Притча посвящается Михаилу Козакову

Глоталось легче может быть?
Свеча была уютно тонкой?
И на воде сиреневый отлив,
Как красота после погоста,
Ощущалась в раз, в сейчас.
Пред синагогой, оставался кошелёк под солнцем?
Ну это вряд ли,
Слишком уж.
А фимиам, хоть и запретный,
Был чище, слаще?
Незнание моё, рядом с тобой,
Дороже веры, ведь ты
По крохе испуская мёд,
Вонзил в меня, как растворил,
Своё же небо, беспределье,
Эмпирею...
                Мизансцены

Мизан-пормизан,
Безветренный хлам,
Пролитый стакан,
Недобитый болван.
И соль и пароль,
И гибкость и слой,
Мизансцены всего в шахматных зеркалах.
Сила важней,
Сила действия без противодействия -
Не противозакон.
Супротив меньшинству большинства...
Митьки били крестом,
Пили тельняжками,
Плюшкина плюшку ваяли,
И срали:
"Моцарт срал,
Мы тоже...".
Митьки были крестом новолуния,
Подспудно угрюмого.
Сила умней,
Вера добрей,
Весело над кайманами,
Пальцы ног загорают,
Сильней.
Перелив супротив большинству,
Перегиб супротив меньшинству,
Супермаркет армянский,
Гипермаркет японский,
Зачинается дрель вдоль спирали
Моей и твоей канители граничной.
Эх, развалины Аргишти,
Эх, зима на персиках,
Когда в тутовочку пьяней,
А рядом с сливой пряно.
Оливковое пиано, козан,
Шатры пастушечьих собак,
И кромки.
И со словами, как Крутицкий,
Громко думать.
Я думаю,
Ты верь,
Ты знаешь,
Я сумею.
Беспроцентный расчет.
На реке чернозём,
Голых идольства, янычары,
Здесь тоже огарок свечи?
- Не молчи, говори?!
Метит медь Сальвадоре,
Стравинский воюет, пюпитром, парады.
И не сходят под воду уроды,
Не нацизм же,
Не апоколиптические сферы,
Пусть даже манеры,
Не пискнут...
Мизансцены, табели, оранжи,
Орально, армально в доску,
Твои очки о Люба,
Твои значки Сивец.
- Махал Махалыч, что ж вы?
- Посмотрим... дай Бог,
Я столько раз продумал этот шпальный курс,
И столько ж раз искал затворки и отмычки,
Крючковых червячков хноил и лямзал.
Ты навострял соблазны,
Я, говоря о них, то делал.
Конторопункты? Да.
Синонимы? О, да.
Анонимы? Ах, да,
Кружась квадратиком бульваров:
Парижа, Ландона и в Питре.
И снова я, волной,
Всё так же проношу, всё тот же круг,
Не пресный горизонт,
И снова ты воруешь звуки -
Возбуждаешь, пробуждаешь,
Их в себе.
И  рыбы всех аквариумов
В движении.
Волной лазурной, нежненькой,
Поблёскивающей рябью,
Стелиться в молочный крик
К соскам.
Я назидательно прослушал хлам,
И мучался тоской,
Бывало и бывает
Блюю,
Храплю,
Сопливлю:
- вОТ, НОВОСТЬ СЛУШАЙ.
- и ЧТО?
- Ну, давайте.
И А, И Б.
                *************
                Трохея
Когда над Эверестом, не будет сход высот,
А струны забренчат
В обратную вибрацию,
Но связка слов,
Прорвёт все связки мёртвых вод -
Трохея.
                *************
Орла маршрут - Гвинея,
А цельсия - канал столба,
Забудуться поверья,
Поёжившись лгуны,
Всё же сожгут образчики,
И ничего вне "мультики",
Не вытянуть,
Не выдрав, выловить,
Я сторону стручковую
Тоже поджигал,
Смотри, где хвоя рявкает
Вчерашний мандригал,
Что друг-сосед,
К подушке за лечением бродил.
Искал искания,
Как все, гирляндам улыбался,
И В., и Г.
                ***********
Подвижность - это ситуация,
Мактуб, свершившийся вчера,
Свершившейся уже и в будущем,
И весь урок хранения,
И Д, И Е.
