Сказ деда Михайла

         / НА  МОЁМ  ВЕКУ /

Мне  шестьдесят  с  небольшим  набежало.
Это  немного, но  это  немало.
Я  их  в  свидетели  все  заберу
в  том, что  поведаю  и  не  совру.

Давит  сегодня  тяжелое  бремя.
Время  такое, безумное  время.
Думаю, надо  о  нём  рассказать,
Внукам  и  правнукам  сказ  передать.

Как  рассказать  и  какими  словами?
Песней-былиной, забытой  веками,
или  поэмой  / как  модный  поэт /?
Или морщинами  прожитых  лет?

Я  о  престиже  своём  не  тоскую,
пусть  старомодным  казаться  рискую,
но  поведу  свой  нелёгкий  рассказ 
просто, душевно, без  выспренних  фраз.

Две  я  судьбы  пережил  не вслепую:
и  деревенскую, и  городскую.
В  терниях  обе  со  мною  прошли,
обе  рубцами  в  душе  залегли.

Был - деревенский. Родители  были.
В  нашей  деревне, в  Васильевке, жили.
Хата  да  банька, сарай  да  плетень.
Бабушка  Анна  да  трое  детей:

дочь  и  два  сына - Петро  и  Никола.
Мирно  и  ладно  под  крышею  дома.
Может, на  том  бы  осталась  семья,
только  нежданно  родился  вдруг  я.

Время, сказать, было  очень  худое,
гнали  в  колхозы, как  на  водопои,
силою  гнали, сгоняли  гуртом,
меньше  словами, все  больше  кнутом.
 
Но  по-научному, но  по  идее:       
бедных – в  колхозы, богатых – по  шее,
и  поразмыслив, решили  пока   
тоже  в  колхозы  загнать  средняка.

Нет, не  с  аршинами  шли  на  подворья,
счет  исходил, так  сказать, с  поголовья,
нет головы  на  подворье - бедняк,
есть  голова – стало  быть, середняк.

Все  поголовье – в  колхоз, без  сомненья.
А  безголовых  собрали  в  правленье,
власть  им  доверили, дали  права,
а  председатель – для  всех  голова.

Ну, мужики  про  себя  рассуждали:
"Ладно, потерпим – чего  не  видали.
Нам  все  едино - колхоз  так  колхоз,
дело  нехитрое - пашня, навоз.

Жили  под  старостой - тоже  не  сладко.
/ Правда, землица - своя, без  остатка /.
Щас  председатель. Ругнётся - не  грех.
Пашня - ничейная, как  бы  для  всех.

Если  ничья, то  не  стоит  стараться,
если  для  всех, то  зачем  надрываться?
Как-нибудь  вместе  гуртом  проживём,
что  где  засеется, то  и  пожнём."

Так  мужики  про  себя  рассуждали.
Манны  небесной  однако  не  ждали,
что  о  колхозниках  не  говори –
в  поле  они, от  зари  до  зари.

Осенью  хлебушко  первый  собрали.
Столько  зерна  отродясь  не  видали,
думалось – хватит  пшенички  на  всех.
Верно, хватило  бы.
Но,  как  на  грех,
мигом  сыскалась  на  шею  удавка,
впору  язык  поломать, -  госпоставка!
Денно  и  нощно  пылился  обоз.
Всё  госпоставке  отправил  колхоз.

Если  осталось  пшеницы  немного,
то  председатель  ответствовал  строго,
дескать, оставили  на  семена.
Тут  зачесался  мужик: "Вот  те  на-а!"

Но  запаслись  кое-чем  понемножку:
тыква, морковка, опять  же  картошка.
И, затянув  бечевою  портки,
выжили  зиму  мои  мужики.

Выжить-то  выжили, не  околели,
но  про  себя, вроде, все  поумнели:
"Нечего  было  нам  рты  разевать,
было  бы  с  току  домой  своровать!"

Так  и  трудились – ни  шатко, ни  валко.
Землю  и  жалко, и  вроде, не  жалко.
Тут  еще  засуха, нету  дождей.
Дура-природа  не  знает  вожжей.

Засуха. Нет  ее, видно, страшнее.
Засуха. Дуют  одни  суховеи.
Чахнут  посевы, сгорает  трава,
пухнет  от  горя  у  всех  голова.

Голод  два  года  душил  так  жестоко,
многие  в  бозе  почили  до  срока.
Как  уцелела  отцова  семья –
трудно  понять, хотя  выжил  и  я.

