1891 the picture of dorian gray

               
               
                CHAPTER I               
-               
  The studio was filled with the rich odour of roses, and when the         
light summer wind stirred amidst the trees of the garden there came         
through the open door the heavy scent of the lilac, or the more            
delicate perfume of the pink-flowering thorn.               
  From the corner of the divan of Persian saddle-bags on which he          
was lying, smoking, as was his custom, innumerable cigarettes, Lord         
Henry Wotton could just catch the gleam of the honey-sweet and             
honey-coloured blossoms of a laburnum, whose tremulous branches seemed      
hardly able to bear the burden of a beauty so flamelike as theirs; and      
now and then the fantastic shadows of birds in flight flitted across       
the long tussore-silk curtains that were stretched in front of the         
huge window, producing a kind of momentary Japanese effect, and making      
him think of those pallid jade-faced painters of Tokio who, through         
the medium of an art that is necessarily immobile, seek to convey          
the sense of swiftness and motion. The sullen murmur of the bees            
shouldering their way through the long unmown grass, or circling            
with monotonous insistence round the dusty gilt horns of the               
straggling woodbine, seemed to make the stillness more oppressive. The      
dim roar of London was like the burdon note of a distant organ.            
  In the centre of the room, clamped to an upright easel, stood the         
full-length portrait of a young man of extraordinary personal               
beauty, and in front of it, some little distance away, was sitting the      
artist himself, Basil Hallward, whose sudden disappearance some            
years ago caused, at the time, such public excitement, and gave rise       
to so many strange conjectures.






Студию наполнял насыщенный аромат роз, а легкий летний ветерок, шумя среди деревьев в саду, приносил сквозь открытую дверь тяжелое благоухание сирени и нежный запах шиповника.
С дивана, покрытого персидскими коврами, на котором лежал лорд Генри, покуривая, по своему обычаю, очередную сигарету, можно было уловить мерцание цветков «золотого дождя» с медовым запахом, чьи дрожащие веточки, казалось, с трудом несли груз своей огненной красоты; то здесь, то там за длинными занавесями из индийского шелка, затеняющими огромное окно, мелькали тени птиц, создавая ненадолго своеобразный японский эффект, и направляли его мысли к мертвенно-бледным, измученным лицам художников в Токио, которые посредством неподвижного искусства пытались передать ощущение мимолетности и движения.
Угрюмое жужжание пчел, прокладывающих себе путь в высокой некошеной траве или кружащих с утомительной назойливостью вокруг пыльных золоченых усиков раскинувшейся жимолости, казалось, делало тишину еще более гнетущей.
Далекий шум Лондона был подобен басовой ноте далекого органа.
В центре комнаты, закрепленный вертикально на мольберте, стоял портрет юноши необычайной красоты во весь рост, а перед ним, на небольшом расстоянии, сидел художник собственной персоной – Бэзил Ноллворд, чье внезапное исчезновение несколько лет назад вызвало на время большое волнение в обществе и дало повод для массы странных толков.