1. Прекрасный Феникс

О, Феникс красоты, прекрасней птиц,
Тебе свои работы посвящаю,
Ты драгоценней мне тех лиц,
Чьи чувства прелесть насыщает.
    Не отвергай же доморощенной хвалы
    К любви, что Голубю даруешь кабалы.

Достоин ты пера любых ученых,
Чье остроумие прославилось в веках,
Пока ты совершенством утонченным
И знатью царствуешь в их строках.
    Я худший среди них, один из всех,
    Но все ж готов хвалой снискать успех.
 
Ни войн кровавых, ни завоеванья Трои,
Сынов Приама ли, Дидо паденья,
Хвалу Елены легкомысленным героем,
Победы Цезаря, Помпея пораженья,
    Насилья над Лукрецией царем,
    Я не упомяну в тщеславии своем.

Поэтому, о, мой Читатель нежный,
Своим вниманьем Музу поддержи,
Ее застенчивый полет яви надеждой,
Что ожерельем украсит жизнь.
    Хваля, я до небес не вознесусь,
    Иначе, пав, о землю разобьюсь.

.................

В собрания священный день богов
Предписано устраивать парламент.
Синод небесный заседать готов,
Чтоб сердец уменьшились страданья.
    Одни приходят, жаждая прощенья,
    Другие жалобами ищут утешенья.

Веста сказала, храм ее разрушен,
Юнона, сорван свадебный обряд,
Венера сына кляла непослушным,
Паллас второй лук разломал подряд.
    Кляла Белона слабости господ,
    А Купидон — девиц жеманных род.

На ассамблею Мать-природа вся в слезах,
С платочком носовым насквозь промокшим
Явилась, розы осушая на щеках,
Поникнув головой, как об усопшем.
    И на коленях пред троном золотым,
    К Юпитеру с молением таким:

О, ты, могучий Господин Земли,
Бессмертный Повелитель масс воздушных,
Дыханьем жизни твари наделил,
И молнии тебе послушны.
    Увидь же, царь, в твоем творенье
    Ты взором ясным преступленье.

Роскошный Феникс редкой красоты,
Единственный цветок мной был взращен,
Прекраснее Елены те черты,
С ним белый Голубь вместе урожден.
    Единственный, ему подобных нет,
    Таких, как он, не видел прежде свет.

Сравнила с образом небес его чело,
Где семь даров духовных обитают.
Когда великий красотою Аполлон
Спал, на моих коленях отдыхая,
    Я с локона его златого
    Отрезала для образца земного.

Когда в желанье ветер запоет,
Его склоняя к шее нежно локон,
То мягкий звон от локонов идет.
Той музыкой пленяясь, ветер молкнет,
    И все сердца счастливо засыпает,
    Ведь их страданья мира не терзают.

На лбу его Юпитер грозный правит,
Здесь трон его, здесь судьбы он вершит:
Чтоб не забыть любви сладчайшей правил,
Если возлюбленный вдруг чем-то оскорбит,
    И в этом Кодексе найти себе совет,
    Ибо от ран любви лекарства нет.
 
Под зеркалом лба — очи величавы:
Два светоча небесных, два карбункула,
Что день и ночь на царствие венчают,
А те, объяты трепетом и тусклы.
    Его глаза Луну и Солнце превосходят,
    И меркнет сила тех при их восходе.

Ланиты цвета солнечного утра,
На ложах страсти лилии царят.
Они прелестны, можно видеть смутно
Сквозь них прожилок сладких вензеля.
    Когда смущен он — небеса пылают,
    Когда бледнеет — зори умирают.

А подбородок - милая вещица,
Розетка сладких розовых левкоев,
Кольцом хрустальным можно восхититься.
В прелестной сфере свойство есть такое:
    Шторм жизненный его не может тронуть,
    Хотя другие в той стихии тонут.

Уста — весны рубиновые створки,
Медовой сладостью пленяют поцелуя,
И соловей в ночи их трелью звонкой
Поет, в согласии стройных нот тоскуя:
    Лишь подлинной поэзии искусство
    Поникнет в двери бесподобных уст.

Из скал хрустальных высечены зубы,
Индийских драгоценных жемчугов,
Они — тайник, хранят секретов груды,
Как стражи королеву от врагов.
    Они вкушают с блюд небесной свиты,
    Для низостей они закрыты.