                ************
Ты знаешь где-то в будни,
Есть день, который буден,
Есть день, что бродский,
Есть по бродски броский,
Даже Б.Г. спел:
"Время перейти эту реку ву брод...",
"Пока несут сакэ..." ,
"Мама, я не могу больше пить.".
А после как бы в детство:
"И-и-и-и зелёная каре-е-ета..." -
Камбуровой - камбурово перепойка,
Мойка, старая Москва:
- Снова я?
Идёт издёвка под Исакием,
Иезыкииль киль в клюв мечты вложил,
Пашня запахана, залаяна,
Вульгарно паянна,
В звене,
В сосульках Берия,
В бреде,
Плизире...
"Шардоне... Шардоне...".
"Хозяин шардоне...",
Пульс ставень,
Глюкоза - монолит,
Завлит, Вергилий,
Монолит,
Пружинистые бивни,
Янтарный оргалит,
Хмелёк за пашней,
За берегом - ветра,
За ветром - труженник,
За...никогда...
Высота, маяченье, маньячество, марьинизм, Марина,
Пися, холм, Джан-уровень,
Сигнал, Киркоров, обогнал,
Пьяный мяч, мачта, постонал,
Поверовал-постонал, пастинор,
Сошел-вошел, И "Ё", и Плизир,
И: "Саблезубые мыши мимо меня..." - Шевчука,
И гравий на парнасе:
" Ты кинула...ты. Ну, а ты...",
"...Текила любовь" - Ляписа Трубецкого и Меладзе,
Дзен-буддизм, Дао-Де-Дзин,
Мастер Дзен, козявки,пни,
Подшивник на подошве,
Шива...
Остановлюсь пожалуй."...
- Бренд-Ник. I speek!
- You look...
- And smoke on soon.
                ******************
In librarry already,
И Бродский с саксом в виде Саши:
- Я думал это даётся от Бога.
Верней, чем сотни выводов,
Сомнений, знаний мемуаристики.
Монументальность - вот твой гений,
Без веры с вешних рубежов пришедшей,
Не станешь повторять глагол.
И будешь краток, даже в том,
Что знаешь с колыбели.
Интеллигент? О, да.
Натура? Да.
Хоризьма? Может быть.
И свет лучистый - брег,
Единственный твой брег отчизны,
Свет в луке, в чесноке, в картофеле,
И в самой лупе.
Вот куда косит глаз,
В какую лупу,
В свет.
- Света вам, - я повторял.
- Свет внёс, - тебе ворчали.
И все врачи твои летали,
Когда тебя в тебе узнали.
Твой голос - рок всех солнечных сплетений,
Ты, как трибунный голос,
Клокочешь изнутри пришедших посмотреть тебя,
Военным ритмом мир селишь в потёмки курток и кашне.
Ты раб и Божий стук,
И все, кто скверно лить желал,
По 3 часа готовы, часы не замечать,
Отбросив скверну в кадык под шею.
- Как это умирать?
Последнее, чего я хочу -
Это ощутить истекание времени.
- Последняя банкнота на огне. Доволен?
- Рукописи не горят. Всё будет продолжаться.
- Знаться.
In librarry already.               
                ***************
А в пасмурном чаи полощешь?
Когда ворона за углом,
Закаркает и снег снесёт на темя,
Ты говоришь себе: "Не в счет"?
Или шампанское, 60-й год
В прокуренных колоннах льёшь?
Как ты кричишь, когда не в сцене?
Я видел, как писклявый голос плит женщин,
Раздражал твои основы,
Но в жизни ты же им твердишь?
Как? Уверенно и славно, иль на миноре?
А той, чьи ладони продолжение твоего виска,
Как шепчешь? Через ложь,
Иль в ложе всю нервическую сложность выдаёшь,
Как в храм несут грехи?
Ты знаешь, на твоей печали,
Я как-то расписался, издав предположенье,
Что Метеор ведь ты.
И сам же испугался,
Того эффекта, помнишь?
Когда Ромео одним уколом у Тибальта,
Все девять жизней-кошек
Удушил.
В твоём же случае зверьки
Не знают воплощения.
Ты, как гора Голгофа, до крестов.
Но когда распятый
Меж двух воров воспрянет,
Сойдёшься с правым, левым -
Хранителями, Левий Матвеем,
Станешь воздухом костров,
Что скажешь делать мне,
Под Ершалаймским небом?
Стенать, как Левий на бездейство?
