Глава третья

ПОД ОККУПАНТАМИ СТАНИЦА

Уж август в Кирпилях купался.
Поэмы продолжаю сказ.
От Сергиевской гул приближался –
Беда не выбирала час.

Не грома летние раскаты
Неслись над матушкой-рекой.
Мост, маслобойню, элеватор
Бойцы взорвали за собой.

Как на заклание колонна
Шла к новой линии огня,
И брешь пробила в обороне,
Свалив коварного коня.

Медведовскую оставляя,
Не им суровый приговор
Сулило время. Друзей теряя,
Давали ворогу отпор.

К Победе, через отступленье
И страшных поражений ад,
И жертвы, тяготы, лишенья,
Шёл Красной Армии отряд.

Река дрожала ярким бликом,
И пахла горечью полынь.
Фашистский дух в станицу криком
Влетел с жестокостью румын.

В Медведовской семья Игната:
Жена и трое сыновей,
Отец и мать, родная хата,
Жизнь и дыханье черных дней.

Враг оккупировал станицу.
В опале небо и земля.
Над беззащитностью глумится-
Как не расстрел, так смерть-петля.

Принёс он голод, страх, насилье –
Народа попраны права.
К земле клонилась обессилив,
Побагровевшая трава.

На фронт писала Домна мужу:
«Калашника пытал фон Клейст.
Чуть Богу не отдал он душу –
Стращал расстрелом мракобес.

Нагайкой бил до полусмерти –
Казачью волю истреблял.
Спасла случайность круговерти –
За всех Степанович молчал.

Будь осторожнее мой милый,
От пуль себя побереги.
Мы рвы копаем, да могилы
И немцам чистим сапоги.

С зари до самого заката
Работы непочатый край.
Бригада, огород,   ребятам,
Всё время  кушать подавай.

Диденко старостой назначен.
Подав станичникам сигнал
«Не мог он поступить иначе»
Зерно колхозникам  раздал.

За край и деток боязливо.
В кармане денег – ни гроша,
И в летних, знойных переливах
Тоскует по тебе душа.

Забрали кур, зерно и сало,
Коров с подворий увели.
Разорено хозяйств немало –
Сельхозартели  разнесли.

Из школ поделали конюшни,
Прицелом смотрит автомат.
Залётный, ярый и бездушный
Жизнь превратил в кромешный ад.

Эвакуирована птица
И племенной молочный скот.
Народ неволей тяготиться,
Устав от горя и забот.

Пишу и чую, бесполезно –
Письма тебе не переслать.
Неволя, голод и болезни –
Конца мытарствам не видать,

Но мы,  Игнат,  не лыком шиты,
И хоть чудовищен захват,
От супостата  прячем жито
И русских раненых солдат.

Пишу тебе вторым заходом,
Веду серьёзный разговор.
Письмо сорок второго года –
В нём боль людская и укор.

Да как же так могло случиться,
Что допустили вы разгром,
И немцы зверствуют в станице,
А где же вы при всём при том?

Под страхом женщины и дети,
И немощные старики.
Под страхом все – и те, и эти –
Дрожат вторженцы -  вожаки.

Сентябрь развесил паутину
И вывел осени узор.
Народ впускал в дома скотину,
Что б опоганить  грязью двор.

И создавая неприглядность,
Отпугивали чужака.
Игнатушка, мой ненаглядный,
Да, наломайте ж им бока!

И ты с портрета смотришь нежно –
Ужели нет тебя в живых!
Лежишь  в краю чужом, безбрежном
Среди ромашек полевых.

Быть может, поглотила Волга
При переправе на плоту,
Или пленён « зубастым волком»
И терпишь страх и маету.

Быть может, по-пластунски где-то
Ползешь, налаживая связь.
Последняя звезда рассвета,
Как лучик над тобой зажглась.

В разлуке месяцы, недели –
И в этом, нашей нет вины.
Слёз нет – мы все окаменели
И огрубели от войны.

Васятка папу вспоминает,
Старается во всём помочь,
Но малыши не понимают,
Что трудно мне, терпеть  невмочь».

Голодный гомон птичьей стаи
Кружится тучей над стернёй.
Октябрь дождём стучится в ставни,
Пугая воем в час ночной.

Не лампы свет перед тобою
Бодрил дрожащим фитильком.
Надежда теплилась с мечтою –
Войдёт Победа в каждый дом.

Нет хлеба в доме, труд бесплатен.
С мошны пустой не дать, не взять.
В лохмотья превратился ватник –
Заплатки не за что цеплять.

Не греют мокрые постолы –
Другие не на что купить.
Куда ни глянь, все босы, голы,
А выжить надо, надо жить…

Туман клубится по дорогам,
Свет в чёрных окнах не горит.
Ночь убаюкала тревоги,
Во снах о счастье говорит.

И хлебопашцу в ночь не спится.
Война войной, но хлеб засей.
Бежит девчонка  по станице –
За тьмою тьма и жутко ей.

Ведь перед Родиной в ответе
мы все, кто против и кто за.
Создания нежно соцветье –
И руки мёрзнут, и слеза.

У ветра помощь не попросишь.
Пока не выбилась из сил
возилась с трактором на ощупь,
а он, буксуя, грязь месил.

Заглох, и, не  закончив дело,
В обратный путь летел мой стих.
К станице подходя не смело
Бандитов встретила двоих.

От страха подкосились ноги,
И резал слух блатной жаргон.
На помощь ангелы и Боги
Летели к ней со всех сторон.

Войной разорено немало.
В стране бедлам – разгул ворам.
Свидетелем невольно стала,
как вышла банда со двора.

Ты у бандитов жизнь просила.
Прикрывшись непроглядной тьмой,
Они девчонку отпустили -
До днесь не верится самой.

Народ ограблен и унижен,
И тяготят заботы дня,
Но бьётся в жилах пламень жизни
неугасимого огня.

Всё было движущей мишенью:
И тыл, и фронт, и времена.
За каждый дюйм земли священной
Платили жизнью вы сполна.

Дороже нет родного крова.
Сквозь дымку, холод ноября,
Увидеть Домну, слышать снова,
Лечу, желанием горя.

Во сне посапывали дети
Согревшись лаской и теплом.
Идти в бригаду на рассвете,
А ты всё грезишь над письмом.

Представив иву  возле  речки -
В сени её шатровый свод.
Твоё укромное местечко –
Любви и радости восход.

Под птичий звон кивал подснежник –
От ветра на листок прилёг,
И паренёк лихой и нежный –
Взгляд серых глаз – любви сполох.

Незабываем день весенний,
Журчанье вод наперебой.
За полдень уходили тени –
Он вёл гнедых на водопой.

Смятенье чувств, земли круженье,
Собой не в силах овладеть,
И ветви гнулись в отраженье
От лёгкой зыби на воде.

Всё это в прошлом, не возвратном,
Как уходящий горизонт.
Зарница памяти отрадной
Одушевляет на полёт.

Под оккупантами станица
И давит комендантский час.
В печи солома не курится,
И завершён главы рассказ.