В армейской робе обнимались...

                1

В армейской робе обнимались
с гипсовыми пионерками,
Камень-Рыболовского,
от консервного завода,
оздоровительного лагеря.

Озеро Ханка:
катером меньше часа, до Китая,
ближе чем до эдельвейсов заилийских,
до таймырского ягеля…

На фотографиях низкого качества
статуи проявлялись
баядерками.
Мы влюблёнными притворялись –

ностальгией рождённое лихачество.

За одиннадцать тысяч километров фотографии отправлялись
друзьям-ровесникам, и они смеялись,
обнаруживая наше ловкачество.

Но некоторые попались –
счастливой службе удивлялись.

                2

Тропа шла над скалами ветхими, как завет,
мшистыми, как бороды дальневосточных партизан,
о которых гласила надпись треснувшего гранита:

«Никто не забыт. Ничто не забыто».

Столько трупов. Ещё больше ран.
Всё поглощает нереальный, глазами быта,
свет.

Память фосфоресцирует, как экран.
Время – прекрасное сито:
золотятся зёрна, грязи нет.

Ржавая колючка, в пальцы ищущей мысли
вонзившись, приобщает к выси,
созидаемой силой бед.

Здесь нет места хитрости лисьей.

Под взглядом нездешним каждый ответ.
Погибшие пишут письма
из грядущих лет.

                3

Никто не требует конкретности,
но абстракция, суживаясь до своего начала,
обнаруживает наитие ребёнка,
рождённое пристальным взглядом,
направленным на освещённый ярко,
расположенный близко,
осязаемый, имеющий свой запах, предмет.

От того, что было, до того, что стало,
не много, не мало –
блуждания в потёмках,
пропитанных ядом,
лишённых подарка,
падающих низко –
как минимум двадцать лет.

И вдруг записка,
проливающая свет на свет.

Невидимое, когда было рядом –
на фоне вечного неба,
вне казённого хлеба,
под музыку пережитого риска –

фосфоресцирующий силуэт
юности, не сгоревшей,
под пятиконечным звездопадом.