Годы  текли  чередой  неторопко.
Люди  в  колхозе  работали  кротко.
Мало-помалу  крепчал  наш  колхоз.
Технику  город  в  деревню  привёз.
 
Сеяли, жали, зерно  молотили.
Пели, смеялись, детей  колотили.
Пили  по  праздникам  злое  вино.
Изредка  в  клубе  смотрели  кино.

Часто  гуртом  на  собранья  сзывали.
Много  с  района  ораторов  слали,
всё-то  учили  они  мужиков 
и  не  жалели  стращающих  слов.

Молча, ссутулив  усталые  плечи,
слушали  в  клубе  партийные  речи
о  Коммунизме, о  светлой  мечте.
Где? На  какой  он  заветной  версте?

Ой, далеко  до  Коммуны  народной!
Ой, да  не  верится   в  труд  наш  свободный!
Что  ни  посеешь, да  что  ни  пожнёшь –
всё  государству  вчистую - даёшь!

И  на  душе  мужиков  неспокойно:
правят  народом  опять  недостойно.
Страшное  дело  повсюду  творят,
гнут  и  мордуют  похлеще  царя!
 
Партия  правила. Блок  коммунистов
и  беспощадно-жестоких  чекистов,
вот  он  какой  был  фактически  блок,
неуязвимый  и  твёрдый  клубок.

НКВД - днём  и  ночью  лютуют!
Брякни  словечко  и  враз  арестуют.
Ежели  в  лапы  им  кто-то  попал,
то  без  возврата.
Считай, что  пропал.

Рты  раскрывали  с  опаской, с  оглядкой.
Кто  доносил - оставалось  загадкой.
Все  потому  подозрительны  были,
не  доверяли  и  сивой  кобыле.

А  про  себя  бедолаги  роптали:
"Знамо, не  ведает  этого  Сталин.
Он  бы  ИМ  вправил  на  место  мозги!   
Значит  его  окружают  враги."

Да, уж  "врагов"  оказалось  немало,
на  Соловках  уже  мест  не  хватало.
Видно, поэтому  многих  удел
был  беспощадный  и  скорый  расстрел.

Ох, и  тесна  ты, житуха  свободная!
Ох, и  горька  же  ты, власть  всенародная!
Кровь  проливали  и  гибли – за  что?
Не  понимал  на  деревне  никто.

Вырвали  веру  в  Христа, отобрали.
Веру  в  Свободу – опять  потеряли.
Как  же  народу  без  веры  прожить?
Чем-то  ведь  надо  святым  дорожить!

Было  святое  в  душе  у  народа!
Вспомним  июнь  сорок  первого  года:
не  за  идеи  сражались  в  бою,
бились  за  землю  святую  свою.

Родина – вот  что  в  душе  отозвалось.
Всё  отобрали, а  это  осталось.
Насмерть  стояли  за  город, село.
Сколько  людей  на  войне  полегло...

Немец  в  ту  пору  силён  был, конечно.
Зря  мы  горланили  в  песнях  беспечно,
будто  крепка  наших  танков  броня,
вышло  на  деле, что  это  херня.

Фриц  с  автоматом, а  Ваня – с  винтовкой.
С техникой  бился  умом  да  сноровкой.
Не  помогало - бросался  на  дзот,
вражий  огонь  принимал  на  живот.

А  до  войны, перед  самой  войною,
всех  извели  полководцев  достойных.
Те, что  Победу  добыли  стране,
драться  учились  в  боях, на  войне.

После  Победы  нашли  виноватых.
Немцев  судили  в  судебных  палатах.
Но  за  невинную  гибель  солдат 
наших, с  винтовкою, - кто  виноват?..

Тяжкая  ноша - война  для  народа.
Ровно  четыре  без  малого  года!
Что  пережили - нельзя  передать.
Мы  не  хотели – пришлось  воевать.

Тыл:
старики  да  солдатские  жёны,
дети-подростки  ещё  несмышленны –
все  за  работой  и  ночью, и  днём.
Гибли  от  голода, как  под  огнём.

С  этой  поры  невесёлого  детства,
помню, хоть  раз  бы  хотелось  наесться!
Долго  хотелось  и  после  войны,
очень  свободно  висели  штаны.

Всё-таки  счастье  пришло  не  с  обедом,
самый  счастливый  для  нас –
День Победы!
День  долгожданный, желанный  для  всех,
горькие  слёзы  и  радостный  смех...

Всем  нам  казалось, что  счастливы  будем,
боли, обиды  свои  позабудем,
жить  по-иному  отныне  начнём:
мирно, спокойно  теперь  заживём.