Его язык — оратор всех идей,
Язык серебряный колокола златого,
Чей звук достоин слуха королей,
И красноречьем превзойдет любого.
    Тот истинное счастье обретает,
    Чье имя он собой благословляет.

Серебряная чаша Весты — шея.
Которую та чистотой питает,
Когда с лозы, взращенной ею,
Она хмельную влагу отжимает.
    И, лебединую, напиток светлый,
    Блеск дня затмив, окрасил цветом.

Белейшие хрустальные планеты,
Два полулуния груди покой даруют.
И Купидон меж двух холмов согретый
Шалит, играет и пирует.
    Дитя любви, лукаво смотрит он,
    И все терзанья прогоняет вон.

Гранатового древа ветви
Напомнят плавные изгибы его рук.
Даруют счастье, скромностью одеты,
Когда приемлют в драгоценный круг:
    Тот сотни тысяч раз благословлен,
    Кто этими руками окружен.

Его ладонь, ладонь судьбы, где люди
Момент успеха, скорби узнают.
И если небо он дарить нам будет,
К святому новому толпой пойдут.
    И в той ладони снежно-белой гостьей
    Любовь на ложе из слоновой кости.

Тонки и длинны, пальцы славят руку.
И к лютне прикасаются когда,
То звери замирают слыша звуки,
Немеют птицы, падает звезда.
    О, как добры вы к струнам серебристым,
    Венеры пламя разжигая быстро.

Его живот (необъяснимое блаженство!)
Белее снега, чем молочных лилий.
Арабский Феникс, сила совершенства,
Невидимый, жилище здесь сложили.
    Здесь Солнце иль Луна погасят свет
    Чтоб бог любви вошел в твой Мейденхед.

Замрите мысли, о, умолкни Муза,
Пусть красноречие владеет языком:
Восстань, Гомер, с тобой, в союзе
Мы эту песню пропоем.
    О редком, притягательном сверх меры,
    По сторонам два голубка Венеры.

То место есть в раю прелестном,
Берет начало в нем златой Гехон,
Источник, чтится повсеместно,
Святейший среди всех священных он.
    Здесь древо жизни, под защитой стен,
    Назло хранится прегрешеньям всем.

Прелестные два основанья здесь
Опоры две того святого зданья,
Юноны трон собой являют весь,
Амброзию храня для созиданья.
    И венок разбежалась поволока
    Хрустальными реками от потока.

Ноги его под стать всему другому —
Чудесно белы, пропорциональны —
Ведут к любви блистательному дому,
Как ангела к вратам зеркальным.
    Что ж, чем не ангел он, ведь на Земле
    Творенья не отыщет по себе.

Его стопам (пришел я к заключенью)
Дано все, чтобы стать усладой глаз,
Они изящны, чтобы души движеньем
Сводить с ума совсем несчастных нас.
    В жилах поэзии за множество веков
    Для них не сыщется достойных слов.

Когда он ночью, Золотой цветок,
То окружен своих сияньем  глаз,
И нерастраченной красы поток
Он как монарх расходует на нас.
    Феникс закрыт щитом зеркальным:
    В нем отражается всё идеальным.

Когда он днем прогулки совершает,
Встречает Флора реками цветов,
Пред ним сатиры пьесы наиграют,
Средь яркой зелени и стол готов.
    Глаза, ланиты, волосы, чело
    Шея, руки... — величественно все.

И этот Феникс, я боюсь, исчезнет скоро
Из пепла не воскреснет он,
И птицей новой не предстанет взору,
Равной ему величьем и крылом.
    Огонь арабский слаб, чтобы опять
    Из пепла Феникса нам Феникса создать.


....................................................

http://ru.wikipedia.org/wiki/,_()

http://phoenixandturtle.net/loves_martyr.htm

LOVES MARTYR
ТЕРЗАНИЯ ЛЮБВИ
Allegorically shadowing the truth of Loue, in the constant Fate of the Phoenix and Turtle.
Затененная аллегорией правда о любви в неизменной судьбе Феникса и Голубя
Mutare dominum non potest liber notus.
«Менять повелителя записей книга не может» Марциал
The Anuals of great Brittaine.
Аннуалы великой Британии
A most excelent Monument, wherein may be seene all the antiquities of this Kingdome,
to the satisfaction both of the Vniuersities, or any other place stirred with Emulation of long continuance.