Жить дальше, словно жил без встречи?
И если нужен здесь маяк,
Тот светоч, что тебя задержит,
Я стану, пусть бредовым цветом,
Что ждать заставит до рассвета,
Ты будешь весел и надёжен,
Но в миг, что рвёт все скоротечья,
Ты сбросишь мне на нервы звенья
Своих, Богов, молитв, ролей,
И неспокойно, как бесновавшийся предтечий,
Уйдёшь...
Но ты же жив о спринтер грубый:
- Папа. Ну и ну... Воскрес.
- Йохен.
- Что тебе нужно?
- Мои полтора миллиона.
- Прыткий.
- Ну всё же как же ты... когда не в сцене?
                *************
                Армагедон.
Сны дождя и шестой снег,
Кислота голов:
- Напиши на майке "Зверь",
Ты же любишь нас теперь.
- Какие-то сумасшедшие люди.
- Понимаете, работая с вами мне
не нужны деньги. Это, для меня,
Как школа.
- Я понимаю, но... может у вас
такой бзик.
Мой МГУ, что Моссовета твой,
Такой же пыльный пол,
Неразличимость паркетных складок,
Но лишь зрачок рискнет их различить,
Бежать, бежать,
Ведь можно так опять попасть,
В луч пляшущий на меле,
И невнятен интегралла хвост,
И зыбкое непонимание его,
Рождает страх:
- Отчислят.
Ты слышишь это? запах?
Лупа зрачка косит в него?
Я верю - да.
Ты должен помнить тот столбец
На деревянном рае южной-поточной-лекционной,
Когда Марина подняла свой голос
В направлении усов, того, чуть спитого орла
Индивидуального маразма физики,
Я задумался, а может в Соколихине моём,
Уже тогда, скользил твой гравий,
Меж логарифмов, вычитания остатка,
Рядов Морелли, Вертера и Идена,
Что под залогом верхних 2-3х строк,
Уже ты зарождал птенца,
Чтоб выпустить тогда,
Когда ты сам за ним - моим мерилом,
Внизу решил сойтись.
Что ж каждый "вы" присмерти встречаетесь?
Хороший лак для беспределья раздавания?
Один в машине грудь терял,
Другой наверх страны, скандалом, иссылался.
И каждый раз в том ныне,
Зудящими громадами,
Со звуком, как "плюмаж", " Ком де гяхсон.",
Элитами действительно,
С намёками о плитах, улыбаясь,
Мне вверяетесь, так соблазнительно без защит.
О имфернальный мой Орбенин,
Коль сами предложили консистенцию,
В своей аудиенции,
(Ни слова про Ян-Цзи),
Меня так вольно поливать
Из многократной пасти жизни вашей,
Рифмуемой с моей Отцовщиной,
Позвольте взмолвить жалкому слуге
Один пустячный контропункт:
- Вы тоже ведь любили, как
я теперь молю. Так вот:
Что останется меж нами?
Точно ведь не Мураками...
Ну ответьте же, прошу...
Безответное настроение?...
Безответное настроение.
Ну, я надеюсь, что не только те:
"Con un putto de garbo.".
Ах, Моцартик,
Я ваш, я ваш навеки.
Вот в увертюре улиц Воробьёвых гор,
Есть тоже абажуры ваших, сердечных каблуков,
(Я почему-то в том уверен),
Вы были где-то в Пирогово,
Флажки на леску клеяли,
В дворе соседских пацанов
И разрывали курицу, у самого крыла угла,
Куда тогда, в какие воздуха,
Стремились чудеса карих яблочек,
Через пенсне, иль линзы?
Как всё разрыхлилось?
Как отстоялось?
- Последнее, что я хочу почувствовать,
пронаблюдать это истекание времени.
Время пастор это загадочная
величина... Мне нужно солнце,
которое сожгло бы
меня в своих объятиях...
Хочу тлена, могильного духа,
Прочь эти тряпки, напоминающие мне
о спаривании... Жизнь - это невидимая
живодёрня... Забери меня Госпо-о-оди!!
"Ай, да Иуда, славно Иуда,
Славно Иуда, бедный Иуда."...
Ну и, что? Мой сын тоже Козаков...
- Йохен...
- В Банке.
- Врёшь, я только, что из банка...
Твой издатель Коппе просвятил меня,
Ты скоро выйдешь из моды старик...
