Улыбка

                Андрюше Пронину.


Андрейка растянулся на песке, отдыхая от воды. Утреннее солнце тут же принялось за работу, наполняя кожу загаром и как-то уж очень быстро, сквозь жару, пропитанную морем, захотелось есть. Мама дала с собой завтрак, но его  хотелось разделить  с девочкой, которая позавчера с родителями поселилась на соседней улице, в доме с окнами в сторону волн. Девочку звали Наташа, она была
чуть повыше Андрейки и чуть потоньше, всегда держа в руках книжку. Андрейка надеялся, что Наташа спустится на пляж, он к ней подойдет, познакомится и они пойдут купаться. Море сегодня было уставшее, а не скандальное, как вчера.
Оно тихо накатывалось на берег, как бы зализывая пощечины, и журча, прикрываемое белесой пеной, уходило назад. Отменный день, думал Андрейка. Ну почему она не идет? Он все время смотрел в сторону лестницы, которая соединяла обрыв с кусочком дикого пляжа, находившегося под охраной рухнувших  и раскалывающих прибой, скал. Андрейка любил этот заключенный среди камней клочок песка, на котором в солнце так здорово отогревалось тело и бесконечно хотелось погружаться в воду. Было бы здорово, если бы Наташа умела нырять. Тогда можно было бы надеть маски и пытаться искать среди камней что-то такое, что на суше всегда вызывает интерес. Даже оброненные кем-то и обкатанные морем очки всегда хочется держать в руках подольше, чем свои. Интересно, почему это так? И захотела бы Наташа играть в контрабандистов? Вон ведь какая крепость высится над обрывом. Конечно, крепостью она служила когда-то, а теперь туда только туристов водят и смотрят во все глаза, чтобы они камешки на сувениры не расстащили. А то была крепость, только приступом ее и можно было взять, а теперь она как пыль, по всему свету на чьих-то полках рассеяна. Как кокосовый орех у дяди Левы, который он выловил в карибском море и держит теперь рядом с книгами и поршнем от мотора, иногда беря  в руки и удивляясь тому, каким этот орех был тяжелым, когда попал в первый раз в руки, и каким легоньким он стал сейчас. Высохла внутри жидкость, высохла и кожура, но все равно так и рвешься посмотреть на растущую из песка и швыряющую направо и налево сувениры-орехи, пальму. Дядя Лева рассказывал, что иногда пальмы сперва тянутся по берегу, и кажется что они упали, но потом изгибаясь, направляют стволы  в верх, и уже оттуда, с высоты, сбрасывают орехи на похожий на бабушкину пшенную кашу, песок. Бабушкина каша вкусная, жалко только, что она делает ее не каждый день, да и пальмы отсюда не увидишь. Вот придет Наташа и может быть они поспорят, чей горизонт дальше. Но наверное она выиграет. Девчонок трудно переспорить. Интересно, какую книжку она читает? И любит ли она наблюдать за птицами? Дядя Лева, однажды, в Венеции кормил голубей кусочками хлеба, малюсенькими такими кусочками. Голуби вразвалку торопились уткнуться клювами в мякиш и мурлыкали, мурлыкали, мурлыкали. А тут дядя Лева взял да и кинул здоровенный ком, и пока дутыши соображали кому-что достанется, воробей орлом выдрал этот кусок и как истребитель, умчался на другую сторону плошади. Возмущению голубей предела не было, однако вдогонку не кинулись, лентяюги пухлые. А может просто сытые были. С полным желудком поди крыльями не помашешь. А воробей – молодчина, утащил краюху с себя весом. Птицы, наверное, между собой, такого  мужчиной называют. Даром что серенький, а на хлеб совсем не промах. Будет ли Наташа смеяться, когда я расскажу ей эту историю? Эту очень смешную историю. Я за птицами люблю смотреть. Вот однажды, был очень сильный ветер у моря. Такой сильный, что когда я наклонился назад  под очень острым углом, то совсем даже не упал, а как бы полулежал в воздухе, а рядом висела чайка, машущая крыльями. И  мы оба оказались на миг соседями. Только одному буря не давала упасть, а другому не удавалось сквозь нее идти. А если эта чайка летела кому-то на помощь? Ведь она так кричала, кричала совсем рядом со мной, но я разлегся в воздухе и думал не о ней, а том,  какого цвета  Пегас. Если Наташа пишет стихи, то я скажу ей что Пегасов очень много, что у каждого поэта свой Пегас, и что каждый Пегас имеет  собственный цвет и этот цвет всегда меняется, в зависимости от того сколько поэтом написано. У Пушкина, я скажу ей, Пегас был воронной. Mы, наверное, будем спорить, а может быть насобираем маленьких ракушек  и  я, надев их на леску, сделаю ожерелье. Понравится ли оно Наташе? И любит ли она мороженное?


                Декабрь 2008