Рынок. Почти средневековое действо времён чернокни

.
                Р Ы Н О К

                Почти средневековое действо времён чернокнижья



                Сегодня снова я пойду
                Туда, на жизнь, на торг, на рынок,
                И войско песен поведу
                С прибоем рынка в поединок!
                В.Хлебников (1914)


                Есть многое на свете, друг Горацио,
                Что и не снилось нашим мудрецам…
                В.Шекспир. Гамлет, I, 5.
                (Пер. Арс.Тарковского)


              Сцена представляет собой громадную книгу. Перед началом действия она закрыта. На подмостках появляется ПРОЛОГ. Его сопровождает молчаливый спутник.


       ПРОЛОГ

Лишённый авторства Пролог –
я – начинаю парафразом,
сценарий Вами был подсказан,
легко запомнился урок:

Горацио, мой друг! Король
уж в заговор вовлёк Лаэрта…
Жаль, наша драма не про это,
и нам играть иную роль,

не Гамлета… Но та же боль,
к развязке призывает пьесу,
где истеричный визг диеза
не глушит жалобный бемоль.

Герой, застигнутый врасплох,
тебя я возведу на сцену,
чтоб по твоей шкале расценок
судить о ценностях эпох.

Движенью темы задан ход,
и вот – сюжетная пружина
вольноотпущенником-джинном
взлетает, выпуская Хор.


             Книга с шелестом распахивается. Гравюра на развороте листа оживает. Средневековая площадь. Рынок. Крики, сливающиеся в ХОР.



       ХОР

Ни христианского рая,
ни мусульманских гурий
не надо. Мы выбираем
место, где Бог – Меркурий.

Рынок, скопленье народа,
купля, продажа, мена,
крик “по рукам!” или “продан!”
слаще яблок Эдема.

Благоухание сада
наших чувств не заденет.
Сердцу одна лишь услада –
звон сверкающих денег.

Деньги – товар – снова деньги,
жизнь – это форма сбыта,
всё остальное – виденья
истин, давно забытых.

Мы фимиамы воскурим
и воспоём: “Гряди, ты!
Хитрый, крылатый Меркурий,
Бог счетов и кредитов!”


             В рядах мелькает тёмная фигура. Скользящая, неслышная походка и чёрная одежда придают ей сходство с ТЕНЬЮ.



       ТЕНЬ

Воют по спетой программе,
мёртвого развеселят.
Хватит, настала пора мне
взыскивать по векселям.

Что ж, в междурядье торговом
будет должник разыскан.
Взгляни-ка, под договором,
это – твоя расписка?..


             Протягивает лист бумаги.



       ТОРГОВЕЦ

Снова на площади ты средь менял
всё ищешь кого-то, может, меня?
Ну, не мешай, отойди от прилавка,
здесь крики и ругань, драки и давка,
тяжбы, заклады, безумие торга…
Ты-то зачем обиваешь пороги
лавок базарных?.. Торгуй иль меняй…
А с этой бумагой прочь от меня!



       ТЕНЬ

В чёрном вся, с головы до пят,
обошла весь торговый ряд,
от начала и до конца,
и не молвила ни словца,
лишь поправила чёрный плат,
как забил, загудел набат.

Взвился занавес средневековья,
заметалась тень чёрная, вдовья.



       ХОР

Эй, не верьте личине вдовства,
чернота её – от колдовства,
как бы не было в том обману,
что купить ей не по карману,
пусть берёт что-нибудь да платит,
коли нет – разорви ей платье,
заголи плечо, – вот так, –
на плече сатанинский знак,
неуёмной гордыни клеймо, –
ну, а если мы проклянём? –
Не сумеет купить иль продать, –
еретичку огню предать!


             Посередине площади возведён костер. В центре его – ТЕНЬ. Чёрные одежды занимаются ярким пламенем. Гудят колокола, в гуле одного из них слышится голос ЖАННЫ.



       ЖАННА

Пусть заходятся в рвении рьяном
     поджигатели у костра,
не страшись: с тобою, сестра,
     вспыхну я из руин Руана.

Факел, плещущий чёрной смолою,
     запалил общественный суд.
Что ж: сожгут, потом вознесут
     в ранг святых… Так всё было со мною.

