Робинсон Джефферс - Предисловие к Фамарь

(1923)

Поэзию часто рассматривают как укрытие, в котором мечты  излечивают нанесенные жизнью раны; или как украшение жизни, или как развлечение. И действительно: поэзия  есть и укрытие, и украшение, и развлечение.  Но в своем высшем проявлении она -  ни то, ни другое, ни третье.  Не укрытие от жизни  - а ее усиление, не украшение жизни  - а ее суть, не развлечение  - а побуждение к жизни.  Выражая универсальную красоту,  поэзия побуждает нас к жизни и действию, поскольку наши действия – часть самой красоты.  Она также побуждает к размышлению,  к открытию нашего разума для восприятия красоты.   

Поэзия, которая стремится к развлечению, украшению, или уходу, имеет на это право; она может играть роль клоуна или мечтателя, она может болтать или выхватывать  у жизни отдельные кусочки для своего удовольствия, как это делают дилетанты. Она может находиться в одном из таких состояний, т.е. развлекать, ублажать или служить убежищем. Но высшая поэзия скрывает настолько фундаментальные законы, что их почти не замечают: такая поэзия должна обладать ритмом, иметь дело с вечностью и избегать аффектации.

   Избыточность подражательной поэзии сегодня (в принципе) признается  всеми, кто сколько-нибудь серьезно думает о поэзии; и это хорошо; но второразрядный ум часто принимает эксцентричность за оригинальность, и для того, чтобы сказать что-то новое, искажает саму речь. Он предлагает украшение для третьеразрядных умов, и мода на такую поэзию становится повсеместной. Здесь, я полагаю, источник экстраординарной аффектации,  которая так характерна для современной поэзии.  Но это не порок; могу сказать только следующее:  для страстного выражении красоты (чем, собственно, должна заниматься поэзия)  не достаточно ясно мыслить и подыскивать подходящие слова.  Если в стремлении показаться оригинальными, мы изменим мысль или стиль, или усложним их, или подстроимся под моду, или захотим поразить публику своим декадентством, наша поэзия будет фальшью.  И побегом от реальности.

О необходимости иметь дело с вечностью я говорил в стихотворении «Пойнт Джо».  Добавлю только, что вечность –  один из аспектов реальности; железная дорога, например, не такая реальная, как гора; она реальна в некоторой фантастической форме одно-два столетия.  В большей части человеческого прошлого и будущего – она не существует.  (Новизна, сама по себе, не является препятствием для поэтического выражения;  но постоянство – главное условие.  Самолет обладает той же поэтикой, что и плуг или корабль; он не существовал в  прошлом, за исключением, возможно, самых древних мечтаний человечества, однако существует в той или иной форме в человеческом будущем. Это реальная вещь, т.к. представляет собой не временное удобство, а воплощение в металле некоего вечного человеческого свойства.)   Большинство наших изобретений - лишь мелкие удобства,  суть которых остается скрытой, и это то, что делает  жизнь в современных городах лишенной поэзии; это не долгая жизнь, и проживается она в призрачном мире.  Жизнь наша, чрезвычайно фантастическая, часто весьма романтическая  - но то, что фантастично -  то не поэтично. И то, что романтично, также часто не поэтично (хотя люди думают иначе).

Высшая поэзия должна обладать ритмом.  Под ритмом я не имею в виду  произвольные  подъемы интонации в хорошей прозе или  вольном стихе (о них часто говорят как о «ритмических»), но движениях, таких же регулярных как метрика стиха или как морские приливы.  Приливы слов или ударений,  или того и другого, или  отдельных слогов и рифм как во французской поэзии, или отдельных слогов, рифмы и тональности как в китайской поэзии,  или экспрессии и мысли как в старых еврейских стихах – всегда  определяли качество поэзии. За объяснением далеко ходить не надо.  Регулярно встречающееся в стихах повторение  -  неотъемлемое свойство жизни, которая сама по себе ритмична.   Проза принадлежит по большей части миру комнат, в котором искусственный свет уничтожает смену дня и ночи, а вместе с ними и времена года. Человеческие прихоти, т.е. наша непостоянная и поверхностная часть, могут жить только в укрытии. Поэзия не живет в таком мире, она задыхается без солнца и луны, без ритмических вздохов океана,  без обновления человеческих поколений,  без  накатывающихся друг на друга волн жизни и смерти.  Ежедневно мы говорим прозой; мы не говорим о реальных вещах, несмотря на то, что живем в них.  Мы заинтересованы скорее в удобных решениях, в своих манерах, в прошлом,  и  в поверхностных аспектах нашей личности. 

Итак, мы в третий раз приходим к вопросу о реальности.   И это главное отличие наивысшей поэзии - иметь дело с реальными вещами, а не абстракциями; не принимать фантазии или притворство, или псевдореальные вещи, имеющие частный и преходящий характер.


ТОР Хауз, Кармел, Калифорния, август, 1923.




*  *  *

Preface, Tamar