Не возвращаясь в Перу

В своих короткометражках Ромен Гари убедительно точен и, при всем этом, искусно витиеват. Его рассказ  «Птицы прилетают умирать в Перу» толком ничего не говорит об этой стране, но надолго сквозит в памяти и горчит послевкусием.
«…Немного поэт, немного мечтатель... И вот ты находишь убежище в Перу, у подножия Анд, на пляже, где все кончается…».

«…Никто никогда не мог ему объяснить, почему они покидали острова в океане и прилетали умирать на этот пляж, находившийся в десяти километрах к северу от Лимы: они никогда не летели ни чуть севернее, ни чуть южнее, а всегда только на эту узкую песчаную косу длиною ровно в три километра. Возможно, она была для них священным местом - таким, как Бенарес в Индии, куда верующие приходят, чтобы расстаться с жизнью, - их души, перед тем как вознестись на небеса, избавлялись здесь от своих скелетов. Или, быть может, они просто летели с островов гуано - этих голых и холодных скал – к мягкому и горячему песку, когда их кровь начинала стыть в жилах и сил только-только хватало на то, чтобы осуществить этот перелет».

Следуя Гари, Перу представляется, как некий «neverland» – земля, которой нет или как минимум – темная сторона Луны. Удивительно, но своими литературными образами, он намного ярче и правдивее отразил суть этих мест, документальнее, чем любой путеводитель по стране.

***

Снег сдуло со Смоленской площади куда-то в сторону Парка Культуры и разгулявшийся ветер здорово прихватывал зимним морозцем. Ни вывески, ни звонка, ни домофона – последний подъезд сталинской многоэтажки показался необитаемым. Но, редкий жилец услужливо не захлопнул огромные двери-фрамуги и мы радостно юркнули в парадную. И в самом деле – жилой домой. Верхний этаж, распахнутые настежь двери двухкомнатной квартиры с пятиметровыми потолками и яркий солнечный свет наперебой с потоком теплого калориферного воздуха. Кареглазая перуанка весело улыбнулась. И уже совсем скоро мы были в Перу.

***

Солнце вышло в зенит. Дизель натужно сбавил ход и продолжил ползти вверх по склону. Десяток крытых товарных вагонов заполненных отборным поголовьем скота друг за другом, на короткой сцепке, плелись с фермы в город в глубь страны. Мыча и бодаясь, толкая друг друга, гадя себе под ноги, и тут же подхватывая клочки соломы, стадо пыталось то спать, то буйствовать. И лишь погонщики, топтавшиеся на крышах вагонов, иногда затягивали заунывные песни под гармонику.
Когда самолет опустел, видно было, как по салону еще продолжают метаться тени уже вывалившейся толпы.

***

Отличиться не удалось. Денег хватило ровно на то, что было у всех. Возможно, и стоило ждать более удачной сделки, но жена торопила с работой, а за эту халупу, что оставил после себя отец, сразу много никто не давал. Вернее никто ничего и не давал вовсе, поэтому Тойота с кузовом «сарай» двадцатилетней давности и с еще вполне сносной резиной, подошла в самый раз. Все зеркала по кругу были на месте, клаксон тоже издавал бодрую трель, а что до мелких помятостей и уже давно не снежнобелого цвета салона, то со всем этим – я свыкся уже на второй день.
Таксовать приходится почти круглосуточно. Конкуренты на каждом шагу, поэтому сигналить и перескакивать нужно постоянно. Чем быстрей – тем верней. А иначе, можно и без работы остаться. Лима хоть и велика, от побережья до самого подножья, но рыбных мест немного. В аэропорту и вовсе стервятники, с которыми лучше за так не вязаться. Поэтому, остается нарезать по Мирафлорес и по центральной площади в ожидании заезжих туристов. Десять солей – для них не деньги. Лимские же, упертые, и особенно если не живут в трущобах центра города, как все остальные, а мнят себя богатеями у побережья океана, то от Сан Исидро до Мирафлорес больше семи никогда не дают.
Недавно, жена взяла моду учить английский и мне тоже подсунула свои каракули: вроде как, тем, кто знает язык, больше платят. Только мне некогда этим баловством заниматься, да и передняя панель к обеду так раскаляется, что в пору лепешки поджаривать. Лучше буду коврик дошивать и почаще гонять в центр за туристами.

