***

Поцеловал, подхватил под плечи, ее ноги от земли оторвались. Хотела засмеяться, но сказала что-то несвязное. Губы мягкие, ладони узкие, кольцо старое, кожа нежная, теплая, голос грудной, запястья тонкие, глаза грустные. Двадцать, - жестока, играть любит, думает, что знает все, кто я, и может, действительно знает, что ей нужно знать, - все двери перед ней уже открыты, и много их, и все настежь. Отвернулась, пошла быстро – маленькая, - у меня сердце сжалось, - растворилась в ночи где-то, обернулся, - она нет. А вдруг раньше обернулась? Метро, эскалатор пустогй вниз. Без пятнадцати час. Навстречу человек хмурый. Пиджак помятый. Поезд пришел. Пустой вагон, первый, - в соседнем только спит кто-то, - я сижу, в отражение свое смотрю, - будто знаю, что там, дальше. Поезд встал, просигналил, из темноты кто-то сказал – "спасибо!", взобрался в кабину к машинисту, заговорил резко, громко, но слов не разобрать. Я засмеялся. Из метро вышел, купил пачку сигарет дешевых, пошел домой. Холодный апрель, улица мокрая, фонари рыжие, чья-то тень промелькнула, исчезла. У нее глаза грустные. У подъезда отец, - старый, усталый, в нелепой кожаной кепке и штанах от костюма двадцатилетнего. Согнувшись тащит диван, на котором его мать умерла. Мы берем его, - старый, зеленый, с пружинами ржавыми, несем, снег пошел, в лицо летит, глаза слепит, ветви качает. Бросили в кучу мусора серого, медленно домой пошли. У подъезда встали, закурили, молчим. Снег перестал. В небе две звезды тусклые. Облака несутся. Забыл дверь закрыть, на пороге кошка сидит, боится переступить, ждет нас.