И  поначалу-то  так  всё  и  было,
вскоре, однако, же  сердце  заныло:
наши  союзники  в  бывшей  войне
нам  угрожают  на  той  стороне.

Наши, хотя  и  изрядно  побиты,
тоже  грозятся, мол  лыком  не  шиты.
Тут  ещё  бомбу  такую  нашли –
может  оставить  лишь  пыль  от  земли.

Сбросили  бомбу. Неслыханной  силы!
На  Нагасаки  и  на  Хиросиму.
Нашим, понятно, нельзя  отставать,
надо  Америку  нам  догонять.

Как  догонять, если  люди  устали?
Но  непреклонным  был  батюшка-Сталин
и побежали  по  тощим  костям
бедных  рабочих  и  бедных  крестьян.

Резво  бежали  и  вскоре  догнали.
Первыми  даже  и  в  Космос  слетали.
Тут  бы, казалось, маленько  вздохнуть,
дальше  спокойно  отправиться  в  путь.

Только  до  Космоса  Сталин  не  дожил,
призван  на  небо  велением  божьим.
Как  он  покажется  божьим  очам,
скоро  узнаем  - мы  все  будем  ТАМ.

Смерть  Джугашвили  тогда, между  прочим,
всех  потрясла  и  крестьян  и  рабочих.
Надо  по  чести  признать, наконец,
строг  и  жесток  был, а  всё  же  -  отец.

Сколько  бы  длилась  война, неизвестно,
если  бы  он  не  вникал  повсеместно.
Твёрдая  воля  и  жёсткая  власть
нам  помогли  на  войне  не  пропасть.

Именем  Сталина  Ленина  чтили,
с  именем  Сталина  в  бой  уходили.
Всё  это  с  нами, и  всё  это  в  нас,
вот  почему  горевали  в  тот  час.

Позже  Никита  Хрущёв - подпевала,
вылил  на  Сталина  грязи  немало.
Сам  же  у  Сталина, выпив  лишка,
лихо  когда-то  плясал  гопака!

Знали  мы  Сталина  и  без  Хрущёва.
С  болью  грехи  его  нами  прощённы
и  недостойно  на  мёртвых  плевать,
с  мёртвым, конечно, легко  воевать.

Правил  Никита  Хрущёв  неспокойно,
речи  порой  говорил  непристойно.
То  целину  с  кандачка  раздирал,
то  кукурузу  насильно  внедрял.

Скот  на  подворьях  извёл  поголовно.
Срок  Коммунизма  назвал  голословно.
Непросвещённо  в  науку  влезал,
даже  поэтам  советы  давал!

За  море  ездил, Америку  струнил
и  каблуком  колотил  по  трибуне.
Всех  агитировал, всюду  спешил,
чем  и  своих, и  чужих  насмешил.

Брежнев - ближайший  соратник  Никиты
/ и  целовальник  потом  знаменитый /,
выбрал  момент  и  Хрущёва  спихнул.
Снова  народ  облегчённо  вздохнул.

С  Брежневым  мы  от  души  погуляли.
Долго  и  весело  всё  пропивали.
День  ото  дня, за  банкетом - банкет!
В  космос  швырнули  немало  ракет.

Брежнев  и  вправду  потешный  был  дядя,
книги  писал, на  бумагу  не  глядя.
"Малой  землёю"  большую  закрыл,
сотню  наград  на  себя  нацепил.

Но  обветшал  и  жевать  было  нечем,
челюсть  вставная  заклинила  речи.
В  старости  бедный  совсем  занемог,
видя  всё  это, прибрал  его  Бог.

А  на  Москве, у  руля  нашей  власти,
все  подносились  изрядно, к  несчастью.
Сплошь, почитай  что, одни  старики,
словно  трухою  набиты  мешки!

Но  ворошились  чуть-чуть, помаленьку 
тот  же  Андропов  и  следом  Черненко.
Править  не  правили, может, и  год,
Лишь  привнесли  похоронных  хлопот.

Думали  будет  у  власти  Громыко.
Тоже  изношенный  весь  горемыка!
Но  напоследок  он  нам  удружил:
он  Горбачёва  на  власть  предложил.

Кстати  сказать, Горбачёв  был  не  старым,
шустрый, не  глупый, как  будто  бы  малый.
Лысый. Но  лысина  тут  ни  при  чём.
Словом, командовать  стал  Горбачёв.

С  телеэкранов  смотрелся  прилично,
взялся  за  дело  весьма  энергично:
"Старые  методы  нам  не  нужны,
всё  перестроить  мы  с  вами  должны!"