Наилучший Монумент, в котором видны все артефакты королевства к удовлетворению обоих университетов
или каких-либо других мест, помешанных на подражании этому длительному постоянству.

Excellently figured out in a worthy Poem.
Превосходно воплощенный в достойной поэме.
 
To the honorable, and (of me before all other) honored Knight,
Sir John Salisburie one of the Esquires of the bodie to the Queenes most excellent Maiestie,
Robert Chester wisheth increase of virtue and honour.

Почтенному и (для меня больше, чем для всех других) достойному рыцарю,
 сэру Джону Солсбери, одному из кавалеров подвязки ее королевского величества,
Роберт Честер желает возрастания достоитсва и чести.
(Насмешка и прямое оскорбление, значит, ему этого сейчас не достает — Х. С.)

Posse & nolle, nobile.
To have the power without the wish is noble — Иметь силу не желая благородства.
(многозначительно, не так ли  — Х. С.)
Onorable Sir, hauing according to the directions of some of my best-minded friends,
finished my long expected labour; knowing this ripe iudging world to be full of enuie,
euery one (as sound reason requireth) thinking his owne child to be fairest although an Aethiopian,
I am emboldened to put my infant wit to the eye of the world vnder your protection.

Благородный сэр, согласно указаниям некоторых моих многоумных друзей
закончив мой долго ожидаемый труд, и зная,
что этот зрелый в своих суждениях мир полон редкостей, и каждый
(как требует того голос рассудка) думает, что его собственное дитя самое прелестное,
будь оно хоть эфиопом, я взял на себя смелость выставить мой новорожденный труд
на обозрение миру под вашим покровительством.
(Здесь каждое слово — изощренная насмешка над недалеким и глуповатым Солсбери — Х. С.)

THE EPISTLE DEDICATORIE.
ПОСЛАНИЕ ПОСВЯЩАТЕЛЯ КНИГИ
Knowing that if Absurditie like a theefe haue crept into any part of these Poems,
your well-graced name will ouer-shadow these defaults, and the knowne Caracter of your vertues,
cause the common back-biting enemies of good spirits, to be silent.
To the World I put my Child to nurse, at the expence of your fauour,
whose glorie will stop the mouthes of the vulgar, and I hope cause the learned to rocke it asleepe
(for your sake) in the bosome of good wil.
Thus wishing you all the blessings of heauen and earth; I end.

Зная, что нелепость (напоминает «Кориэтовы нелепости» — Х. С.),
 как вор, прокралась в каждую часть этих стихов, ваше великодушное имя покроет
все недостатки/умолчания, и известный характер ваших достоинств заставит умолкнуть,
приведя в доброе расположение духа, обычно стремящихся ударить в спину врагов.
(Прямое указание на атмосферу вражды между группировками Мэри Сидни и Генри Саутгемптона.
Здесь также доказывается, что Солсбери был в группировке Мэри — Х. С.).
Свое дитя я отдаю в мир под вашу опеку, ценя ваше высокое положение,
чья слава остановит уста других от непристойностей, и, я надеюсь, станет причиной того,
что оно, убаюканное, заснет (ради вашего же блага) на груди доброй воли.
 

The Authors request to the Phoenix.
Авторское обращение к Фениксу
Phoenix of beautie, beauteous, Bird of any
To thee I do entitle all my labour,
More precious in mine eye by far then many
That feedst all earthly sences with thy savour:
    Accept my home-writ praises of thy loue,
    And kind acceptance of thy Turtle-doue

Some deepe-read scholler fam’d for Poetrie,
Whose wit-enchanting verse deserueth fame,
Should sing of thy perfections passing beautie,
And eleuate thy famous worthy name:
    Yet I the least, and meanest in degree,
    Endeuoured haue to please in praising thee.

О, Феникс красоты, прекраснейший из птиц,
Тебе свои работы все я посвящаю,
Мне несказанно драгоценней ты тех лиц,
Чьи чувства твоя прелесть насыщает.
    Не отвергай сей доморощенной хвалы
    К любви, что Голубю даруешь нежно ты.
(turtledove на древне англ. — возлюбленный, любимый — Х. С.)
Достоин ты пера известнейших ученых,
Чьи остроумные стихи прославятся в веках,
Пока ты совершенством утонченным
И знатным именем царствуешь в их строках.
    Я худший среди них, ничтожнейший из всех,
    Но все ж готов хвалой тебе снискать успех.
 
