Подсолнух

Полдень.
Мне кажется, простыня уже не такая белая. Она мокрая и покрыта желтыми пятнами.
Пахнет мочой и потом.
Комната вокруг абсолютно пуста. Стены покрыты серым налетом времени. Они чуть сужаются к потолку. Ощущение провала. Я смотрю в белый потолок, пытаясь разгадать никотиновые пятна.
Окно точно напротив кровати. Там, за ним, ранняя осень. Она закрыла усталое солнце серой пленкой.
Единственное, что у меня есть, - это семечки. Вся кровать в очистках. Одно семечко в моей руке. Я сжимаю его, и оно покалывает мою ладонь. Я сжимаю руку сильнее и держу ее так несколько минут. Ладонь вспотела, и семечко впитывает в себя мой пот, становясь соленым.
Сжимая его в руке, думаешь, что так и должно быть, что это семечко и создано для того, чтобы я, лежа на этой кровати, съел его. А, может, так оно и есть?! Ведь бог зачем-то создал подсолнухи… Ведь мог же он создать подсолнух по подобию, например, хризантемы. Но бог создал подсолнух так, что его семена съедобны. Зачем? Наверное, для того, чтобы я лежал и сжимал это семечко перед тем, как съесть.
Становилось трудно дышать. Воздух стал жарким и обжигал горло, пробираясь к легким, чтобы испепелить их. Солнце было уже высоко и не так приветливо как несколько часов назад. Задний двор был погружен в солнечный свет, гонимый легким ветерком, треплющим яблоневую листву. Где-то вдалеке шумела дорога, чей голос переплетался с лаем собак и мирным журчанием реки, проложившей себе путь недалеко от нашего дома. Я лежал на раскладушке в тени яблонь и изредка прерывал чтение, чтобы посмотреть, куда пошел мой пес. Чуть поодаль раскладушки гордо тянулись к солнцу четыре подсолнуха. Сразу вспоминалась бабушкина ванная, где, в напольной вазе, стояли такие же четыре подсолнуха. Они были пластмассовыми. А эти – настоящими. И, хотя я не любил семечки, они росли здесь, на радость солнцу и мне. Лай собак и шум дороги уже были где-то далеко, и лишь река не переставала радовать слух своими всплесками, рождающимися при попадании воды на камни берега. Я встаю и иду в дом, чтобы вытряхнуть полную пепельницу. По дороге мне попадается высохший кузнечик. Я беру его в руку и непонимающе смотрю на свою ладонь. Отведя взгляд от кузнечика, я вижу, что в кухонном окне нет штор, и не могу вспомнить, когда я снял их. Кузнечик все также мирно продолжает лежать у меня на ладони.
Полуденное солнце жжет спину и обесцвечивает мои черные волосы. Я продолжаю стоять, не в силах сдвинуться. Солнце уже успело обесцветить кузнечика, который стал почти белым, и лишь кончики лапок продолжают быть такими, как прежде, желтовато-зелеными.
Я хочу бросить кузнечика на землю.
Я раскрываю ладонь, и семечко падает. Оно пытается удержаться, и какое-то время у него это получается. Оно прилипло к потной ладони и не хочет падать на пол. Оно создано для того, чтобы я съел его, а не для того, чтобы быть выброшенным, как только кто-то додумается убрать эту комнату.
Может, я и не прав…
Падая на землю, семечко, со временем, превращается в подсолнух. Подсолнух вырастает, и его сердцевину покрывают сотни таких же семечек, которые, падая, превращаются в новые и новые подсолнухи. Возможно, бог создал их, чтобы они потом создавали сами себя. Но зачем? Чтобы я их съел? Чтобы их съели такие, как я?
Оно упало. Оно проскользнуло по ладони и соскочило с нее, чтобы в конце своего полета удариться о холодный пол. Оно упало, и его полет взбудоражил ту далекую ярко-красную звезду, которая, покачнувшись, бросилась вслед за семечком. Они жили ровно столько, сколько должны были жить.
И на месте этого семечка будут другие, равно как другие звезды будут чередоваться на месте упавшей звезды.
Все, что осталось от этого семечка – полет. И пусть он мгновенен для меня, для семечка он вечен. И лишь потому, что только этот полет и остался у него. И можно падать с десяти тысяч метров! Можно падать с высоты кровати! Но, знай я, что в конце кровати меня ждет Вечность, я постараюсь растянуть эти полметра до десяти километров, чтобы успеть осознать происходящее и успеть насладиться последним мгновением.
Потому что в конце мне будет одиноко. Потому что в конце подо мной будет холодный пол, а сбоку будет полуметровая пустота, отделяющая этот пол от кровати.
Но так будет, когда упаду я! А сейчас там семечко. И мне все равно! Я лежу на кровати, покрытой белой простыней с выступившими желтыми пятнами. В комнате пахнет мочой и потом. Простыня мокрая, во рту горько.
Гной уже не вытекает.
Я лежу и смотрю на семечко, и оно уже теряет свои очертания.
Я знаю, что должен растянуть свой полет. И я знаю, что уже никогда не догоню это семечко. Но оно будет до конца. Семечко, кровать, простыня, мокрая от пота и мочи, и пятна крови и гноя на подушке.
И все это займет мои десять тысяч метров от кровати до пола. Ровно так же, как мои полметра от семечка до Вечности.

                Москва, сентябрь 2002 г.