В этом пучке веток голых...

В этом пучке веток голых,
торчащем перед глазами
над бруствером рамы
балкона,
не поза богомола,
не схема нерва, знакомая по школьной программе,
не выброс земли из свежевзорванной ямы...

Всё вышеозначенное имело сходство с кустом на пути Авраама,
озвученным представителем, близкой мне школы…

Но зимняя крона,
данная мне заоконно, –
выстаиванья кардиограмма,
тоска выживанья, по оживлённым гнёздам…

На каждом зубе трезубца, по семь зазубренных сабель,
глядит в глаза расстрелянный Бабель
и говорит: «Выстоять – никогда не поздно!
Главное – в себе корней не изранить!
Ствол встанет,
даже если
знаком с песней
пилорамы…»

Драмы
распадаются на земные смех, слёзы…
Трагедии – потусторонние дамы,
внедрившие
в наше измеренье
свои самые сокровенные грёзы,
тем самым
подарившие
нам зренье,
уходящее сквозь кладбищенские розы
голыми ветками испытательного откровенья
в нетленные метаморфозы
духа созревшего для отталкиванья от гаммы
обыденного,
за которой расцвет мировоззренья:
синтез представленного и увиденного
на ладони вдохновенья…

Пособием по бытию – крона на грани замерзания – муляж ужаса,
суживающего
самонадеянную расширенность собственного «Я»
до коридора бытия,
в нас живущего,
ведущего
в края
бытия, ждущего
слияния в одной Пустоте
великой… всех равноценных её величию
величин-личностей, среди лгущего
корневеющих , в правоте
грядущего
небоязычия…

Лао-Цзы, Хайдеггер,
Мандельштам, Гомер –
разные положения во времени и пространстве изначального обычая…

Пастернаковский сапёр – из этого же ряда пример.
По древнему закону: поэт матереет в атмосфере, узаконенного обезличиванья.