных неведомым скульптором
лучах вечерней зари, нависшей надо мной,  внимаете птицам
светло-оранжевого солнца, слетевших с вершин дымящихся жаровен
июльского  северного леса и поёте в наступившей темноте.

Вы,  горящие певуньи солнца, падающие в потаённые
озёра и леса, уходящими  своими пространствами в глухие
чащобы, не мечтающие летать и петь, что вы притихли?
Вы меня не желаете пригласить к себе повидаться с
вашей свежей прелестью, вы – пушинки, лёгкие и яркие,
как точки росы в лилово-розовых цветках с золотыми
ободочками стебельков, я возьму ваши смеющиеся руки
и прижму к своим пальцам и погляжу на них с таким волшебным
чувством, которое даст мне возможность
потянуть за невидимый глазу узелок, связывающий ваши
крохотные коготки друг с другом.
Что у вас за милые руки, они не горячие, как
бывает от волнения сердца, литого алого яблока,
растущего на жёлто-бурых рёбрах-ветвях человеческого тела.
Они не студёные, их не обдувала вьюга-тоска.
Я могу погладить ваши хрупкие тёплые пальчики.
На них ещё не просохли капли росы, драгоценными
крупинками белого яхонта выброшенной  наружу из
небесного моря.
Они упали прямо на вас и засветились яростными
жгучими красками ваши стебельки, и радуясь влаге,
ликующей и важной в своём льющемся ликовании
расправили свои белёсо-рыжие ресницы и посмотрели на то,
что вам так приятно улыбнулось сегодня рано утром.
 
Вы увидели солнце и его светлые лучи, блестящей влагой
проливающиеся с высоты. А вон те листья, которые
привиделись упавшим каплям  и, которые приняли негодующе –
прекрасные струи и впитали их в себя, в свои зелёные, зернистые
с жилками, щёки, в свои трепетные тёмно лиловые вены и
полились струйки золотистыми токами ничем не пахнущей крови.
А разве вы не догадываетесь, что кровь пахнет солнцем?
Я знаю, что всему так страстно хочется жизни, собственно
говоря, жизни самой, что ни на есть простой и обыкновенной.

И вам, поля и долины, и вам леса, и вам мои дерзкие звери,
бунтующие в осенних лесах под мелким дождём и путающие
свои мягкие лапы в жёсткой, высокой ещё траве, среди
деревьев ярких расцветок.
Людей я с собой не звал, а они и не пошли бы, они ведь, как и
вы, только в груди человеческое сердце.

ЯСНОСТЬ

Я ступил своими обнажёнными ступнями на огненно-яркие
краски взлохмаченных вечернею прохладою стебельков.
Цветы врассыпную разбежались от меня по ультрамариновому
полю, но краски их отнюдь не потухли от встречного резкого
ветра, а разгорелись ещё ярче.
И сейчас, перед тем, как уйти в бесплотное пространство,
совершив бескровное убийство, над которым будут хохотать
звёзды и солнца, и люди, я прилягу на мясистые ляжки цветов.
Я всё-таки человек и устал стоять босой, совершенно обнажённый
и хмурый, как раздетый Вельзевулом в тёмном углу неба Архангел
Гавриил, перед лицом бога и судьбы, пытающийся разрубить
солнечным ятаганом голову несвежим сумеркам.
И не восторжествует даже солнце, сей ясноглазый
пророк синей жизни, а прикоснётся к чреву Земли
горячими пальцами лучей.
А земля, распоротая острыми клювами снежных
голубиц, истекает красной листвой поздненоябрьского
леса.
И восклицает солнце: «Отвергаю тебя и убиваю тебя, и
тем самым обрекаю всего себя на тягостные воспоминания
о тебе!»
Земля, ты несносна в своей пыли и грязи и всё, что населяет
и насыщает тебя, пыльно  добротно и грязно, как бывает
грязна истрёпанная половая тряпка.
Гибель, одна вещь – это гибель земли и человека!
Словно ярко-оранжевая чешуя раздирается голыми руками
ветра с тела выловленной из звёздного озера рыбаком-рассветом,
большой рыбы-зари.
Окончатся все ненужные мытарства, исчезнут мысли и слова,
погаснут необузданные чувства, и все иные потуги и желания
сольются тонкими дребезжащими ручейками старческого
хохота в мощный разлив смерти!
Жёлтые облака и белые звёзды перестанут бесполезно
колыхаться и сиять в том чужедальном, холодном углу,
и обратят свои замерзающие очи к моей умирающей яви,
и очи их последний раз наполнятся гневом и светлыми
укорами льдинок-слёз, они будут висеть побитыми весенним
крупным градом черешнями на изогнутых рыжих ресницах
распущенного сада жизни моей.
Всё потеряет смысл, но не останется в безумии.
Смерть придёт не в одеянии красно-лиловых клоунов-судорог,
она наплывёт серыми облачками страха перед самими  собой.
И мы,  дальние и близкие, ужаснёмся в первую очередь не друг
другу, а только самим себе.
Пришла гибель и не отверну я лица в липкой помаде вечернего
горизонта, раздавленного моей лёгкой летящей колесницей.
Я гляжу болью вывихнутыми глазами на горячие,
еле видимые бело-голубые капли крови небес, и подставляю
под их мерный, тревожный стук свою бесшабашную голову.
И как грозен, как стремителен и поистине бешен полёт
радужно-багровых планет!
А восставший дух, словно дикая, необузданная кобылица,
рвёт свою извечную узду и пытается  отделиться от остальной
упряжки !
Творчество тоскует по смерти!

                ОНИ И Я
 
                Они воспевали природу
                И сласти постельных утех.
                А я воспеваю Свободу,
                Ведущую к Святости всех!

                Они растворились в природе.
                Их души – бездарности пир!
                А я вам пою о Свободе,
                Чей кровью очистится мир!