***

Она смотрела в окно на растянувшийся по всей длине туман и про себя вспоминала, как давно она ездила сразу и на острова и в пустыню в один день. А еще такой туман. Ранний подъем не играл на руку внешнему виду, и она старалась не сидеть вполоборота, только изредка поворачиваясь назад. Хосе, как обычно, помалкивал и гнал на пределе видимости. Туристы же, на заднем сиденье, все время копошились и задавали разные вопросы о стране, о городе, о людях. В какой-то момент туман так плотно лег над дорогой, что все уснули. И когда она проснулась, ей показалось, что Хосе тоже спит, но он не спал, а напротив, методично накручивал километры.
Бесконечные пустыни, где нет воды, ни растений, никакой другой жизни, кроме людей. Поселения нищеты в домах из скотча, картонных коробок и упаковочного целлофана, подпертые камнями и принесенными неизвестно откуда палками. Туристов особенно интересовало, как могут жить люди там, где ничего нет. Но ее не интересовало, как. Она просто знала, что они там есть, отрепье, и им некуда больше идти, а раз их так много, этих картонных домов-коробок, то значит, они как-то, да, приспособились.
Три часа да островов Балестас и еще два до пустыни Наска, а потом пять, назад до Лимы. Весь день в дороге – еще то испытание. И если бы не Хосе, пообещавший ей значительную прибавку – это был бы последний раз. Впрочем, еще дантист, никак не снимающий ее брекеты, в то время как все подруги уже «отмучались». И планы поехать в Париж. Так много мыслей, что она снова уснула.

***

Доллары, фунты, франки, йены, рупии, соли, конечно же, соли и множество другой валюты, монеткой или бумажкой, бережно сложенные в фотоальбом и убранные на полку. Гарсия с детства увлекался красивыми вещицами и особенно монетками. И даже будучи капитаном катера, был верен своему увлечению.
Туристы постоянно сменяли друг друга и за время прогулки, от большой земли до островов, находилась пара минут узнать, кто есть кто, откуда родом и нет ли у него с собой банкноты чужеродной страны, которую будет не жало презентовать Гарсии.
Он охотно рассказывал об островах Балестас. Показывал загадочное изображение на склоне горы в виде канделябра, выполненное людьми тысячи лет назад неизвестно для каких целей, демонстрировал большую часть из тех ста пятидесяти видов птиц, что населяют острова, пингвинов, лежбище морских котиков, арки и тоннели, получившиеся в результате эрозии, площадки и сооружения для сбора гуано и все, что только можно увидеть в этом естественном птичьем зоопарке.
Лодку продолжало монотонно покачивать на океанских волнах, а Гарсия, в ожидании новой партии туристов, сидя на корме, увлеченно рассматривал зеленоватую купюру со странными буквами и видом на огромную речную плотину.

***

Она бежала по такой широкой и длинной полосе грунтовки, что впору было заплутать и свернуть от намеченного курса куда-нибудь в сторону, например, в сторону Чили. Но, Цессна, что есть сил, оттолкнулась от земли и воспарила вверх.
Подрагивая всем своим миниатюрным тельцем, пытаясь ровно держать крылья и почти не кашлять, она, то подныривала, то подскакивала и в целом, уже не скрывала своего почтенного возраста. Но, Мигель, никогда не подавал виду, что знает. И это ее успокаивало.
Делая очередной  вираж над линиями пустыни Наска, Цессна не могла даже представить, кто, когда, а главное зачем создал все эти фигуры. Точные геометрические пропорции, растянувшиеся на километры, выложенные камнями и запеченные в местном песке под палящим солнцем и моросью дождя. Обезьяна, собака, кондор, паук, кит, руки, астронавт, конусы, кубы и множество других не столь популярных у туристов «посланий иным цивилизациям».
Мигель на трехязычии называл каждую из фигур для всех испано-, англо- и русскоговорящих пассажиров и укладывал Цессну то на один, то на другой бок. Она не сопротивлялась. Жена, окончив в Москве медицинский, вернулась назад и, проработав долгое время в городской больнице, уехала в такую же в Лос-Анджелесе. Он остался с Цессной. И она хотела верить, что это – навсегда.
Она покорно выполняла все указания Мигеля и была готова подниматься и садится каждый день по пять шесть раз, облетая одни и те же рисунки, лишь бы ученые, туристы и все те, кому на самом деле предназначены эти послания, еще на пару десятков лет оставили все это в том самом неизменном для них с Мигелем состоянии.

