Понедельник страстной

Не могу я больше. Я сказала это так громко, что Никуша проснулся и поднял голову. Не могу я больше – повторила я уже ему. Не могу я смотреть на эти стены, на эту работу, на эти гаражи за окном, на эту серость невозможную… Хоть бы дождь пошел… или солнышко выглянуло… не могу я больше. Пошли поищем окно в лето, я взяла его на руки и мы пошли.

В отличии от хайнлайновского кота Пита, я точно знала, где находится дверь в лето, но туда все равно пока не дойти…

И мы пошли в комнаты с противоположной стороны квартиры – там окна выходили на тихий и очень красивый сквер. Но и из этого окна была видна все та же серость. Только вдали, между домами, виднелся кусочек леса. Лес этот, вернее, оставшийся его кусочек – недопаленный, недорубленный, недоугробленный - теперь предмет гордости. А как же – заповедником обозвали, обнесли колючей проволокой и на табличке написали, что рос он еще во времена печенегов на границе Дикого поля. Поехали, сказала я Никуше… Помнишь, летом мы ездили туда за радугой? Однажды летом, после дождя, я вот так же подошла к этому окну и увидела над лесом радугу. Поехали, Никуша, радуги не обещаю… но что-то да будет.

Ну и фиг с ней, с радугой, думала я, другое что-нибудь найдем.
Я выехала на объездную – вдоль леса и вдоль этой самой колючей проволоки со ржавыми табличками. Навстречу попадались только мебельные фуры – почему-то. Может, очередной барский домик отгрохали в лесу, кто бы и удивился.

Я просто ехала и ехала вперед, и в какой-то момент поняла, что есть куда поехать. Через час свернула, и ехать пришлось по не совсем уже дороге. Деревня эта не большая и не маленькая, так себе. Церковь очень неплохо восстановленная за последние годы. Слава Богу, без евроремонта. Церковь Рождества Богородицы. Я подъехала к дому за ней. Вот так гостья, - сказал отец Владимир, - как давно тебя не было. Я подошла под благословение и он погладил меня по голове. Посмотри, мать, кто приехал – он обернулся к крыльцу, и я посмотрела через его плечо. К нам шла матушка Валентина, всегда такая спокойная, такая величественно-красивая, невозмутимая – всегда (как я, подлюка, часто думала). Сейчас она шла торопливо и на лице ее была тревога. Мать, - повторил отец Владимир, - а девочка-то устала. И тут я поплыла… Меня кормили медом и еще чем-то, я не помню, помню большую кружку очень горячего и вкусного чая… И положили спать.
 
Никушу я взяла к себе, и он лежал, свернувшись клубком. Кошка ты, кошка – сказала я своему почти семнадцатилетнему псу, - все только прикидываешься собакой. Это у нас как пароль все годы – ну то, что он только прикидывается собакой. Потому что он и сторож, и защитник, и друг, и собеседник, и вся моя семья – теперь. Я спала. Я спала… и мне не снились битвы и иные миры, мне не снились автомобильные катастрофы и кладбища, мне не снились рушившиеся театры и дети, которых я никак не могу догнать… Я просто спала. Наконец-то, я просто спала. Так прошел понедельник Страстной.