проза Об этом знает только снегопад

ОБ ЭТОМ ЗНАЕТ ТОЛЬКО СНЕГОПАД

памяти друга и учителя Олега Хандуся…
 
Это был первый писатель, которого я встретила в своей жизни. Мне всегда казалось, что он меня недолюбливал. А мне это было так странно, я привыкла, что меня любят. Меня всегда любили, а этот смотрел то равнодушно, то вовсе враждебно.

Была поздняя осень. Город, оскалившись серыми пятнами грязного, подтаявшего снега, напоминал нищенку в полу истлевших лохмотьях. Время подходило к полуночи, а я шагала в тусклом, каком-то фальшивом свете фонарей и с тоской смотрела на светящиеся теплом и уютом квадратики окон. Я совсем замерзла, негреющее пальтишко, из которого я давно уже выросла, вынуждало меня зябко ежиться. Старые порванные кроссовки давно промокли, и ноги ломило от холода. Но самое гадкое – болел сломанный нос и на губы и на подбородок бежала теплая липкая кровь. У меня не было платка, и я размазывала кровь по рукам, утирая рукавом, шмыгала носом… Что у мужиков за привычка, – если девку бьют – обязательно по лицу! Меня охватила злость, обида, жалость к себе и я заплакала. Темно, все равно никто не видит, буду идти по ночному Магнитогорску в тени домов и реветь.
Навстречу мне шел какой-то человек. Это был мужчина невысокого роста, в широкой куртке неопределенного цвета, шагавший уверенно, размашисто. Я ускорила шаг, не желая попасть в полосу фонарного света и показать ему слезы и все еще не унимающуюся кровь из носа. Но он вдруг тоже ускорил шаг, и косые лучи фонаря как раз осветили наши фигуры и лица.
– Ты откуда такая красивая? – он улыбнулся как-то понимающе, бесцеремонно разглядывая меня.
– Добрый вечер… – мне так хотелось провалиться в эту минуту сквозь землю.   Иду домой – беззастенчиво соврала я.
Меньше всего мне сейчас нужна была компания и сочувствие, но очень хотелось есть, спать и главное – согреться.
– В такой время я тебя никуда не пущу, нечего тебе шарахаться по улицам, пойдем ко мне, я живу здесь недалеко… – он говорил это так просто, словно мы были знакомы с ним тысячу лет.
Я хотела было возразить, но он взял меня за руку и стиснув мои пальцы так, что я чуть не вскрикнула от неожиданной боли, не оставив мне ни одного шанса возразить, увлек за собой.
Он жил на пятом этаже в однокомнатной квартирке. В комнате стоял письменный стол с компьютером, заваленный книгами и рукописями, стул, магнитофон, на стене висела картина магнитогорского художника, в углу стояла кровать, рядом книжный шкаф и больше не было ничего. Сразу видно – нет в доме женской руки. Он как-то стеснительно задвинул рваные тапочки под кровать, засуетился согреть чаю, предложил поесть, но оказалось, что холодильник пуст, и кроме шоколадных вафель «Варюшка» в доме из еды нет ничего, даже хлеба. Стола у него тоже не было. Он аккуратно застелил пол последним номером местной газеты, выложил на блюдце с отколотым краем скромный ужин. Я есть отказалась и он стал молча хрустеть вафлями. Потом принес мне намоченное холодной водой полотенце, велел положить его на лицо, – чтоб нос не опух, и чтоб синяка не было.
Мы долго молчали. Говорить было вроде бы не о чем. Я чувствовала себя полной дурой, дергалась, стреляла по сторонам глазами и ощущала себя крайне неловко.
– Что ты как девочка-первоклассница сидишь? – он тоже ощущал себя, неуютно, видя как я сижу на краю кресла, напряженная и хмурая.
Пересилив в себе стеснение, я откинулась на спинку удобного, глубокого кресла, отхлебнула чаю, обхватив ладонями чашку, с удовольствием почувствовала, как руки мои благодарно, жадно вбирают тепло. И вдруг мы начали говорить. Ни с того, ни с сего два часа тараторили без умолку и за это время стали ближе друг другу, чем за полтора года с тех пор, как впервые познакомились. А потом снова резко замолчали. Но молчанье теперь было уютно обоим.
Прошло часа два. Он, казалось, забыл про меня. Ссутулив плечи, сидел на небрежно заправленной кровати, устремив глаза в пустоту. Мыслями он был далеко отсюда. И на мгновенье мне показалось, что в темных зрачках его видны сполохи виденных им когда - то в Афганистане пожаров войны. В лице его сквозило что-то болевое, мучительно понятное и непонятное мне одновременно, руки судорожно сжимались, комкая ткань плохо проглаженных брюк, тонкие бледные губы дрожали, а на лбу выступила испарина. Вдруг он, как-то судорожно вздрогнув, окунув лицо в ладони и застонал. Я сама не успела осознать, что вскочила со своего места и осторожно, но крепко обняла его со спины, зарылась лицом в предплечье. Он дернулся, попытался, было, отстраниться, но все же смирился, обмяк и затих. Так мы и просидели всю ночь. Не сказав больше ни одного слова, не меняя положения, словно окаменели. А за окнами пошел снег. Белый, пушистый, чистый он валил и валил огромными хлопьями, с легким шорохом касаясь темного стекла. И только снегопад знал о ночи, когда два человека, случайно и ненадолго согреют друг друга…

…А через несколько дней он умер…