Дворняга

        Она любила дождь. Конечно, он доставлял большие неудобства, когда лил, не переставая сутки или двое - сначала намокали длинные шерстинки, потом вода проникала в подшёрсток, и,в конце концов, вся её замечательная рыжая с жёлтым отливом шерсть скатывалась безобразными прядями, которые свисали с казавшегося ещё более худым, чем было на самом деле, тела.
        Она не любила себя во время дождя. Впрочем, и в солнечные дни она себя тоже не любила. Она любила дождь.
        Можно было сидеть в парке недалеко от небольшого кафе, от которого шёл запах жареного мяса и кофе. Она не знала, каким бывает настоящий кофе, она ни разу его не пробовала, но люди могли надолго о ней забыть, когда пили настоящий кофе, а не отвратительный растворимый. А вот запах жареного мяса пробуждал аппетит и заставлял мечтать о жизни, которой никогда не было, и, наверное, уже  никогда не будет.
        Люди надолго забывали о ней, когда пили настоящий кофе. И когда шёл дождь.Это было замечательно. Никто не кричал: "А ну пошла вон!" Никто не пугал ей детей : "А ну не реви, а то отдам вон той дворняге!" Можно было брести куда глаза глядят - медленно и бесцельно...

        Он появился неожиданно. Откуда он взялся - один в глубине парка в этой немыслимой зелёной футболке и таких смешных замшевых башмаках, пахнущих костром и ещё чем-то неуловимым, но очень родным?
        Он, наверное, тоже любил дождь. По крайней мере, он никуда не торопился.
        - Привет, псина. Грустишь? Хочешь рулет с маком?
        " И почему он не собака? - подумала она. - Тогда бы я придумала, что ему сказать."
        - Вижу, что хочешь, - он бросил огромный кусок булки ей под ноги.- Ну на, ешь.
        Такого вкусного ужина у неё не было давно. Она проглотила кусок целиком, не прожёвывая.
        - Да ты, смотрю, совсем голодная. Ну на ещё, - он бросил ей последний, самый маленький кусочек рулета, стряхнул крошки с ладони.
        Она благодарно завиляла хвостом. Она давно никому не виляла хвостом.
        - Ну ладно, пока. Он наклонился и погладил её по голове. Всё-таки, он тоже любил дождь, иначе не стал бы прикасаться к её отвратительно мокрой шерсти.
       Она доела рулет, запила его водой из лужи, жадно лакая и брызгая во все стороны. Подняла голову. Вдали всё ещё видна была зелень его футболки. Нерешительно она сделала шаг, ещё, потом пошла, и, наконец, побежала следом, боясь потерять мужчину из виду.
       "И почему я не человек? - подумала она. - Я могла бы окликнуть его."

       Сразу за парком асфальт заканчивался и переходил в просёлочную дорогу. Вдалеке темнели невысокие сельские строения. Дом, в котором он жил, был обложен красным кирпичём поверх ещё крепких брёвен. Добрый хозяин достроил второй этаж, и теперь дом мало чем отличался от соседних, разве что теплом и улыбчивостью, да ещё крыльцом с сохранившимся над ним козырьком. Стоял дом почти в конце длинной улицы, единственной улицы в селе, много повидавшем за время своего существования. Старые люди поговаривали, что в полях за огородами наши доблестно бились с французами. До сих пор нет-нет да откапывали из земли мальчишки - любопытные, свободные и  шумливые, как галчата - монетки, крестики и всякие другие разности тех времён, а то и более древних.
       - Представь себе, эта земля помнит моих пра-пра-пра-каких-то бабушек-дедушек.
       Она слушала, склонив набок голову, зажмурив глаза от удовольствия. Солнце просвечивало сквозь веки, казавшиеся ярко-алыми оттуда, изнутри её существа. И вся она казалась себе ярким солнцем, взошедшим над холодной рощей, над этим селом, сумевшим затеряться вблизи большого, шумного и бестолкового города, над озёрами, подмигивающими ей снизу весёлыми, такими же, как она теперь, бликами.
       Она была солнцем! Она готова была светить днём и ночью, если бы он позволил.
       " И почему она не человек? - думал он. - Я бы мог многое ей рассказать. Я бы рассказал ей даже то, о чём никогда никому не рассказывал. Она умеет слушать. И глаза у неё добрые и смешливые, как у девчёнки."
       Она сторожила его дом по ночам и гоняла котов, орущих под утро под его окнами. Она давала знать, когда кто-нибудь приходил к нему в гости, и приносила в зубах удочки, когда он собирался на рыбалку. Удочки были тяжёлые и холодные, сложенные в толстую палку, так и норовившую выскользнуть из её крепких зубов. И, когда он выходил из калитки, она бежала впереди и заливистым лаем разгоняла голубей и всякую прочую птицу, посмевшую невовремя приземлиться на пыльную неровную, изрытую колдобинами, дорогу, по которой он шёл к одному из озёр.

        Лето закончилось. Потянулись низкие, похожие на старый дырявый шерстяной плед, тучи. Заморосили робкие пока дожди. Она уже и забыла, какими они бывают - тоскливыми и безнадёжными.
        Однажды в калитку постучали.
        - Хозяин, открывай! Слышь! Сын у тебя родился! Вот радость-то!
        Сначала она не поняла - какой сын?. Потом обрадовалась - у него родился сын! Она будет бегать с ним по двору за мячом. Мяч обязательно когда-нибудь улетит за забор. Тогда она пролезет в дыру в заборе, которую давно заприметила, и принесёт мальчишке, ждущему её нетерпеливо и радостно, круглый, тугой, как арбуз, мяч.

        Он закрыл дом на два замка - верхний, врезанный в новую ещё, деревянную дверь, и нижний, висячий, втиснутый в старые, видимо, снятые со старой двери, петли.
        - Ну что, псина, пора мне. Сын у меня родился! Понимаешь? Конечно, понимаешь...
        Он выпустил её из калитки, жалобно скрипнувшей каким-то, показавшимся ей лишним и неуместным здесь и сейчас, фальцетом. Твёрдо зашагал по успевшей раскиснуть от влаги дороге. Она бежала следом, стараясь не отставать. Он не оглядывался. Он спешил.
        К подъезду довольно нестарого ещё высотного дома, серого с фасада и разрисованного с торца, ближнего к дороге, какой-то ультрамариновой краской, подъехала иномарка. Задняя со стороны пассажира дверь открылась. Молодая женщина, неловко переваливаясь, вышла из машины. Он подхватил белый, перевязанный синими лентами, свёрток из её рук. Поцеловал женщину. Пошёл, радостный и возбуждённый, к подъезду.
        Открыл дверь.
        Пропустил женщину вперёд .
        Зашёл следом.
        Не оглянулся.
        Дверь захлопнулась...

        Она любила его.
        А ещё она любила дождь.
        А дождь лил и лил. Струйки стекали с её носа, с успевшего намокнуть хвоста. Струйки текли из глаз. Она закрыла глаза. Алое пятно разлилось горячей тоской по векам, потекло внутрь, туда, где билось такое же горячее сердце, не повиновавшееся ей сегодня.
        Дождь был холодным.
        Она ждала его.
        Она любила дождь...