Кулич

  Совершенно другим было тогда то место, куда привезли Саньку с улицы Разина от «дедов», где он жил с матерью. Этот дом 27 по Мытной улице раньше был школой, приспособленной потом под жилье. Без горячей воды, и без ванны. Хочешь мыться, милости просим в баньку поблизости. А кому дюже приспичит, тот на газу воду греет и в туалете моется. Сейчас это место находится во дворе огромного кирпичного дома, конца пятидесятых годов.
  Санькин дом торцом выходил на Мытную улицу. Внешняя сторона его через небольшой проезд соседствовала с уютным бульваром, в котором сначала делали круг трамваи, а потом – автобусы. Позднее, когда маршруты изменились, бульвар стал чистым, с клумбами, где по весне весело пушились розовые шары пионов, радуя глаз своим недолгим великолепием.
   Подросшие деревья, не заслонённые от солнца громадами домов, высоко поднимая к небу ветки, пригоршнями листьев собирали солнечный свет, обливая себя им как из душа. Сверкала, подрагивая от лёгкого ветерка, листва, переполненная чувством молодости и счастья. На бульваре любили гулять мамаши с колясками. Дальше находился Даниловский мосторг.
   На первом этаже Сашкиного дома пахло сыростью. Печь топилась на две комнаты сначала углём. Потом, когда её разделили, – дровами. По ночам в метровом простенке, разделявшем две комнаты, мыши водили хороводы. Сашин отец решил прекратить мышиные игры. И, когда стену сломали, то перед глазами удивлённых домочадцев предстал результат мышиного труда – ворох крошек из газетной бумаги. Мусор убрали. Стенку подвинули, а в простенок засыпали шлак. Мыши ушли. Стало тише и теплее, к тому же комната сделалась шире. Матрёна только что сделала ремонт, поэтому отказалась двигать стену со своей стороны, о чем долго сожалела.
   Комната, где жил Сашка, имела три окна. Одно из них выходило в проход между домами, а два других – на бульвар. В бульварное окно, избегая досужих разговоров, Сашкины родители однажды втаскивали обмененную в Даниловском мосторге железную кровать (маленькие и не блестящие шишечки предыдущей – не радовали хозяйку).
   Стены кухни пестрили телефонными номерами, правда, самого аппарата в квартире не было. В туалете имелись стихотворные рекомендации по соблюдению чистоты в местах общего пользования. Безобразие длилось не долго. ЖЭК прислал маляра, и настенная «живопись» прекратила своё существование, а квартира повеселела от жёлтой краски.   
  В квартире  проживало три семьи. Матрёна с тремя детьми и сестрой. Муж Матрёны был метростроевцем. При возведении станции он упал с плохо закреплённой фермы и погиб. Она добилась отдельной квартиры. И в её комнату въехали Мишины: Николай Васильевич, его супруга – Шура и сын-школьник лентяй Вовка.
   Николай Васильевич – высокий, сухопарый мужчина, инвалид войны, был темноволос, носат с крупными чертами лица и суров на вид. Он работал в продовольственном магазине. Благодаря Мишину, соседи приобрели коробки для рубки капусты и бочки для её квашения. Он жил со вкусом. Бывало, придёт на обед домой да и поджарит себе пару кусочков свинины. Аромат на всю ивановскую! Говорили, дескать, брат его в чинах, высоко сидит. Только никто из соседей брата того не видел. Не знались они.   
   Жена Васильича – Шурочка – худая, русоволосая с косой, которую укладывала на голове сзади «корзиночкой», симпатичная, добрая, заводная, работала экспедитором по шерсти. Из своих поездок Шура привозила солёные частушки и перчёные анекдоты, которыми могла часами в кухне «потчевать», пунцовых от стыда, соседок.
   За стенкой от Мишиных жил Санька  со своими родителями, бабушкой Олей – Баболкой и любимой нянюшкой – Кравой. Няня души не чаяла в неглупом, голубоглазом, в меру озорном мальчике. Родного сына ей пришлось оставить в деревне на попечение своей матушки. Родители Саши работали, а в детский сад места для ребёнка им не дали, объясняя «высокой» зарплатой, а, следовательно, возможностью нанять няню.
   Прежде Крава была в домработницах у профессора. Тот поселил её в темной комнате – библиотеке, без окон, душной от обилия книг. Девичья вольная душа изнывала и начинала чахнуть в этом «склепе науки».
   Угловую комнату квартиры занимала тётя Соня – Софья Соломоновна – с сыном Сёмой. Тётя Соня ; женщина лет сорока, черноволосая, небольшого роста, от неё постоянно исходила энергия доброты. Тётя Соня понимала детей, вникала в их проблемы. После очередной затяжной весенней прогулки кота она выводила из него блох, нося Пушка по коридору завёрнутого в тряпочку. Коту становилось легче, и его мыли в чёрном тазу Санькины родители.
   Когда вода случайно попадала на мордашку животного, кот возмущённо мяукал басом. Вымытый, он залезал под газовую плиту, что стояла на высоких ножках, сушился и вылезал оттуда белым, пушистым с наэлектризованной шерстью и с большими «штанами» на задних лапах, вполне довольный собой. Ценя чистоту и комфорт, Пушок в течение двух-трех дней выходил на улицу только по делам и не надолго. Обычно он сидел над дверным проёмом в кухню, удовлетворенно помахивая хвостом.
