Фонтан

Фонтан напоминает мне мигалку с машины полицейской…
Вокруг орнаментом казахским: за квадратом каменный квадрат
друг в друга вклиниваясь тесно,
формируют мысль:
«Себя едят!» –
при этом вея холодом Летейским –
вне струй летящих ввысь…

Стирающие самоё себя какую память сохранят?

Ни нимфы над кувшином царскосельским,
Ни фавна, ни фавнессы, ни фавнят,
И ни гусыни, и ни Петра Святого –
Не встретит взгляд.
И даже в сумерки Иосифовы львы –
Увы! –
Сей водопой не навестят…

Но к милосердию себя взывает
слово
звучащее сурово –
поэт и из такого
вида – извлечь возвышенное рад…

Тем более – порой,
дают здесь воду
и струёй
она взлетает
над собой
и благо,
мимо проходящему народу,
дать может, её влага.

Благодарю природу
и тех, что проявляться ей дают.

Я знаю: в гибельных квадратах, под высшей мерой, выдают
для жалоб ручки, к ним прилагается бумага…
И римских писем там не запрещают,
пока на суд,
стальным крючком не извлекут.

Фонтан о коем речь – прекрасные деревья окружают:
каштан, берёза, дуб, сирень,
клён, ива,
липа, ель, сосна…
Они даруют тень
их сень –
раздумчиво-красива!
Поэзия, что в свод земного права не внесена –
их корни обнимает,
а ветви раздвигают
пользуясь ночною тьмой,
лишённые жилья –
«бомжи» в бассейн фигурный погружают,
у скверных запахов, кричащего на западный манер, тряпья –
тела, которые не дай Бог чем, условия существованья покрывают.

А днём замученные няни здесь,
господских отпрысков купают –
приобщают
к язвам, не щадящим спесь.

Люблю на трещины смотреть, что вижу в серых плитах я –
в них воля бытия
играет
и мыслей, не озвученных мной, спектр – представлен весь.

Да, штрих один к рифмованной в сердцах, картине:
вне линий
Возрожденья мастеров,
мерещится мне подбородок Муссолини…

Спасибо, Осип, за Эзоповскую силу
(сквозь могилу)
Воронежем наворожённых слов!

Второю речкою бреду
и из камней последних созидаю,
в летящем через тьму, губном горячечном бреду,
нерукотворность скверов
с обширными инфарктами весенних почек,
сохранивших нервно,
как мой почерк –
Веру
в возрожденье скиний,
омывающихся влагою живой –
утопленницы речи – с языками колокольных одиночек...

Фонтан
напоминает мне мигалку, погашенную мной – рукою костяной,
рванувшейся струёю ниагарской,
над саваном предложенной мировоззренью, беловойлочной сорочки,
из кладовки царской.

И абрис кровных –
неровных,
гор громады Алатау –
Тянь-шаньского хребта отрог,
вне тленной славы
мне тетрадью нотной дан,
которой начертатель – Бог!

Под фиолетовым струеньем,
я – флейтист, Голгофой правый…

Освоивший на предсказуемом мосту, не в ногу бахающий слог,

сквозь время уходящий от расправы
безвременья –

ценой растоптанного темени…