Всё со Швиттерством покончено...
А тот, кто себя не любит, не может
полюбить кого-то другого, кого нибудь еще.
Университетские обрывы,
Её тогда держал за ручку, в первый раз,
Я про себя, спускал, спускались.
Давай-ка, в ереванские, белые каскады,
К хачапури,
Ты ж на грузинском говоришь...
- Господи, сколько мусора у меня в голове...
"Сулико-о-о... амареамаре... маре маре..."...
"Я баре зажму на пятом ладу...ду-ду-ду..." -
Ляпис-аляпис...
- И ведь всё ведь с собой унесу.
- Посмотри мне в ухо, табачку не осталось?
В волне зажидочных крестьян,
Пришедших из Ставриды,
Где распакуется душа?
Координату следа?
Триптих: ад, рай, чистилище,
На какой оси?
В какой ложбине Данте?
(Для проясненья - суть)
- Здесь слишком много слов.
Можно было б так:
Сады звучания печали...
Любовь.
И всё.
- Опять вы отбурчались.
И вот он вздыб орла,
Сверкающая поседь,
Чуть тоньше хрусталя,
Прочнее янтаря,
И прямо в гланды веры,
В частицу самого себя.
- Ну полетели к югу? К горам
и скалам. Морю и озеру
Севан. Там, за уклоном племя
зовётся Аксорстан.
- 5 жен.
- 4 жены, всех до сих пор люблю,
Они меня ненавидят.
- 2 жены. Обожаем, обожают друг друга.
"Я баре зажму...",
Движение прогресса в процессии регресса.
- Да, ты на 2 года реанимировала меня...
Потомучто как только общество прижи-
мает поэта к себе, он начинает хуже
писать... И вот эта вот нобелевская...
Движение посильно насильное,
И в этом кровь, о, да,
Сиаманто, Вергилий,
In librarry already,
Мы убежим к Далиле
Иль к Байрону в слога,
Чтобы нарывно верно
Нам описать тебя.
Корабль вехи волн
Объединяет в пик,
На море... - Что есть морэ? -
Спросил нас армянин.
- Ну... море... этто море.
- Морэ это морэ, -
С ухмылочкой, добывил я, -
Море, вода.
- Ах, вода-а-а, джур, морэ это зна-
чит цов.
- Цов? Что он сказал.
- Море, вода.
- И, больше ничего?
- Честью клянусь.
- Прыткий. А цов?
- Так значит по
армянски море.
Ты вспомни мне напомни,
Запомню и уже напоминать другим пойду.
Но так, чтобы я понял,
Ведь если не пойму - совру,
Сорви рубашки заново,
Той ливчик растегни,
Этому соври,
Ори, шипи, бездействуй,
Конечно славно говори,
Молись, пей чай, кури,
Сахар в чай ложи,
Не пересласти, кури,
Заметил уплощенье?
Не говори, смолчи, молча, пойми,
Ты вспомни, мне напомни.
Гудзон и Лондон,
Ястреб, книксон,
Никон, всё его Никсоновское,
Черчиль, чертежи ролевых бумаг,
Договоры-мрази и добрые,
Связи вольготные,
Ты тоже так умел, и это хорошо,
Тебе то шло, ты то мог, уж ты то.
- Что снилось нынче под рассвет?
- Лисички.
- Словно Горбунову?... или Го-орчакову.
- Как всем нам.
- И всё там было?
- И было...
- Не продолжай.
- Изволишь?
- Ну, что вы?
- Как захочешь.
К чему слова подобным вечерам?
Или закрытые методы?
К чему зевания, смущения,
Отходы, переходы, рвения,
Каноны, слухи-вехи?
Ветер сброшенный с небес,
Им единственный карсет,
И единственным дыша -
Это доля.
Я буд-то разрываю нить, извне, внутри глагола:
- Ты просто бредишь.
- В хрустале... и в корках мандарина...
- И в абрикосах.
- О, абрикосы... Тут чёрный, белый, кровавый, чуть подсохший...
- Канифоли скрипок, кией.
- Пиво.
- Дух.
- Призрак.
- Мутант.
- Америка на первый взгляд Колумба.
И Ю, И ты, И Я.