To the kind Reader.
Любезному Читателю
Of bloudy warres, nor of the sacke of Troy,
Of Pryams murdred sonncs, nor Didoes fall,
Of Hellens rape, by Paris Troian boy,
Of Caesars victories, nor Pompeys thrall,
    Of Lucrece rape, being rauisht by a King,
    Of none of these, of sweete Conceit I sing.

Then (gentle Reader) ouer-reade my Muse;
That armes herselfe to flie a lowly flight,
My vntun’d stringed verse do thou excuse,
Th'at may perhaps accepted, yeeld delight:
    I cannot clime in praises to the skie,
    Least falling, I be drown’ d with infamie.

Ни войн кровавых, ни завоеванья Трои,
Сынов Приама смерть, или Дидо паденья,
Елены похищенье легкомысленным героем,
Победы Цезаря, Помпея пораженья,
    Насилья над Лукрецией, погубленной царем,
    Я не упомяну в тщеславии своем.

Поэтому, о, мой Читатель нежный,
Своим вниманьем мою Музу поддержи,
Ее застенчивый полет вооружи надеждой,
Что ожерельем из стихов твою украсит жизнь.
    Хваля тебя, я до небес не вознесусь,
    Иначе, пав, о землю с позором разобьюсь.

(Обращение Роджера напрямую к Генри.
Упоминание о Лукреции не оставляет сомнения в личности автора — Х.С.)

Mea mecum Porto.
Своё ношу с собой.


 
Dame Nature metaphorically applie
at a Parliament held (in the high Star-chamber)
by the Gods, for the preseruation and increase of
Earths beauteous Phoenix.

Метафорическое обращение Матери-природы в здании Парламента
(в высших небесных покоях) к богам
о защите и продолжении на земле прекрасного Феникса

(Практически идентично первой строке первого сонета:
«From fairest creatures we desire increase» —
«Продолжено должно быть совершенство» — Х. С.)

A Solemne day of meeting mongst the Gods,
And royall parliament there was ordained:
The heauenly Synod was at open ods,
And many harts with earthly wrongs were pained;
    Some came to craue excuse, some to complaine
    Of heauie burdend griefes they did sustaine.

В собранья день священный средь богов
Предписано устраивать парламент.
Синод небесный заседать готов,
Чтоб страждущих сердец уменьшились страданья.
    Одни приходят, жаждая прощенья,
    Другие с жалобами ищут утешенья.

Vesta she told, her Temple was defiled :
luno how that her nuptiall knot was broken;
Venus from her sonne Cupid was exiled :
And Pallas tree with ignorance was shoken;
    Bellona rau'd at Lordlike cowardice,
    And Cupid that fond Ladies were to nice.

Веста пожаловалась, храм ее разрушен,
Юнона, что расстроен свадебный обряд,
Венера сына своего ругала непослушным,
А Паллас посох свой второй сломал подряд.
    Кляла Белона малодушие господ,
    А Купидон — девиц жеманных род.

To this Assembly came Dame Nature weeping,
And with her handkercher through wet with teares,
She dried her rosie cheekes, made pale with sighing,
Hanging her wofull head, head full of feares :
    And to Ioues selfe plac'd in a golden seate,
    She kneeld her downe, and thus gan to intreate:

На ассамблее этой Мать-природа вся в слезах,
С платочком носовым насквозь промокшим
Явилась, розы то и дело осушая на щеках,
Поникнув головою, словно об усопшем.
    И на колени пав пред троном золотым,
    К Юпитеру воззвала молением таким:

Thou mightie Imperator of the earth,
Thou euer-liuing Regent of the aire,
That to all creatures giu'ft a liuely breath,
And thundrest wrath downe from thy firie chaire,
    Behold thy handmaid, king of earthly kings,
    That to thy gracious sight sad tidings brings.

О, ты, могучий Господин Земли,
Бессмертный Повелитель масс воздушных,
Дыханьем жизни ты созданья наделил,
И молнии разящие тебе послушны.
    Увидь же, царь царей, в твоем творенье
    Ты взором милостивым преступленье.

One rare rich Phoenix of exceeding beautie,
One none-like Lillie in the earth I placed ;
One faire Helena, to whom men owe dutie:
One countrey with a milke-white Doue I graced:
    One and none such, since the wide world was found
    Hath euer Nature placed on the ground.

