Два чайника и два кувшина...

Два чайника и два кувшина,
большая ваза и большое блюдо,
четыре кружки – плоть их глина,
но стать и дух гласят: «Мы не посуда,
мы чудо
полуночного служенья
на плоскогорье горе-гарнитура.
Ты под орнаментной луною внемлешь
псалмам грядущего стихотворенья,
когда обыденно и хмуро
к горе, в пределах кухни, взор подъемлешь.
Не правда ли, в нас что-то есть от храма
тибетско-араратского покроя?
Из пепла выплывающая Троя,
в нас сочетается с твердыней Нотр Дама.
Абстрактные обои – нам подмога,
на них пятиэтажный дом, пирога,
тоскующая Пенелопа, строго
глядящая на выкрики с порога.
Вокруг тебя комедия и драма
с трагедией в узор переплелись.
На холодильнике тропических кулис
артист
слезой исходит в Казахстане:
пои цветок обильно – каждый лист
миндалевидный, плакать не устанет.
Обозван пылесборником, но чист –
в зеркальных капельках закалка мирозданья,
в их сферах косм метаморфоз страданий
над Хроносом (часов обычных диск)
намигивает целый сонм преданий
перед прыжком неуловимым вниз.
Ну, что поэт? Как глубина дыханья?
Во всём, что не замечено – сюрприз.
Оставь на отклик зримый упованья:
землёй забив гортань, читатель скажет бис,
но ты, познавший сладость умиранья
ещё при жизни, выбравший карниз
родного слова, радость узнаванья
сберечь для посвящённых потрудись.
Щелкунчиком перед ордою крыс
язык святой, как огненное знамя,
равняй на высь,
чтоб замыслы сбылись,
не брезгуй нами,
честными вещами.
Вещь в древнерусском – мудрость, мысль,
овеществлёнными продлись
словами,
по сторонам с улыбкой оглянись:
рассвет прильнул к стеклу. В оконной раме
вчера и завтра в лик один слились.
Бичом верёвочным любуясь – над столами
в продажном храме…
Создателю дерзаньем поклонись».