изображая жертву

Никто и не вспомнит – о чём эта жизнь была.
Да кто ей поверит – всегда говорящей правду?
Какая ты древняя, нежная девочка Ла.
Какая ты юная тридцать столетий кряду.
Тетради, строчки… И ради? Еды? Христа?
Того ли, кто бросит походя: «Складно брешет»?
Глотай эти камни, не бойся стены – врастай,
Сражай экскурсантов античным узором трещин.
Ростки не пробьются – сплетаться внутри в узлы,
Живое и мёртвое цепко душить в объятьях.
И быть одиночкой, и паче – такою слыть.
Держать равновесие между азов и ятей.
И вызубрить чётко нехитрый словесный степ.
Сорить золотыми, чтоб вновь наплодить ораву.
И душу расквасив, дыру проломить в пустоте
И к ней подобрать умудриться ключ и оправу.
И если захочешь, поверь, что свобода – рай.
Срывайся туда и от счастья ори до рвоты.
А после проснись и гусиным пером тарань
Того, кто открыл все дороги и запер ворота.
Ведь ты же не Ева – добро отличишь от зла.
Подумаешь, страсти – сорвать по привычке глотку.
Какая ты мудрая, мёртвая девочка Ла:
Адаму на ужин исправно печёшь шарлотку.
Не ждёт поцелуя Ева в своём гробу:
Кто сунется в пекло? Чтоб ангелы освистали?!
Бесценная шконка: рельеф утончённо груб
Булыжной роскошью сот башмачков хрустальных.