Для веры и неверье пригодится...

Cугубо личное


В семействе Гоголей, однако, прибавленье -
под Рождество родился мальчик-гоголёк,
что Николай Васильичем стать мог
(отец-то был Василий от рожденья),
но у четы родителей сомненье
образовалось - номер не прошёл,
и мальчика назвали Александром.
Здесь, впрочем, струны шевелит Эол -
ведь тоже имя в нашем литнаследье
проверенное и не из плохих:
то Пушкин-изумруд, то Грибоедов -
алмаза персианского цена...
А от себя добавлю, только на
приватной почве - не для публикаций -
что в годы, очень оны, у меня
была подружка, тоже Александра,
проворнейшая бестия, цветок
с порочными и нежными губами.
У девочки, в неполных двадцать два,
росли два малыша мужского пола.
Меньшой, от участкового мента,
вслед за разводом забран был свекровью,
а первенец про Сане возрастал.

В её глазах - не то чтобы блистал
огонь, но что-то ровное светилось,
не сгубленное жизнью на излом.
Её, бесспорно, закалил детдом
гуманного общественного строя...
Что ж до цветков - на ум проходят трое:
сурепка, повилики резвый вьюн
и колокольчик - белый, голубой,
сиреневый июня богомолец...
Однако ж, я разбаялся, баюн,
неуставной вчерашний комсомолец. -
Прощай, теперь совсем уже прощай,
искусница! Мне надо пить свой чай -
об Александре Гоголе продолжить
твоим транзитом прерванный рассказ
мне следует. Я перечёл как раз
творения его однофамильца -
не родича, так точно земляка -
"Портрет" и "Нос", "Заметки дурака",
вернее, "Сумасшедшего записки"...
И всё-таки о юной одалиске...
Нет, нет! Канальство! Больше ни строки,
ни слова больше о цветах июньских.
Тем более, что Николай Васильич
остерегался, как известно, роз,
тревожно чуя оттоманским носом:
розарий сплошь колючками порос...
И оставлял шипы самим же розам.

Так вот, об Александре... Что сказать?
Что, собственно, отметить? Ведь приятель
ещё столь мал, что считанных зубов
не хватит для надёжного укуса...
А в сторону классических гробов
скажу: искусство - преособый род искуса,
уменье сплавить мускулинум лбов
с чувствительностиью женственного сердца.
Тут, право, нужен, хоть на час, но Бог!
Когда-то Александр Сергеич мог
сие. Да новый век набухал перца
во все свои подливы и супы.
Ни уксуса не пожалел, ни соли...
Сегодня в кухне слова поневоле
над мерой той или иной крупы
дежурит тень скептического носа,
вдыхая запах едко-земляной
и нашатырь болотный. Два вопроса,
как дождь, висят над пишущей страной,
читающей всё меньше: "Что поделать?
и "Кто, примерно, в смуте виноват?" -

Здесь в силах я лишь старый постулат
припомнить: перемелится пшеница
худых времён. И недорода рожь
за нею на муку сгодится тож. -
Для веры и неверье пригодится!
Ну вот, почти и всё. Перекрещу
пространство. Именитого младенца
(купанья сцену в тексте опущу)
домашние в махровом полотенце
несут в молочноспелую кровать.
Секунда есть - полслова подсказать:
"Спи, милый". И последнее коленце:
"Есть, братец, время - имя не проспать".