И знание пути познания сознания,
Пути согласных, где, клеем, гласные,
Я раскрываю мысли, Ты собираешь числа,
И в каждый номер,
Кириллицей, вагоны жизни,
Проезжаешь столб,
В круг бой стрекоз и мух добавишь,
И облака - белое рваньё,
Рванину синего,
Заштопано масштабом,
Единозначного холста -
Такой день, как любой, он первый
И больше никогда,
То просто факт.
Звено моста,
По ступеням в дым живописи и стекла,
Что как витрина для
Аненских мостов Воронежа,
Мане и всех других, иных и здешних,
Мы, ты, жена - пятая стрела,
Арбат, дорога, всё в той же стрекозе и мухе.
Муха я, ты стрекоза,
Разлука,
И буд-то резко режет взгляд история,
Что каждый раз - сейчас.
- "...Я начинаю напоминать себе монаха..." - Б.Г.
- Я Флавия.
- Октавиана, Юлия...
- Красса.
- О, да ты Красс. Краснее Красса.
Рассел Кроу в чём то,
Не поверишь, но и Ди Каприо.
Вот пепельница - большой кристал прозрачный, розовый,
Вот ты, меж вами сигарета,
Третий живой, горящий,
Мужского рода, ведь мужская сигарета, толстая,
А нужно тоньше, тоньше лить,
Так ты учил, а я напомнил.
- Кочерга, где кочерга?!
Ведь всех учили зимовать,
А то откуда женских лапок шик, за вышиванием?
А после клавикорды,
Белое вино,
Плизир,
Мон-блан, вот снова ваш "плюмаж",
- Мой друг конферансье comon.
- Чему же ты учил? - когда так спросят о тебе,
Я не смогу держаться,
Коль ты не станешь поверяться,
Доверяться мне... поверь.
Я помню бесов, всех троих,
И помню жаворонок первый в детском стихе,
Сапожки по колено, джинсы-шорты,
Иль юбочка джинсовая не достают колена,
И прислоняясь прямо к буквам:
"Не прислонятся.".
И этот ветер, пыль
Мне расширяют вены мочка уха,
А самураи говорят:
- Смочи слюной, - мудрее станешь.
А наши то:
- Не пей Алёшенька
козлёночком станешь.
А эти то:
- Мосты, хребты, сады звучания, зады хрустальные...
За спиною кореянка тёмная,
Впереди из красно-рыжих, седая.
Вон люстра, бес подсвечников, под ней свечение.
               
                Текст Козакова.
Из дневников. Пока не выбрал какой.

                ***************
Животных ряженых глаза,
Как подоконники родных квартир,
Жирафы, зебры - точно, за седьмым колено, любовники.
Ты загляни за шторы:
- Так чему же ты учил,
иль мучил иль учил?
- ... Мучачосчучил... Миллион...
- Сжёг? Сжёг полтора миллиона!!
- Горели весело... Уходи.
- Всё! Ушел! Впрочем у меня
остаётся доля от твоих гонора-
ров, вот так-то папуля.
Там дикий виноград на вербочках пасхальных,
Там настроенье зорь - всегда по кромке дня,
Рисует благозвучное соцветие всех снов,
Бродячих над ним.
Листья и летом падают,
Их быстро зацветёт. Падают на лысину,
В глаза, к виску, на грудь, в сплетение,
Падают на вывески любых различий ярморок,
На выставки вернисажа,
На киноманов, азеров и персов,
(Эх, кабы было так),
На мне, когда я там,
Лежащий на земле пока,
Выкладывают, листьями,
Жизни храмов имена,
И зигзаги перепутий!
Потом, как хлам спиральный,
Всё к облакам летят,
Всё к облакам, мимо ставень,
Крыши, труб заводов, башен,
Всё к облакам, на самолёте, кто долетит,
Имеет шанс слетать, на вертолёт
Попасть верней, он ниже, ближе к нам, к последнему карнизу панельных хижин.
Летит орёл, на сантиметр ближе,
И в теле лепестка след клюва,
И кровь его, мозаикой багровой,
Росой приходит на шиповник,
И вот наш красный чай.
2009.

Встреча с этим человеком это неописуемо. Спасибо Господи, и молю храни его в здравии.

 В тексте использованы цитаты из пьес: Дюреманта "Метеор", Гоголь "Ревизор", Гальдони "Бабьи сплетни".
Также цитируется телефонный  разговор с Андреем Мотевым о моей поэме "Сады звучания".