Роскошный Феникс редкой красоты,
Единственный цветок, мной на Земле взращен,
Прекраснее Елены, поверь, его черты,
Молочно-белый Голубь с ним вместе урожден.
    Единственный, ему подобных нет,
    Таких, как он, не видел прежде свет.

Head. Чело
His head I framed of a heauenly map,
Wherein the seuenfold vertues were enclosed,
When great Apollo slept within my lap,
And in my bosome had his rest reposed,
    I cut away his locks of purest gold,
    And plac'd them on his head of earthly mould.

Украсила я образом небес его чело,
Где семь даров духовных обитают.
Когда великий и прекрасный Аполлон
Заснул однажды, на моих коленях отдыхая,
    Я с локона его чудесного златого
    Отрезала чуть-чуть для образца земного.

Haire. Локоны
When the least whistling wind begins to sing,         
And gently blowes his haire about his necke,
Like to a chime of bels it soft doth ring,
And with the pretie noise the wind doth checke,
    Able to lull asleepe a pensiue hart,
    That of the round worlds sorrowes beares a part.

Когда в желанье ветер тихо запоет,
Его склоняя к шее нежно локон,
То мягкий звон от локонов идет.
Той музыкой пленяясь, ветер молкнет,
    И сердце тосковавшее счастливо засыпает,
    Его страданья мира больше не терзают.

Forehead. Лоб
His forehead is a place for princely Ioue
To sit, and censure matters of import:
Wherein men reade the sweete conceipts of Loue,
To which hart-pained Louers do retort,
    And in this Tablet find to cure the wound,
    For which no salue or herbe was euer found.

На лбу его Юпитер грозный правит,
Здесь трон его, здесь судьбы он вершит:
Чтоб людям не забыть любви сладчайшей правил,
Если возлюбленный их чем-то оскорбит,
    И в этом Кодексе найти целительный совет,
    Ибо от ран любви лекарств обычных нет.
 
Eyes. Глаза

Vnder this mirrour, are his princely eyes :
Two Carbuncles, two rich imperiall lights;
That ore the day and night do soueraignize,
And their dimme tapers to their rest he frights:
        His eyes excell the Moone and glorious Sonne,
        And when the riseth al their force is donne.

Под зеркалом лба — его очи величавы:
Два светоча небесных, два карбункула,
Что день и ночь на царствие венчают,
А те, объяты трепетом, мерцают тускло.
    Его глаза Луну и Солнце блеском превосходят,
    И меркнет сила их, при тех очей восходе.

Cheeks. Ланиты

His morning-coloured cheekes, in which is plac'd,
A Lillie lying in a bed of Rotes ;
This part aboue all other I haue grac'd,
For in the blew veines you may reade sweet pofies:
    When he doth blush, the Heauens do wax red,
    When he lookes pale, that heauenly Front is dead,

Его ланиты цвета солнечного утра,
На этих ложах страсти лилии царят.
Они прелестнее всего, и можно видеть смутно
Сквозь них прожилок сладостные вензеля.
    Когда смущен он — небеса пылают,
    Когда бледнеет — зори умирают.
Chinne. Подбородок

His chinne a litle litle pretie thing
In which the sweet carnatian Gelli-flower,
Is round encompast in a chriftall ring,
And of that pretie Orbe doth beare a power:
    No storme of Enuie can this glorie touch,
    Though many should affay it ouermuch.

А подбородок — маленькая милая вещица,
Розетка сладких розовых левкоев,
Кольцом хрустальным заставляет восхититься.
В прелестной сфере есть могущество такое:
    Шторм жизненный его не может тронуть,
    Хотя другие в той стихии бурной тонут.

Lippes. Губы

His lippes two rubie Gates from whence doth spring,
Sweet honied deaw by an intangled kisse,
From forth these glories doth the Night-bird sing,
A Nightingale that no right notes will misse :
    True learned Eloquence and Poetrie,
    Do come betwene these dores of excellencie.

Его уста — весны рубиновые створки,
Медовой сладостью пленяют поцелуя,
И соловей в ночи их славу трелью звонкой
Поет, в согласии стройных нот тоскуя:
    Лишь подлинной поэзии искусство
    Поникнет в двери бесподобных уст.