***

Куско не спал. Всю ночь таксисты развозили приезжий народ по кабакам и гостиницам, а с рассветом, на вокзал и в аэропорт. В баре на площади снова подрались. На этот раз здоровенный изрядно выпивший индеец пытался поймать за голову не менее пьяного, но довольно щуплого китайца. Посетители бара то сталкивали, то растаскивали веселую двоицу, пока всей гурьбой не выкатились на улицу, где индейца успешно упаковали в такси, а китайца отправили пешком.
Утренний чай из листьев коки, фрукты и булочка с традиционным соленым маслом. Голова продолжала гудеть и слегка головокружиться, толи от таксистов назойливо сигналящих каждому прохожему, толи от пряного и влажного горного воздуха, толи от необъяснимого магнитного резонанса, который ощущаешь всем своим телом, неожиданно попадая в пуп Земли.

***

Дернув еще раз, Сара, подтолкнул дверь плечом и она поддалась. Так всегда после дождя. Вход на горячие источники Агуас Кальентес еще закрыт, но две женщины уже ждут смотрителя.
Саре не спалось. Он встал раньше обычного, открыл свою мастерскую на первом этаже и поднялся на второй. Над изголовьем односпальной кровати индейский амулет отца, тибетские фотография духовницы и его собственная. Он опустился на циновку. Тяжелый и теплый воздух пропитал влагой все вокруг и колени быстро стали мокрыми. Под шум священной реки Вильканоты, Сара мысленно перенесся сначала к вершинам гор Мачу Пикчу и Уайна Пикчу, а затем, поднявшись по Брахмапутре до самой Джомолунгмы, остановился перед золотыми воротами в Шамбалу. Каждый раз он повторял этот путь своих предков, перед тем как начать новый день и приступить к работе.
Выплавляя и вытачивая из серебра амулеты и украшения, Сара, инкрустировал их камнями местных гор и ракушками местных рек. Узоры и формы он брал из тех, что еще задолго до него сотворили инки. Принося в них что-то свое, Сара, не допускал смешений и кича. Он верил, добротой своих рук храня мир в каждой своей поделке.
Сын Солнца Сара.

***

Белоснежная леди преклонного возраста, в брючном спортивном костюме, больше подходящим для крокета, чем для скалолазания, в хлопковой шляпе с широкими полями, ботинках на высокой шнуровке и в тонких удлиненных перчатках, опираясь на два новомодных альпенштока, в сопровождении гида и некой подруги детства, неспешно шла покорять молодую гору.
Взятый с самого начала темп вконец измотал нас, но через полчаса мы все-таки были на вершине Уайна Пикчу, вдвое сократив время подъема. Скальник дался с огромным трудом. Все триста метров, узкой и экстремально крутой индейской тропы, местами провешенной стальными страховочными тросами, в какой-то момент слились в один бесконечный отвес, и, уже было проще подняться, чем начать спуск.
В самом низу, под облаками, у основания молодой горы шумит и пенится мощная Вильканота. Прорываясь чрез глыбы и монументы, мертвой петлей она опоясывает Мачу Пикчу – сокрытую цитадель великого Инки Манко Капак. В молитвах к Пачакамаку, встречали дети солнца новый день, храня в веках тайну камня, загадку священной земли. Что останется от них потомкам конкистадоров – фундаменты – основа дворцов Священной Римской Империи.