Так светись над толпою несметной
     в блеске пламени золотом!
Искрой огненной за лотком
     упади, затаись незаметно,

чтоб над рынком заняться жар-птицей,
     место торжища всполошив…
Саламандра, сестра, пропляши
     всесжигающей Огневицей!


             В танцующих языках пламени кружится и вьётся маленькая змейка.



       САЛАМАНДРА

Раз накликал такую беду,
долг прощу, но от сердца отрину,
чёрной гарью на город паду,
серым пеплом засыплю рынок.


             От костра отскакивает плещущая брызгами огня искра, от которой вспыхивает рыночная площадь. Кружатся огромные лохмотья сажи.



       ГОЛОС ИЗ КОСТРА

Хлопьями вьётся и кружится сажа,
облако чёрное виснет совой,
город засыпанный обезображен,
Золушка, Золушка, где твой совок?


             К пепелищу подходит печальная девочка.


       ЗОЛУШКА

Не отхожу я от котла,
     вожусь с посудой,
золою прогорит дотла
     надежды чудо.

А был обещан башмачок
     в предмет залога,
но с той поры – молчок, молчок…
     И я немного

грущу о временах Перро,
     а наши принцы,
ломая вечное перо,
     возводят в принцип

корысть и номера банкнот
     расчётных книжек
и словно по линейкам нот
     костяшки нижут.

А мой удел – очаг, очаг,
     совок и веник.
Надежды слабый пульс зачах
     под спудом денег.

Даёт сегодня новый бал
     на пепелище
его величье – Капитал,
     а я – из нищих.

Ах, право, Золушке смешно
     веселье бала,
где пляшут кошелек с мошной
     в торговых залах,

где по полу струится шёлк
     из ассигнаций
за тем, кто на престол взошёл
     с пакетом акций.

Когда-то доброй я слыла,
     забудь об этом.
Лети, остывшая зола,
     по белу свету!



       ГОЛОС ИЗ КОСТРА

Разлетается Змеем Горынычем,
веет пепел по площади рыночной,
метит лица, пятнает души,
подойди поближе, послушай!



       СГОВОР

Продай мне книгу, я куплю,
ну, называй же цену,
не хочешь денежных купюр –
по правилам обмена

мы выгодные совершим
для нас обоих сделки.
Ну, как? на этом порешим?
Товар довольно редкий.

Мы по страницам счёт ведём,
по спискам иллюстраций.
Берёшь втридорога альбом?
иль нет?... Давай меняться!

Вот книга. Как изыскан шрифт,
как стиль и слог отточен…
Спеши купить, пока тариф –
по договору– прочен.

А то, неровен час, цена
подскочит ненароком.
Вчера была твоя она,
сегодня – вышла боком.

Ах, не смущайтесь, это штамп
одной библиотеки,
немножко поскоблите там,
и он изъят навеки.

Ловите вожделенный миг…
Поверьте антиквару,
что лучшее из моих книг –
вот эти мемуары.

Взгляните – строгий силуэт
очерчен кистью тонкой,
таким чрез преломленье лет
казался он потомкам.

Еще бы вам я предложил
(зайдите только завтра)
воспоминания – с кем жил
небезызвестный автор.

Вот рукопись – и так стара…
Что, что вам непонятно?..
Нет, нет… То пепел от костра
на мне оставил пятна.


             Прячась в толпе, к костру украдкой пробирается сумрачный человек в крылатке. Под мышкой судорожно зажат пухлый том.



       ЧЕЛОВЕК  В  КРЫЛАТКЕ

Вас бы изгнал я, я бы разрушил
     вашей религии храм.
Скупщики, воры, мёртвые души,
     книгу я вам не отдам!

Всё на продажу, всё на продажу!
     Всё разойдется с лотка.
Что – персонажа? – жизнь мою даже
     пустите вы с молотка.

Господи Боже, осталось немного…
     Только успеть бы поджечь…
Пламя листает страницы… Гоголь
     рукопись бросил в печь.


             В огонь летят книги, рукописи, альбомы, картины.



       ГОЛОС  ИЗ  КОСТРА

Бред Бредбери и градус Фаренгейта
     в безумном гоне эстафет
нас предают под барабан и флейту
     разгулу аутодафе.


             Костёр возгорается с новой силой. К нему проталкивается СТАРУХА с вязанкой хвороста. По слабоумии в каждом сожжении ей мерещится Ян Гус.



