Из последнего

***
Где слева поворот на Гущу,
В мою деревню справа путь.
И чувство Родины всё пуще
Так что ни охнуть. Ни вздохнуть.

То чувство было не для торга.
А всё на свете  с ним сильней.
Когда я с детским тем восторгом
Как раньше, небо здесь синей.

Здесь взглядом встретился с девчонкой
За полисадником её.
То чувство так пронзило тонко,
Что я во всем и всё моё.

Ах, эта девочка в косынке…
Возможно ль снова  ощутить?
То  чувство на всеобщем рынке
Не хватит денег, чтоб купить.

То чувство как сирени зрелость,
Материально ощутить?
Чтобы сквозь ситец тело прелесть
Чтоб мир весь вздрогнул, продавить?

Ах прелесть та, что состоялась,
Я на девчонке той женюсь.
А роспись в Загсе это малость,
На ней стоит твердыней Русь.

Чтобы святое перекрестье
В душе прорезалось как крест,
Когда  с ней на земле мы вместе,
И нас скрепляет прочно честь.

Как нас либерализмом сперло,
Рабы. А кто с деньгами – знать.
Вцепиться б как фашисту в горло,
И их свободу разорвать.

Горят как прежде в церкви свечи.
Ценю мгновение, что есть.
Святая правда человечья
Пробьётся  в небе словно крест.

***
Как было мощно государство,
И я в троллейбус синий сел…
Пел Окуджава с чувством братства,
И песню с ним весь свет запел.

То государство неприлично
Смотрело всем как символ бед.
Но Окуджава есть как личность,
А государства больше нет.
 
А спросят кто ты и откуда?
С какой страной ты, человек?
Была страна как амплитуда,
Что с ней ты выше, чище всех.

В зените славы Окуджава,
Теперь свобода хоть куда.
Ему как будто задолжали
И села все, и города.

Но что-то перло в нас наружу,
И выперло вот навсегда.
Когда чернь государство рушит.
Спроси – где Родина моя?

Теперь уже мы все бездомны.
И тянет к Сталину душа.
А раньше мысль – страна огромна-
Звучала, всех врагов круша.

А демократия бездарна.
Таланты ищут свою сеть.
В той Родине авторитарной
Была превыше всего честь.

Вновь Окуджава под гитару
Звучит как будто на весь свет.
Не нужен здесь теперь задаром,
Того подтекста  больше нет.

Что та свобода для народа?
Пусть ты свободней, но за то,
Теперь без племени и рода.
Теперь для вечности никто.

Уже потеряна держава,
И от свобод померк весь свет.
И что теперь нам Окуджава,
Когда подтекста того нет?

Нам та свобода не подарок,
И Сталина с ней вспомним мы,
   Как те доярки, сталевары
    При нем достойны  и умны.

***
 Пока я точно не грущу.
Пока я всём и всё прощу.
И тем живу, что превышаю,
И в жизни всё и всем прощаю.

Пока я вижу в небе звезды.
Пока мне сладок жизни воздух.
И кажется как встарь порой –
До звезд дотронусь я рукой.

Узоры вижу на окошке
И затаенные слова,
Пока со мной живется кошке,
Мир добрый, коль она жива.


А ты в том мире как на троне.
И пессимизм тебя не тронет.
А тронет лишь моя рука,
Что ей дозволено пока.

Пока всё замерло движенье,
Пока не звякнет тишина,
Ты этот мир долготерпенья
Звездою рушишь всё одна.

А прочие  смеются звезды,
Теперь пред ними я такой…
И сладко, что любить не поздно.
И до конца гореть с тобой!

***
Меня любила пионерка,
В отряде то никто не знал,
Чтоб этот миг не исковеркать,
Я нашей тайны не предал.

Я помню всё – её волосики.
Кололись что щекотно так.
Одним касаньем детство пройдено,
А взрослость не придет никак.

Когда кончал я в сладких муках,
То пред собою видел трон.
Её богиней многорукой,
И к ней иду я на поклон.
***
День черным был, и было так обидно.
Шпана в разгуле до краёв.
Добра мне в жизни уж не видно.
Когда нас предал Горбачев.

Еще вчера так не подкупны.
Был честен труд и тем нам мил.
Но вырвался вдруг элемент преступный,
И днем нас грабить выходил.

Советской власти милосердье,
И тепленькими взяли нас.
Волкам безумным на съеденье
Отдали весь рабочий класс.

На митингах с трибун глядели,
«Ура» кричали, когда им,
Те, кто поднялся на идеях,
Чтоб их предать и стать чужим.

Мы поняли, что нас не любят,
Из ямы выбирайся сам.
У слуг взросли акульи зубы,
Вдруг в глотку впившиеся нам.

А были мы во всем согласны,
Но рынок появился тот,
Что чувствуешь, что здесь опасно.
Но зубы им покажет наш народ!

Ах, что творят, хоть ставят всё вопросы
Гуманные под перестройку ту.
А что ни гад – то реформатор и философ…
Хоть яда столько, что давно невмоготу…
***
Любовь жила среди плевков и мата.
Бросали комья грязи ей во след…
Но мы не раскрывали её клада,
Тем у  кого в любви понятий нет.

Вагонов шла разгрузка, тяжесть
 давила  разгружаемых мешков.
Казалось миг, от них на землю ляжешь,
 Еще немного и готов.

Диспетчерша в конторке в теле.
Когда отметиться зашел,
Так на меня она глядела,
Что все вдруг стало хорошо.

Еще гудело от той спешки,
Усталость била через край.
Но глянула она с усмешкой,
Кивнула головой: «Давай?»

Закрыв дверь, потянула на пол.
Под спину бросив лишь пальто,
А я её почти не лапал,
Но мощным был как вол зато.

И вот уже в оргазме, в муках,
Но тут закончился обед.
И всем кричат: «Пора. А ну-ка,
Друзья, валите на объект!»

И все на свете ненавидя,
Качаясь, умирая под мешком,
Усмешку той диспетчерши я ясно видел,
А больше ничего потом.

А утром после сна отключки
Она увиделась со мной.
Как своего взяла под ручку,
Поволокла к себе домой.

И после телом тем болея,
Что среди сумрака белело,
Лишь приходить в себя я начинал –
Вновь лезла, и на ней кончал.

А в выходной гуляли в парке,
Вновь повлекло под солнцем ярким.
С усмешкой кинула: «Давай?»
И баловник смеялся май.

Я повернулся – а она с усмешкой,
И чтобы я не напорол,
Но в действиях я с ней не мешкал.
А раз всё выдержал