***

После стольких лет учебы в столице, он не хотел возвращаться назад. Но, не получилось. Таксист, разносчик, официант… когда в кармане ни осталось, ни одного соля, он вернулся. Эдсон ненавидел Икитос. Его родная деревня, затерявшаяся в истоках Амазонки, не имела ничего общего с этим жутким и противным городком, но была неподалеку.
Нищета и разруха, бесчисленные мотоповозки и местные жители, в насмешку прозвавшие себя патарашкой – неповоротливой донной рыбой, подаваемой в местных забегаловках еще и завернутой в банановый лист. Рынок, смердящий и пахнущий одновременно. Сотни каноэ, тянущихся со всей сельвы в сторону порта, с бананами, кукурузой, рыбой, углем, редкими животными и кокой. Он боялся. Боялся за себя, своих дочерей и жену и особенно того, что может остаться здесь навсегда.
Прожив здесь столько времени, Эдсон, все еще верил, что когда его жена окончит обучение и станет врачом, они вырвутся из этой путины. И их дети будут лишены воспоминаний Икитоса. Каждый раз, отправляясь с очередными туристами вглубь Амазонки, все четыре часа плавания, он старался узнать о другой жизни, которую хотел бы и для себя. Но, чем чаще приходилось уезжать, тем больше возможностей появлялось, чтобы остаться.
Эдсону нравилась роль проводника и он охотно показывал, что знает и видит сам. Амазонка, оставалась его беспечно счастливым детством, в котором рыбалка сменялась купанием, а купание, сбором бананов и ловлей обезьян. Он чувствовал свою значимость и знал, что и как делать, чтобы все остались довольны. Но, не в Икитосе. Здесь, Эдсон не стоил и одного миллиона инти.

***

Каждый год Альфредо начисто стирает с доски карту местности – белое пятно посреди общественной столовой в сельве Амазонки. И каждый год он снова берется за линейку и маркеры. Квадраты, секторы, зоны, ареалы. Здесь обезьяны, здесь лемуры и кайманы, здесь ягуары и какаду, а здесь, анаконда и тарантулы. Этот участок за ним, эти за Кристианом и Энтони, а эти, за Льюисом, Хосе и Эдсоном. Амазонка, беззащитное достояние человечества, стала для Альфредо смыслом его жизни, местом его постоянного обитания.
В своем ноутбуке Альфредо хранит тысячи фотографий всего живого: звери, птицы, рыбы, насекомые, растения, люди. Всех, кто жил и живет в этих местах испокон веку. Но, мир изменился. Особенно сейчас, когда янки нашли здесь нефть. Вертолеты, моторные лодки, тяжелая техника – бывшие туристы с удовольствием осваивают роль колонизаторов.
Смертельные плантации коки, незаконно пересекшие границу с Боливией, не дают охотникам развернуться по всей сельве. И хоть местные никогда не переставали охотиться, теперь, они все чаще заплывают в отдаленный резерват.
Каждый день Альфредо отправляется в многочасовое плавание по Амазонке, чтобы найти и сохранить то, что еще живо.

***

Пью маленькими глотками… плотный, густой и черный как свекольная патока меласса, кофе из Чинчи. Горечь, разбавленная смехом и улыбкой перуанской девушки. Начавшееся с тропического ливня, в плачущем лесу Амазонки, утро. Вода падает в воду. И мне кажется странным, что когда-то давно люди решили ходить по земле.
Амазонка, Анды, пустыня Наска, острова Балестас и Тихий Океан – Перу разливается палитрой красок и не укладывается в общепринятый спектр восприимчивости глаза. Я закрываю глаза, чтобы навечно оставить в своей памяти звуки, запахи, воспоминания.
И снова Гари:
«Ты становишься владельцем кафе на дюнах перуанского побережья, по соседству с Океаном - он единственный, кто может составить тебе компанию, - но и этому тоже есть объяснение: разве Океан - это не прообраз вечной жизни, не обещание загробного счастья, последнего утешения?».
«Вот так охватывала его иногда по утрам тоска, скверное одиночество, которое подавляет, вместо того чтобы делать дыхание более свободным».
«Он никому больше не писал, не получал писем, никого не знал: он порвал со всеми, как это бывает всегда, когда тщетно пытаешься порвать с самим собой».
« - Откуда прилетают все эти птицы? - спросила она.
- В Океане есть острова. Острова гуано. Там они живут, а сюда прилетают умирать.
- Почему?
- Не знаю. Объясняют по-разному.
- А вы? Почему вы сюда приехали?
- Я держу это кафе. Я здесь живу».