Teeth. Зубы
His teeth are hewed from rich crystal Rockes,
Or from the Indian pearle of much esteem,
These in a closet his deep counsell lockes,
And are as porters to so faire a Queene,
    They taste the diet of the heau'nly traine,
    Other base grossenesse they do still disdaine.

Его из скал хрустальных высечены зубы
Или же из индийских драгоценных жемчугов,
Они — тайник, и в глубине хранят секретов груды,
Как стражи королеву охраняют от врагов.
    Они вкушают с блюд небесной свиты,
    Для низких непристойностей они закрыты.

Tongue. Язык

His tongue the vtterer of all glorious things,
The siluer clapper of that golden bell,
That neuer soundeth but to mightie Kings,
And when he speakes, his speeches do excell:
    He in a happie chaire himselfe doth place,
    Whose name with his sweet tongue he means to grace.

Его язык — оратор всех возвышенных идей,
Он что язык серебряный колокола златого,
Чей звук достоин слуха только королей,
И красноречьем превзойдет любого.
    Тот истинное счастье мгновенно обретает,
    Чье имя его сладостный язык благословляет.

Necke. Шея
His necke is Vestas siluer conduict pipe,
In which she powers perfect chastitie,
And of the muskie grapes in sommer ripe,
She makes a liquor of ratietie,
    That dies this swanne-like piller to a white,
    More glorious then the day with all his light.

Серебряная чаша Весты — его шея.
Которую та совершенной чистотой питает,
Когда на виноградниках, взращенных ею,
Она хмельную влагу отжимает.
    И шею лебединую напиток светлый
    Блеск дня затмив, своим окрасил цветом.

Breast. Грудь

His breasts two crystal orbes of whitest white,
Two little mounts from whence lises comfort springs.
Between those hillockes Cupid doth delight
To fit and play, and in that valley sings:
    Looking loue-babies in his wanton eyes,
    That all grosse vapours thence doth chastesize,

Белейшей белизны хрустальные планеты,
Два полулунья на груди покой даруют.
И Купидон меж двух холмов в долине этой
От радости поет, шалит, играет и пирует.
    Дитя любви, лукаво смотрит он,
    И все терзанья сердца прогоняет вон.

Armes. Руки

His armes are branches of that siluer tree,
That men surname the rich Hesperides
A precious circling shew of modestie,
When the doth spread these glories happines:
    Ten times ten thousand bleslings he doth taste,
    Whose circled armes shall cling about his waste.

Гранатового дерева серебряные ветви
Напоминают плавные изгибы его рук.
Даруют счастье, скромностью одеты,
Когда приемлют в драгоценный круг:
    Тот сотни тысяч раз благословлен,
    Кто этими руками окружен.

Hands. Ладони
His hands are fortunes palmes, where men may reade 
His first houres destiny, or weale or woe,
When he this sky-like map abroad doth spreade,
Like pilgrimes many to this Saint do go,
    And in his hand, white hand, they there do see
    Loue lying in a bed of yuorie.

Его ладони, как ладонь судьбы, где люди
Момент страданья, скорби и успеха узнают.
И если карту неба он дарить нам будет,
К святому новому паломники пойдут.
    И в той ладони снежно-белой частой гостьей
    Они любовь найдут на ложе из слоновой кости.

Fingers. Пальцы
His fingers long and small do grace his hand ;
For when they toucheth the sweete sounding Lute,
The wild vntamed beasts amaz'd do stand,
And carroll-chanting birds are fudden mute:
    O fingers how you grace the siluer wires,
    And in humanitie burne Venus fires !

Тонки и длинны, пальцы славят его руку.
И к мелодичной лютне прикасаются когда,
Дикие звери замирают слыша эти звуки,
Немеют птицы вдруг, и падает звезда.
    О, как добры вы, пальцы, к струнам серебристым,
    Венеры пламя разжигая быстро.

Bellie. Живот
His bellie (o grace incomprehensible)
Far whiter then the milke-white lillie flower.
O might Arabian Phoenix come inuisible,
And on this mountaine build a glorious bower,
    Then Sunne and Moone as tapers to his bed,
    Would light loues Lord to take his maidenhead.

Его живот (необъяснимое блаженство!)
Скорее цвета снега, чем молочных лилий.
О, Феникс мой арабский, сила совершенства,
Тебе, невидимый, жилище здесь сложили.
    Здесь Солнце иль Луна над ложем гасят свет
    Чтоб ясный бог любви вошел в твой Мейденхед.

