Фантазия

Бездомных иноков предел
преположить желая,
ругался жалкий воробей,
святых перебирая.
Кружа и нежно ворожа
сырую атмосферу,
он утра леность угрожал
принять за полдня меру.

Пуще верблюда, на солнцепёк
рвался — обжечь, и разбить боялся.
Замковый, зрелый, сухой песок
под ноги лез и в глаза бросался.
Шелка желая набрать на вес,
бросился в рынок, голодный, людный.
Моросью выбриты, под навес
голою грудью теснились будни.
День выходным был, но шёл, дыша
всякий по делу, чужому долгу
верный, с собою мирясь, ища
доли короткой дорогой долгой.
Неблагодарное мне, тебе
бывшое б радо, сквозило солнце
и, бескорыстный от века, свет
метил казахами да в японцы.

Я тебя выдумал. Был апрель
смертен и мучился раем с краю.
Весной тебя выдумал я. Теперь,
лета в начале, тебя сыграю.
Переизбытком плеча, ничком
лежучи и приподняться силясь;
брошенным, надвое вдруг смычком
переломившимся. С пеной, или с
дудкой сатира у рта — без слов,
немоте её же воздав монетой,
в пику Писанью и всем назло
книгам сухим и сырым газетам.

Я тебя выдумал. Что теперь
скупая улика евангелиста?
Я тебя выдумал тоньше вер,
лучше богов и верней корысти.
Лести, развязности, песни, лжи,
резкости глаза и сна просторней
я тебя выдумал. Откажи,
в чём пожелаешь, но тенью, сорной
рыбой, травой, сорняком в земле,
примесью в воздухе незаметной
буду тебя поджидать везде.
Вымажусь ветром и стану летом,
пеплом брести за тобой, куда б
ты ни направилась, не желая
вызнать желанья твои, свой прах
тихо с подошвой твоей сживая.
Что уж гаданья и вопреки
ясности многие воплощенья?
В смерти, в безмерности и в любви
нет невиновных и есть прощенье.