       СТАРУХА

     Вспыхнув жаркой соломинкой
огонёк легко занимается.
Чтоб не мучаться, чтоб не маяться,
     разгорайся, соколик мой!

     Нет, тебе не мерещится:
это я, – позабыв о хворостях, –
притащила вязанку хвороста, –
     старушонка-процентщица.

     Что ж, болезный, не кликнешь ты
о святой простоте*, о наивности?
Каково огонёчек мой вынести
     да с вязанкою лишней-то?

     Я всегда, где пожарища.
На моём на веку, знаешь, сколько их?..
На таких вот смутьянов, раскольников
     В пух и в прах разбазаришься.

     Позабыла о скупости
Для тебя, мой касатик… Чтоб пусто вам,
Полыхай со своими искусствами
     На костре нашей Глупости!


             СТАРУХА возглавляет шествие вокруг жуткого факела, размахивая суковатой палкой. Под её указку все поют.



       ХОР

Блеск Глупости и спесь!
Долой рассудок, разум!
Мы хором взвоем песнь
хвалы вслед за Эразмом!

Что? – мозг или мозоль
под черепной коробкой?
Ты хочешь знать? Изволь, –
пузырчатая пробка,

готовая впитать
в себя всё без разбора,
а после рассказать
при «умном» разговоре.

Всё месиво всосав
из слухов, слов и споров,
разжиженный состав
выплёвывает скоро.

Докладывает факт,
где, что, когда успела…
“Отчитываюсь, так:
Вчера была в капелле,

премиленький там зал
и люстры блеск волшебный…
Не помню, кто играл…
Кого? На «Ш»… Ше… - Шенберг,

в программке так стоит, -
известный композитор…
а ниже – Хиндемит,
он тоже знаменитый…

Как жалко, вернисаж,
увы, не пробежала,
закрылся Эрмитаж.
Обед. Я опоздала.

А выставку того…
Фамилию забыла.
Грузин он**… Так его,
его уже закрыли.

А ночью не легла,
я Данте изучала…
Заснуть уж не смогла,
читала я начало…”***

И так вот каждый день
бренчит в пустой коробке,
долдонит дребедень
нажравшаяся пробка.

О, Духа нищета!
(извилины закисли)
Тщета, тщета, тщета
сыскать намек на мысли!

О, пробочная спесь,
потуги на культуру…
Пусть громче грянет песнь, –
искусство судит Дура!



       ГОЛОС  ИЗ  КОСТРА

О чём она? Зачем они
     все в очередь встают?
Их языки зачумлены…
     Огня!.. Марго, твой суд!


             Влетает разъярённая Маргарита, расшвыривая метлой хороводное сборище.



       МАРГАРИТА

Вы, со свинячьими визгами, прочь!
       Искусство вам не корыто!
Я – ведьма! За всех, кто сожжён был в ночь,
       сегодня встаю на защиту!

Менялы, купчики и болтуны,
       деляги от чернокнижья,
за ценность приняв оборот цены,
       к искусству не стали вы ближе!

Прочь, оскоплённые, прочь, торгаши,
       ремесленники спекуляций,
вы, душу продавшие за гроши,
       проклятье мое вам, проклятье!

От скверны, от грязи вашей спасу
       я – Рукопись ту, что нетленна.
И вот приговор вам и Страшный Суд:
       Геенна! Геенна! Геенна!..


             Выхватывая неопалённые листы, МАРГАРИТА метлой раздувает огромный пожар; огонь заливает рыночную площадь, сметая все постройки. Гравюра рассыпается, книга с треском захлопывается. Удушливо пахнет гарью.

             Из-за корешка выходит ЭПИЛОГ в сопровождении молчаливого спутника.



       ЭПИЛОГ

Но в чём же суть? Ужель игрой
зовётся суета на сцене,
когда неясно, кто – герой,
кто мечется, как неврастеник,
кто первый закричал: “горим!”,
разрушил стройность декораций,
где здравый смысл? Не разобраться;
ход действия неуследим,
пойдём отсюда, мой Гораций,
мы о другом поговорим…


             Уходят.


* O sancta simplicitas! – слова, приписываемые Яну Гусу.
** Нико Пиросмани.
*** Прямая речь приведена почти дословно.


Иллюстрация: Владимир Татлин «Череп на раскрытой книге» 1948-1951.