Концерт для скрипки и органа

Когда она не сняла телефонную трубку даже в четвертый раз после десятого гудка, стало ясно, что случилось что-то нехорошее. Ему даже не пришла в голову мысль о том, что никого нет дома.

Вчера она позвонила после обеда и предложила сходить в органный зал, где должна была высту-пать скрипачка из Венеции со специально программой, состоящей из лучших произведений написанных для скрипки и органа. Он не очень то разбирался в классической музыке, но всегда с удовольствием со-ставлял ей компанию в таких походах, тем более, что в последнее время она все реже звала его с собой. Как ни крути, они уже взрослые люди и их общие когда-то интересы таяли с каждым годом как моро-женое в сорокоградусную жару. Как бы то ни было, вчерашний вечер они провели вместе. Придя в кос-тел пораньше, застали добрую треть католической службы. Она, как это ни раз бывало прежде, с вос-хищением и благоговением наблюдала за происходящим.

В последнее время она всерьез стала погружаться в католическое христианство. Ему казалось, что ее привлекает в первую очередь весь этот внешний фетиш: красивая музыка, песнопения на латыни, золоченые фигуры в нишах, резные окна собора и свет. Особый, струящийся, теплый, похожий на зана-весь из перламутровой органзы. Свет, который, признаться, завораживал даже его, человека, в сущности, безразлично относящегося к любой религии. Конечно, покинув храм и приходя в себя, шагая по темным улочкам, он понимал, что это изумительное ощущение, просто эффект, которого и добивались архитек-торы и дизайнеры. Умное и продуманное воздействие на человеческую психику, заставляющее трепе-тать от восторга, а человека наиболее впечатлительного навсегда попадать в цепкие мохнатые лапки этого света.

Дверь не была заперта. В квартире очень тихо играло что-то легкое рок-н-рольное. Он шагнул в прихожую, окликнул ее. Было слышно только музыку, ни шагов, ни тиканья часов, ни соседей, будто вымерло все, кроме этой легкомысленной музыки. Она лежала на кровати в своей уютной светлой ком-нате и, кажется, спала. Выпотрошенные упаковки снотворного были аккуратно сложены стопкой на тумбочке. В таком количестве?!! Сжимая ее холодную руку, он набирал номер скорой, что-то говорил, понимая смешную бесполезность и отвратительную суетливость своих действий. Она ушла, она давно решила уйти, она даже попрощалась со всем. Звуки ворвались в квартиру, отвратительно чужие, было много людей и шума, он что-то говорил, но все текло мимо, причиняя воспаленному сознанию такую боль, что трудно было даже шевелиться. Гас дневной свет за окном, и кто-то вынул ее ледяную руку из его ладони.

Он не посмел войти в храм и стоял на крыльце, слушая как там, за высокими резными окнами печально вздыхает орган, залитый потрясающим золотым светом. Им, и органу, и свету, в сущности, совершенно все равно по ком вздыхать, но по какой-то глупой человеческой прихоти они не будут вздыхать по ней. Она ведь верила в это все, так почему? Этот грех… да кто вообще имеет право решать что хорошо, а что нет? Не судите… кажется так? Можно бить кулаками в кирпичную кладку, плевать на мраморные ступени, это не изменит того беспощадного факта, что есть путь, по которому мы не можем последовать даже за самыми близкими друзьями, есть решения, которые невозможно разделить на дво-их.

Сколько же времени прошло. Ничего не изменилось. Он продолжал жить так же просто и разме-ренно, как и раньше, как живет каждый, как бы ни старался он вырваться из этого однообразия. Ни жизнь, ни смерть одного человека ничего не могут изменить в этой большой и, по сути, довольно гар-моничной и одновременно ограниченной системе. Окружающий мир то и дело выдергивал на поверх-ность старые воспоминания, которые давно уже не причиняли боли. Они тускнели. Образ ее будто ухо-дил куда-то в глубины тьмы, таял, истончался и должен был, в конце концов, окончательно растворить-ся во всепоглощающем первозданном мраке.

Шел холодный проливной дождь, и все было окутано белесым маревом дробящихся капель. «Возьми меня к воротам Вавилона…» - плеер, фактически единственное спасение, когда приходится долго чего-то ждать. Уже порядком промокший он забрался в маршрутку, маленький корейский микро-автобус, и пристроился у окна среди других, таких же мокрых и зажатых пассажиров. По стеклу потек-ли струи грязного городского ливня. Маршрутка остановилась, выпуская из своих недр неуклюжего мужчину, который, протискиваясь наружу, выбил у сидящего напротив мальчишки толстую папку с по-трепанными листами. Бумага с жалобным шелестом посыпалась на пол между сиденьями. Он начал по-могать мальчику собирать в тесном пространстве микроавтобуса помятые нотные листы. Он протянул собранные страницы их маленькому владельцу и с легкой улыбкой, сам не понимая зачем, спросил: «Ты учишься в музыкальной школе?». Мальчишка ничего не ответил, лишь быстро забрал ноты и насупился. «Я тоже учился, но, к сожалению, не закончил» - вновь попытался он завести разговор. Ребенок не ска-зал ни слова, лишь смотрел неоправданно враждебно. На него нахлынула глубокая тоска, которая давно клубилась как густой водяной пар над кипящей внутри пустотой. Сильный удар и ни с чем не сравни-мый звук раздираемой и сминаемой стали взорвали действительность. Сознание покинуло его не сразу, еще какие-то мгновения он чувствовал на лице грубые и холодные струи дождя. «Возьми меня к воро-там Вавилона…» - слух выключился последним, будто хотел дождаться конца песни. Стало темно.

