Меня убили под Шатоем...

Каждое утро с востока встаёт солнце и своими тёплыми лучами
мягко гладит мою, измятую за ночь, подушку, заряжая меня
энергией на весь последующий, не всегда благополучный день,
а к вечеру умиротворённо садится на западе. И я к этому
почти привык, воспринимаю это как должное.
   А вдруг завтра оно не взойдёт и наступит вечный мрак?..
Но солнце всходит и торжествует жизнь. Спасибо тебе, Солнце!
Спасибо тебе, Земля, за место, которое ты определила для меня
в этом мире.
   А ведь где-то грохочет и безумствует война, полыхают пожаром
нивы, города и сёла, гибнут чьи-то дети, несостоявшиеся отцы,
и до срока седеют матери.
Да будет мир и благополучие на Земле!
Да здравствует жизнь!
Да здравствует СОЛНЦЕ!!!



*  *  *
Меня убили под Шатоем
в густой зелёнке жарким днём,
когда наш взвод сквозь пекло боя
к высотке рвался под огнём.
В седых замесах гари, дыма,
надрывных криков, стонов дня
совсем некстати, некрасиво
обняло пламенем меня.
И в час, когда снаряд взорвался,
а обжигающий металл
шипел в груди и задыхался,
я еле слышно прошептал:
- Друг, вынь скорей вот здесь, в кармане
чуть-чуть помятое письмо.
Отправь его по почте маме,
я в нём пишу, что я живой.
Меня убили...
           Только двадцать
я прожил лет - судьбы игра.
Я даже толком целоваться
не научился.
             А вчера
снаряд взорвался под Шатоем...
Я в небо пристально смотрел,
а там, укрывшись синевою,
мне звонко жаворонок пел...
............................
Я попрошу в разгаре лета
над местом гибели моим
пускай споёт пичужка эта
друзьям, кто бой прошёл живым.
А на поминках с горькой водкой
вернитесь в мыслях все в тот час,
когда пошли в бой одногодки...
Теперь я младший среди вас.
Меня убили.
           Звонко струнный
оркестр цикад, (как мог, умел),
звенел в ночи безумно лунной...
А я безумно жить хотел.   



*  *  *
Зарыдать бы...
зарыдать бы, прислонясь на старый тын.
А потом и знать бы дать бы,
что я жив, твой сукин сын.
А потом и задохнуться в спелых запахах травы,
захмелеть и захлебнуться...
Только поздно ведь, увы.
Нет уже сквозь травы тропки,
нет двора, и только крест
возвышаясь тенью робкой,
смотрит день деньской окрест.