Про Шупу и Ипу

Шупа и Ипа жили на девятнадцатом этаже обычного девятиэтажного дома. Где-то начиная к этажу одиннадцатому домик начинал крениться влево. На девятнадцатом этаже он уже кренился так, что комната Ипы свисала напротив окна шестого этажа.
Сначала Ипа с Шупой перетаскивали все вещи на правый конец этажа. Вдруг перевесит. Но когда в левом углу остались только Ипа и Шупа, а напротив, в окне шестого этажа все еще продолжа биться в истереке сосед, Ипа решил не беспокоиться.
Соседу явно было хуже. А Ипе было все равно. Закат он все равно созерцал в комнате Шупы. А что еще, кроме заката нужно.

В дальней-дальней комнате у Ипы и Шупы стоял рояль. Он уже давно играл только ему известные мелодии. Его ножки были уже давно сломаны, и если бы Шупа иногда не подкладывала под них англо-немецкие словари, он бы уже давно развалился.
Ни Шупа, ни Ипа играть на рояле не умелии. Только Шупа уверяла, что по утрам и по вечерам слышит, как рояль сам по мебе что-то брякает. Это она называла музыкальным слухом. Ипа ничего не слышал, но молчал.
Шупе и Ипе очень нравилось наблюдать как утренее солнце гладит лучами белые клавиши рояля. Они когда-то были синими, но солнце выгладило их до белизны.
Иногда через рояль пытались прогрызться к Шупе и Ипе какие-то непонятные человечки. Шупа очень их боялась. Поэтому, как только из рояля доносился любой немузыкальный звук, Шупа с криком бежала к Ипе. А затем Ипа шел и заколачивал досками прогрызаемую в рояле дырку. При этом попадая человечкам по зубам.
Только услышав громкий ор, Шупа успокаивалась.
Ипа не хотел выбрасывать рояль. Прогрызались к ним через строго определенные периоды времени. Ему нравилось, что в жизни есть что-то постоянное.

Когда Шупе было плохо, она обычно пряталась в шкафу. При этом стиснув руками рот, чтобы ни в коем случае никто не услышал, как она плачет. Потом, когда высыхали слезы, она шла смотреть закат с Ипой. И все снова было хорошо.

Шупа любила сидеть на подоконнике, и болтать свешенными вниз ногами. свесив ноги вниз. От этого домик провисал допятого этажа. И покачивался в такт.
Наверно, ему также весело как мне, подумала однажды Шупа. Она заболтала ногами в двадцать девять раз сильнее. Доимк загудел. Девятнадцатый этаж провис до второго с половиной. На шестом грохнулся с табуретки  сосед, только-только начавший привязывать к люстре петлю.
Шупа болтала ногами, пока это ей не надоело. Конечно, хорошо сделать другим что-то хорошее - но мне тоже отдых нужен, решила она.
Домик облегченно вздохнул, а сосед на всякий случай решил привинтить табуретку к полу. А свои домашние тапочки к табуретке. И долго-долго думал: может, еще и носки к тапочкам прикрепить?
А на самом деле Шупа любила сидеть на подоконнике вот почему. Падать вниз явно было долго, а в конце-концов, еще и больно. Ипа сказал, что тут как с роялем, англо-немецкими словарями не обойтись. Но Шупа не боялась - словарей у них было очень-очень много. Что-то да поможет. А то, что ей есть куда падать, уже успокаивало. Гораздо было бы хуже, если бы падать ниже было уже некуда.

Как-то, под мерное покачиванье домика, Ипа заснул и увидел очень скучный и удручающе банальный сон. Он был странным существом, который сидел за книгами и что-то судорожно из них переписывал. А к нему постоянно ломились другие странные существа и говорили, чтобы он шел спать. Ипе это не понравилось и он взял да и назло им проснулся.
Уже в безопасном наяву он представил всю жизнь этого существа. И ему стало страшно. Привычное ощущение нереальности ему вернули полетевшие с небес на землю звезды. Прибежала Шупа и они вместе начали их ловить сачками.
А вель кто-то так живет. И сачками никакими не поможешь.

"Жили-были Шупа и Ипа...", - начал было писать Ипа. И ему не понравилось. Он выкинул стол, на котором накорябал это, через дымоход и начал снова. "Живут-бывут Шупа и Ипа". И снова ему не понравилось. Живут они? Живут. А вот бывут ли? Ипа не знал. И Шупа не знала.

Ипу постоянно спрашивали: а почему, когда он думает, у него такое каменное лицо? Так как Ипа думал очень часто (иногда даже быстрее, чем Шупа болтала ногами), то тема была очень животрепещущей.
А Ипа удивлялся. Разве непонятно? Когда он думает - он же ясно дело где-то в не пределах своего лица. И вообще тела. А что придает живость лицу - мысли же! Даже такие, как у Ипы, которого беспокило больше всего три вопроса в жизни. Беспокили потому, что он решил, что его беспокоит только три вещи в жизни. И он думал, что же это за вещи должны быть.
Вот поэтому мысли из мозга вдаливаются в лицо и подделывают его под себя. А когда мыслей нет - лицу подделываться не под что. Вот оно и обращается в свою обычную окаменелость.
И вообще все создано из камня.

В каждой комнате висели часы. И все они шли по-своему времени. Кто в обратную сторону, кто в девять раз быстрее. Они давно уже жили своей собственной жизнью. Очень давно. Вечно. Шупе нравилось выглядывать из окон комнаты и видеть, как по-разному за стеклом меняется время. Где-то Большие Взрывы, где-то спятившие демиурги. Где-то Ядерные взрывы и спятившие люди. Забавно.

-Весна пришла! - сказал Ипа, залезая обратно в окно.
- Почему? - спросила раскачивающаяся на люстре Шупа.
- Не знаю. Просто пришла.

Смерть - это холод, считал Ипа. Тогда, видимо, жизнь - это жар. А сон - это временная смерть. вечно быть в жару - нельзя. И в холоде вечно нельзя. Нажаришься - и чуть-чуть охладишься сном. И снова можно жариться. Пооэтому, когда не спишь долго, то тебя как будто жаром прошибает, думал Ипа. И бывает, что не спят, не спят люди долго и сгорают вот так вот заживо.