Стучащие колеса электрички...

Стучащие колеса электрички
звучат воспоминаньем. Старички,
выдерживая прежние привычки,
покуривают в тамбуре бычки.

За окнами дождями хлещет осень,
запятнаны деревья вороньём,
лишь изредка выглядывает просинь.
Курящий вспоминает о своём...

Вот память вырывает: сорок первый,
сирены и пикирующих… вой,
натянутые выстрелами нервы,
убитых неестественный покой;

отыскивает живо сорок пятый,
подаренные девушкой цветы,
Берлин полуразрушенный, заклятый,
войною приземлённые мечты;

друзей, что возвратившись после плена,
продали боевые ордена,
в надежде приподнять себя с колена
(Была ли в этой слабости вина?);

хирурга, отсидевшего десятку
по рапорту-доносу стукача,
сыгравшего в немыслимые прятки
за брошенное слово сгоряча;

шумливого безногого калеку -
доподлинную истину в войне -
обрубленную долю человека,
прижатую на паперти к стене...

Стучащие колеса электрички
звучат воспоминаньем. Старички,
выдерживая прежние привычки,
покуривают в тамбуре бычки...


На станции всплывают: рестораны,
не знающие голода и ран;
реклама – обещания, обманы.
И память нажимает на стоп-кран.