Звонок

Вечер. Звонит телефон. Поднимаю трубку и через помехи слышу старый, немного скрипучий, но необыкновенно нежный женский голос:

- Здравствуйте. А Серёжу можно?
- Здравствуйте,- говорю, – тут таких нет. Вы ошиблись номером.

Только я собрался положить трубку, уже отнял её от уха, как услышал:
 - Миленький мой, тут маленький узбек…
Тут же прильнув обратно к трубке, я спросил:
- Кто, простите?
- Тут маленький узбек, мне помогает, набрал, видимо, не тот номер… Да… А нету у Вас в соседях Сережёньки? Я просила набрать 48…Или 49…
- Вы 49 набрали.
- Маленький узбек, кажется, не туда позвонил… Да…

Она тянула это «Да…» так томно, будто собиралась разразиться монологом ещё минут на 20. Что, собственно, и сделала.

- А у Серёжи жена была, говорит, мой мальчик, десять лет как разведён, и доченька- маленькая красавица…Да… И я красавицей ещё той была… С меня рисовали… Иной раз идёшь по улице- все оборачиваются, переходят на другую сторону, чтобы посмотреть… Девчонки глядят, любуются… С меня рисовали, 18 лет лепили из гипса мои формы.
 В Строгановском училище бывала часто… На балах… Там на гитаре играла, романсы пела… И вот ножки протяну скоро. Давно это было... Хорошей балериной была. Говорили, мол, несостоявшаяся звезда русского балета. Но я не завидую никому.
 И открою тебе, милый мой, философскую тайну: не завидуй никогда. Вот мне завидовали, например, а я сирота была. Сирота я была, козочкой маленькой… Соседи резали свинью, мне дали сала, а я как-то не понимала, что я круглая сирота. Ножки протяну скоро, и глаза невидящие уже, попросила узбека маленького позвонить Сереже. За мной они ухаживают, эти маленькие, снуют туда-сюда. И говорят мне что-то… Да!
Бывало, идешь в галерею в Лаврушенском, а на меня все смотрят и говорят: «Боже мой! Боже мой!» Вот такая красивая была. А ресницы настоящие, большие! А настоящие, потому что и нижние тоже длинные, пышные! Как гляну на кого-нибудь, так непременно влюбится. И начнут бегать, и там и сям, и письма шлют, и цветы присылают букетами, а я в театре балериной играла…
Игорь Босханько, который позировал для статуи «Рабочий и Колхозница», колхозник он там, обращался ко мне: «Нина Ивановна! Вы такая прелестная!» А я иду, краснею, и знаю, что такая хорошая… Но нет, нельзя хвалиться, нельзя.
Недавно скорую вызывали, приехали, врач смотрит, сделали узи, смотрит на ноги и говорит: « Пожилая- пожилой, а ноги- верно как у балерины!» А я и   знаю, что как у балерины! Почти звезда! У Данилевского играла! Забыл он меня… Да и все забыли… Спасибо, что меня выслушал, мой милый мальчик… Скоро ноги протяну, слепенькая уже… Когда я умру, я попросила, чтобы меня похоронили под красной тряпкой.
 Я рождена Советской властью! Была вся и всех! Каждый- бери сколько хочет! Растерзали… Ну всё, мой хороший, спасибо, что выслушал, а то слепенькая стала, не то что раньше- глаза- огонь… 

Сказав «Всего доброго, Нина Ивановна», я повесил трубку. Плакать даме в трубку было бы неприлично.