Юбилейное

                Александру Дрейлингу

Все чаще всматриваюсь в лица,
желая в душу заглянуть.
Моим друзьям уже за тридцать
и мне за тридцать, как-нибудь.
И все, что сделано, и все, что
переломал попутно ты -
как ношу доблести несешь ты,
а не как бочку пустоты.
Как будто жизнь идет как надо,
и не казалось: все не так,
когда достойная награда
была достоинством в пятак.
Как будто не было тревоги,
и ввек ее не обрести,
как будто
подвести итоги
тебе - что душу отвести.
И словно нет рожна и толка
всех обойти на вираже.
Как будто тридцать - это "только",
как будто это - не "уже"...

Ах, это вечное предстартье!

А старта не было и нет,
хотя друзьям и мне, представьте,
уж раза два по тридцать лет.

Мы жили не с клинком на чресле,
не бой, а ругань -
наша брань.
Нам было поздно, даже если
была предутренняя рань.

Наверно, большее смогли бы,
но, но как убогость ни прети -
боимся, чтобы до могилы
вдруг не убили по пути...

Какая жалкая планида -
когда живешь, в мундштук трубя,
и почитает всяка гнида
приличной вошью и тебя.
Вошь - под тобой и вошь - на троне,
совсем завшивела страна,
как будто все мы посторонни,
и наше дело - сторона...

Нам было поздно в прошлом веке,
а в этом - все еще дрянней...

Мне в этом веке снятся греки,
которых не было древней.
Как в их ли славную эпоху
или спустя чуток эпох -
я пёк скоромную лепёху
и скромно ел ее, как бог.
Играл богине на гитаре,
сводя с небес на сеновал.
И были мне послушны твари,
которых я насоздавал.
И, равно всех обеспокоя,
всемирный выдался посев,
и что-то сеяли - такое,
чего хватило бы на всех...

Ах, этот сон к почтенной дате!

Нет, не Создатель ты, а Мот,
и не издатель, а издаватель
восьмых каких-то неслышных нот.
И будет приз тебе и премия,
в себя не верующий бог,-
когда, как слон,
наступит время
и втопчет в пыль своих дорог.