(Игра слов: take maidenhead – лишать невинности и посетить
Мейденхед, где Генри принадлежало поместье — Х.С)

Nota. То, что заметно
Be still my thoughts, be filent all yee Muses,               
Wit-flowing eloquence now grace my tongue:
Arise old Homer and make no excuses,
Of a rare peece of art must be my song,
    Of more then most, and most of all beloued,
    About the which Venus sweete doues haue houered.

Замрите мысли, о, умолкни Муза,
Пусть красноречие владеет языком:
Восстань, Гомер, с тобой, старик, в союзе
Мы эту песню чудную споем.
    О редком, притягательном сверх меры,
    По сторонам которого два голубка Венеры.

There is a place in louely paradize,
From whence the golden Gehon ouerflowes,
A fountaine of such honorable prize,
That none the sacred, sacred vertues knowes,
    Walled about, betok'ning sure defence,
    With trees of life, to keepe bad errors thenceс

То место расположено в раю прелестном,
Берет начало здесь златой Гехон,
Источник, что так чтится повсеместно,
Святейший среди всех священных он.
    Среди деревьев жизни, под защитой стен,
    Назло хранится прегрешеньям всем.

His Thighs two pillers fairer far then faire,
Two vnderprops of that celestiall house,
That Mansion that is Iunos siluer chaire,
In which Ambrosia Venus doth carouse,
    And in his thighs the prety veines are running
    Like Christall riuers from the maine streames flowing.

Прелестней прелести два основанья здесь
Опоры две того святого зданья,
Все вместе трон Юноны собой являют весь,
Амброзию Венеры храня для созиданья.
    И венок разбежалась поволока
    Хрустальными реками от общего потока.

Legges. Ноги
His legges are made as graces to the rest,
So pretie, white, and so proportionate,               
That leades him to loues royall sportiue nest,
Like to a light bright Angel in his gate:
    For why no creature in the earth but he,
    Is like an Angell, Angell let he be.

Ноги его под стать всему другому —
Чудесно белы, пропорциональны —
Ведут его к любви блистательному дому,
Как ангела к вратам зеркальным.
    Что ж, чем не ангел он, ведь на Земле
    Творенья не отыщет равного себе.

Feete. Стопы

His Feete (now draw I to conclusion)
Are neat and litle to delight the eye,
No tearme in all humane inuention,
Or in the veine of sweet writ Poetrie
    Can ere be found, to giue his feet that grace,
    That beares his corporate Soule from place to place.

Его стопам (пришел я к заключенью)
Дано все, чтобы стать усладой глаз,
Они изящны и малы, чтобы души движеньем
Сводить с ума совсем несчастных нас.
    В жилах поэзии за множество веков.
    Для них не сыщется достойных слов.

And if by night he walke, the Marigold,
That doth inclose the glorie of his eye,
At his approch his beauty doth vnsold,
And spreads himself in all his royaltie,
    Such vertue hath this Phoenix glassy shield,
    That Floures and Herbs at his faire sight do yeeld.

Когда идет он ночью, Золотой цветок,
То окружен сияньем своих глаз,
И нерастраченной красы поток
С монаршей щедростью расходует на нас.
    Тот Феникс наделен щитом зеркальным:
    В нем отражается все в виде идеальном.

And if he grace the Walkes within the day,
Flora doth spreade an Arras cloth of flowers,
Before him do the prety Satires play,
And make his banquets in their leauie Bowers :
    Head, Haire, Brow, Eyes, Cheeks, Chin and all,
    Lippes, Teeth, Tong, Neck, Brefts, Belly are maiefticall.

А если же он днем прогулки совершает,
Встречает его Флора реками цветов,
Пред ним сатиры пьесы милые играют,
Средь яркой зелени и стол, и дом готов.
    Глаза, ланиты, губы, волосы, чело
    Шея, груди, руки — великолепно все.

This Phoenix I do feare me will decay,
And from him ashes neuer will arise
An other Bird his wings for to display,
And his rich beauty for to equalize:
    The Arabian fiers are too dull and base,
    To make another spring within his place.

И этот Феникс, я боюсь, исчезнет скоро
Из пепла снова не воскреснет он,
И виде новой птицы не предстанет взору,
Равной ему величьем и крылом.
    Огонь арабский слишком слаб, чтобы опять
    Из пепла Феникса нам Феникса создать.