Как  говорил  он -  заслушаться  можно!
Как  убеждал-то  он  всех  непреложно!
Выйдет  на  улицу, прямо – в  народ!
В  душу  залезет  и  руку  пожмёт!

Всюду  и  всех  убеждал  многократно:
все  мы  свободны  и  все  демократы,
незачем  сверху  чего-то  нам  ждать,
сами  должны, дескать, соображать!

Ну, а  покуда  мы  воображали,
выползли  те, что  в  тени  шуровали:
политиканы, хапуги, рвачи.
Эти  не  стали  сидеть  на  печи!

Эти, не  мешкая, сообразили:
нашу  державу  вконец  развалили.
Нынче  республики  все  разбрелись,
все  разругались  и  передрались.

Первыми  клинья  забили  прибалты.
В  неразберихе  всеобщего  гвалта
хлопнули  дверью  и  гордо  ушли,
чем  за  собой  и  других  повели.

Мало  того, и  в  самой-то  России
все  автономии  заголосили,
тоже  хотят  отделиться  теперь:
"Жить  будем  сами, а  прочих -  за  дверь!"

Было  шестнадцать  республик  в  Союзе,
все  были  вместе  и  связаны  в  узел.
Нынче  их  столько  же, но - государств,
кое-где  княжеств, а  может  и  барств.

Связи  столетние  все  поразрушены
и  задыхаются  все  от  удушья.
Мафия  всюду  пошла  в  оборот,
крепнет  и  грабит  усталый  народ.
 
Митинги, смуты, война, забастовки,
споры  у  власти, порой  потасовки.
Все  заседают  и  все  говорят
вот  уж  без  малого  семь  лет  подряд!

Партию  нашу  с  землею  смешали,
все  монументы  везде  поснимали.
Правила  партия  семьдесят  лет, 
- всё, отгуляла, теперь  её  нет.

Там  же, где  варится  каша  разрухи,
сам  кашевар  удалён  был  из  кухни.
Нет  Горбачёва, остался  развал.
Ельцин  на  кухне  половник  забрал.

Он, Хазбулатов, Руцкой  и  другие
главными  стали  теперь  над  Россией.
Только  недолго  прожили  в  ладу,
все  перессорились  нам  на  беду.

Можно  сегодня  руками  пощупать
басенных  Лебедя, Рака  и  Щуку,
Вот  они: Ельцин, Руцкой  и  Руслан,
в  разные  стороны  тянут  аркан.

Ельцин  рвётся  в  облака,
Хазбулатов  тянет  в  воду.
А  Руцкой – назад  слегка,
будто  пятится  к  народу.

Сердце  всё  больше  щемит  о  России.
Сколько  пытались - никто  не  осилил,
нынче  руками  бери  её  всю,
гордость  величия  бросили  псу.

Что  же  Россия – дошла  до  предела?
В  самом  ли  деле  уж  так  оскудела,
что  на  бездарности  клином  сошлось,
умных  людей  наверху  не  нашлось?!

Чем  это  кончится – бог  его  знает.
Русский  народ  не  живёт, а  страдает.
Нету  пророков - пороки  одни.
Тяжкое  время  и  чёрные  дни...

Люди  от  жуткой  такой  канители
все  поозлобились, осатанели.
Пьют  поголовно: "Была  ни  была!"
и  молодежь  растлевают  до  тла.

Пьют  в  деревнях, городах  и  столицах.
Всюду  в  России  испитые  лица.
Спился  мужик  на  деревне  у  нас,
в  городе  спился  рабочий  наш  класс.

Интеллигенция  - светоч  культуры, 
тоже,  всё  чаще - хмельные  натуры.
Пьёт  вся  держава, по-русски, до  дна,
будто  в  чуме  погибает  страна.

В  залах  Кремля, во  дворце, в  кулуарах,
как  на  хороших  восточных  базарах,
шум  и  галдёжь  и  не  каждый  поймет:
кто  покупает, а  кто  продаёт.

Вместо  работы - базарные  склоки,
множатся  партии, ширятся  блоки.
ищут  позицию / вряд ли  найдут /,
а  оппозиция  тут  уж, как  тут…

Верю - когда-то  мы  встанем  на  ноги
и  у  России  найдутся  дороги –
выйдет  из  кризиса  наша  страна,
будет  держава  крепка  и  сильна.

Только  не  верю  миражным  сияньям,
что  богачи  будут  все  россияне.
Я  до  богатых  ещё  не  дорос,
что  будет  с  бедными? 
- Вечный  вопрос.