   На аскетичной кухне вплотную стояли три маленьких столика, по числу хозяек, умывальник, под которым пол безнадежно прогнил, газовая плита на четыре конфорки и деревянная лавка для стирки, её иногда оккупировал кот.
   В квартире между соседями был удивительный лад. Убирали, стирали, готовили по очереди. Если какая-либо из хозяек собиралась на Даниловский рынок за молоком или постным маслом, то брала не только свою тару, но и соседскую. Всё принесённое молоко она сразу кипятила, чтобы не прокисло.
   Санька частенько увязывался с тётей Соней или Кравой на рынок, предварительно дав обещание ничего не просить. Но особенный тамошний дух и атмосфера рынка так действовали на него, что он забывал о своём обещании и все-таки приносил домой вожделенного «петушка» или пачку сухого киселя.
– Я – медработник,– говорила Саньке тётя Соня (она служила в аптеке провизором), – поэтому должна выбрать сама, чтобы «петушок» был хороший,– покупая ему сахарное удовольствие. Если же Сашина мать пыталась сделать ей выговор за это, Соломоновна убеждала её, что ребёнок должен попробовать всё, и не годиться ему уходить с базара разочарованным.
   На масляной неделе Сашка обязательно проводил дегустацию блинов у каждой из соседок до коликов в животе.
   В «чистый четверг» разговор в квартире с утра вёлся полушёпотом, словно святое таинство улетучится, и куличи не получатся.
   Хозяйки по очереди ставили тесто, доставали кастрюли, как матрёшек – одну из другой, густо смазывали их постным маслом. Самый маленький кулич вместе с крашеными луковой шелухой яйцами Баболка несла святить в церковь. Женщина верующая, она соблюдала посты, приходила в церковь загодя. Бывало, расстелит на лавке свой солопчик и ждет начала праздничной службы. Несмотря на строгость, она была женщиной справедливой, доброй и жизнелюбивой.
   Тётя Соня в тот день не работала. Её куличи испеклись первыми. Дух в квартире стоял пьянящий миндально-ванильный.
   Остывшие куличи она посыпала сахарной пудрой, и до воскресенья никто к ним не притрагивался, даже сына не баловала.
   Шура Мишина уже успела «разговеться». К ней забежала подружка Раиска и принесла на пробу наливочки собственного приготовления. Напиток оказался всем хорош, только у Шурки быстро начали отказывать ноги и заплетаться язык. Раиску положили отдохнуть. А руки Шуры никак не могут с тестом совладать. Сашкина мать – Елена пришла на помощь. Вымесила она тесто, от рук отстает. Подошло оно раза два, как положено. Добавила в него изюма.
   Шурка сидит и только смеется, аж до слез, и помочь ничем не может.
   Выложила Лена тесто в кастрюлю на треть, орешками толчёными посыпала, яичком с молочком и сахаром будущую шапочку кисточкой смазала.
   Пора печь. Но ведь у каждой хозяйки свой рецепт, свой вкус, своя мера. Может, где и подсыпано было мучки больше, чем надо… Тесто на доброту отзывчиво. Коли с хорошим настроением печь, то и куличи – на славу.
   Подошло в духовке тесто выше обычного сантиметров на двадцать. Готов кулич-красавец, а вынуть нельзя: дверца духового шкафа маленькая, узенькая и горячая. Вся квартира принимала активное участие в процессе извлечения кулинарного шедевра из духовки.
–  Ты ему «чепец-то» срежь, Шур! – советовал Николай.– Мы его потом снова нахлобучим.
– Жалко красоту таку!– лепетала хозяйка.– Не годится на Пасху бракованный кулич. Бога чтить надо-ть!
–   Вот и чти, пока твой кулич в печи не сгорит, ожидая тебя. Как будешь вынимать? Поломаешь, как есть, поломаешь! Виду не будет. Вот баба непутевая. Все у ней не ко времени и не к месту!– осерчал Николай и вышел из кухни.
–  Лен, помогай! Куличик-то пропадет! – Шура к Сашиной матери.
–  Сейчас, тряпки возьму.
–  Фу ты, действительно не идет. По диагонали вроде проходит.
–  Попробуй наискось.
–  Ой! Обожглась! – вскрикнула от боли Лена.
–  В туалет иди. Говорят, от ожога моча хорошо помогает. Ее даже пьют, для внутренних органов польза, – посоветовала обеспокоенная Шурка.
–  Шурочка, видно, вино таки на вас определенно плохо действует. Ерунду говорите! – возразила Софья Соломоновна.
–  Во-первых, я не признаю доморощенных методов лечения,– безапелляционно заявила Лена,– во-вторых, я не акробат и, в-третьих, кулич твой, «лекарша», вызволять надо!
–  Сейчас мазь принесу. Она таки обязательно должна помочь. Сёмочке на прошлой неделе помогла,– участливо произнесла Софья Соломоновна и удалилась плывущей походкой, покачивая крутыми бедрами.
–  Ещё, ещё, сюдее, мам,– пытаясь помочь, кричал Санька, выглядывая из-под материнской руки.– Ты его чуть на себя поверни. Гляди-ка, орешки сверху потемнели!
– Готово,– выдохнула облегчённо мать.
   Она аккуратно вынула кулич из кастрюли на доску, выбросила промасленный пергамент. Заботливо смочила губкой куличовые бока и верхушку, чтобы те не засохли, и надёжно укутала его полотенцами для отмякания.
–  Вот уважили бабоньки, – сказала Шурка  заплетающимся языком, в конец разомлевшая от кухонного жара. – Я всем должна, – радостно пропела она чистым голосом.– С меня причитается!
– Иди, отсыпайся, певунья, а то завтра на работу! – Елена стала пристраивать в духовку свой кулич.

Февраль, 2005

Рассказ из повести "Лоскутное одеяло" в кн. "Стихия", "Московский Парнас", 2008

Фото ©  Ольги Пономаревой