По лицу текла вода, но это был уже другой дождь. Он приоткрыл глаза, серое… небо? вода? по-нять было невозможно, зрение долго не фокусировалось. Наконец стал отчетливо слышен шум дождя по поверхности воды. Он слегка повернул голову, в поле зрения попала чья-то рука. Его рука? Он пред-ставил, как шевелит пальцами, пальцы безвольно лежащей руки дернула легкая судорога. Значит все-таки его. Он медленно начинал ощущать беспомощно раскинутые в стороны руки, босые ноги, при-липшую к телу тяжелую, насквозь промокшую одежду, мокрые разметавшиеся пряди волос, по кото-рым стекали струи дождя, свое тело. Свое? Тело? Его медленно покачивало на волнах. Он плыл на не-коем подобии плота, напоминавшем больше всего плоский крест. Не смотря на льющий откуда-то из глубин неба дождь он не чувствовал холода, вода не заливала глаз. Он смог осмотреться. Не слишком стремительный, но упругий поток нес его между берегами, виднеющимися не то через туман, не то че-рез дымку дождя, который едва уловимо светился изнутри. Это не был солнечный свет или золотой свет храма, казалось каждая частичка воздуха, каждая капля несет свое собственное спокойное сияние, улав-ливаемое не столь зрением, сколь всем телом, а может самим сознанием. Суровыми хвойно-бирюзовыми холмами подступали к потоку берега. Его медленно, но уверенно прибивало к берегу. На-конец он очутился на ногах. Стоя по колено в воде он ощущал босыми ступнями прохладные гладкие камешки дна. Берег покрытый некрупной галькой не слишком круто переходил в поросший смешанным лесом холм, меж деревьев вилась в неизвестность слабо заметная тропинка. Сияние, к которому он уже привык на столько, что воспринимал не иначе, как часть видимой им реальности, заполняло и здесь, на берегу, каждую частичку пространства.

Они вышли из глубины леса. Он, так ему казалось теперь, узнал бы это лицо даже через многие сотни лет, даже если бы она изменилась на столько, что не узнавала бы сама себя.

Она шла по тропе к берегу, на который он так и не решился шагнуть, оставаясь стоять по колено в воде. Нет, вернее, ее вел за руку мальчик, тот самый, что рассыпал ноты в тесном салоне микроавтобуса. К собственному удив-лению он не кинулся ей на встречу. Они остановились у кромки едва набегающей на мокрую гальку во-ды. «Твое время еще не пришло, возвращайся» - прозвучал ее глосс, хотя лицо оставалось неподвижно-печальным. Теперь он все понял. Хотя нет, он понял все еще раньше, когда увидел ее лицо. И вдруг эмоции захлестнули его, водоворотом врываясь в ту глухую внутреннюю пустоту. Он взглянул на маль-чишку. «А разве его время пришло?» - мысленно спросил он. «Значит так». Он отрицательно покачал головой, потом решительно шагнул на берег и взял мальчика за руку. Тот не сопротивлялся, когда он посадил его на плот-крест, который все так же покачивался на волнах. Он положил руки мальчишке на плечи и, глядя ему в глаза, сказал, сказал вслух, чтоб быть уверенным, что тот слышит его слова: «Ты должен жить. Понял». Мальчик смотрел все так же недоверчиво-насуплено, но без враждебности, бол-тал ногами в воде, но глаз не отвел. Он оттолкнул странный плот и тот, будто только этого и ожидая, поплыл не взирая на течение к другому берегу, который был едва обозначен в дали темной хвойно-синеватой полоской. Ребенок не сказал ни слова, но на минуту ему показалось, что мальчик улыбнулся в тот момент, когда плотный туман скрыл его, превращая в едва заметную точку.

Он долго стоял в воде, пока не почувствовал, что она взяла его за руку. Она печально улыбалась. Они побрели вдоль берега. Теперь только он заметил, что она прижимала к груди стопку рукописных нотных листов. На верхнем не очень аккуратным подчерком едва заметно сияющими буквами было вы-ведено: «Концерт для скрипки и органа».