Прошлое в настоящем

Холодный свет льется через окно. Он похож на прозрачное молоко – такой же белый. А на солнце не похож совсем, оно не бывает таким… чужим.

- Все как-то… неладно…
Тихий задумчивый голос. Темная фигура в длинном, слегка помятом бархатном плаще стоит у негорящего камина. Черное кружево манжет, обрамляющих узкие кисти рук, оттеняет болезненную белизну кожи. Руки человека кажутся ненастоящими, лежа в неестественной позе на резной спинке стула из черного дерева.
- Королева-мать больна…
Голос сухой, почти ломкий, такой тихий, как будто у человека не осталось сил говорить громче. Слова рождаются с трудом, в них чувствуется странная, какая-то обреченная боль.

 Человек замолкает. Он стоит спиной к окну, и лицо его скрыто в тени. Белый свет прямой широкой полосой лежит на плаще, разделяя пополам, касается рук, прорисовывая напряженные жилки, хрупкие суставы изящных пальцев. Они кажутся ледяными и полупрозрачными, как это солнце. Серебряный перстень ловит синеватые искорки в глубине черного камня.

Человек немолод. В его длинных волосах цвета темной меди, зачесанных назад и мягкими волнами лежащих на кружевном воротнике, прорисовала серебряные пряди седина. Плечи его ссутулены, но спина все еще остается прямой, выдавая былую горделивую осанку.

В комнате холодно, легкое неслышное дыхание человека, переходя грань тени и света, вырисовывается полувидимым облачком пара.

Угол комнаты напротив стоящего скрыт в тени полностью. Тихий шелест, и человек невольно поднимает взгляд усталых грустных глаз. Там, в пыльном стылом полумраке, откинувшись на спинку глубокого приземистого кресла, сидит его собеседник. Он выглядит не старым – его кожа почти совсем гладкая, длинных волос цвета горького шоколада не коснулась зима. Лишь синие глаза – мудрые и такие же усталые как у собеседника, выдают с головой, да складки, идущие от крыльев носа ко рту, скорбные, говорящие о том, что уже много лет эти бледные бескровные губы не оживлял свет улыбки.
- Я знаю, Герберт.

Голос сидящего низок и бархатист, но сух и как-то безжизненнен. Слова даются ему с таким же трудом, как и стоящему. Он не поднимает глаз, обратив свой взор в сторону камина, где за пыльной чугунной решеткой ветер давно разметал последние следы золы.

Герберт тихо вздыхает и опускает ресницы, обращая свой взгляд на каменный пол. По линии стыка серых плит, не прикрытых ковром, нестерпимо медленно ползет маленький паучок. Его едва различимая тень, вычерченная солнцем, движется за ним, словно отставая на полшага от назначенного хозяином пути.
- Король… тоже… болен…
Герберт говорит еще тише, голос чуть дрожит – совсем по-старчески.

Сидящий издает непонятный звук, уголок его губ чуть заметно дергается – невеселая усмешка.
- Это другое. Ты же знаешь.

- Знаю… -  Голос старика шелестит как скользнувший по сухому полу мертвый лист. Тонкие пальцы сжимаются на спинке стула, голова опускается еще ниже, роняя прядь волос с плеча - Лучше бы я не знал…

- Глупец - Голос сидящего становится холодным, быстро, словно его схватывает внезапный мороз – Он справится. Это ты тоже знаешь, хоть и не хочешь принять.

Герберт опускает голову еще ниже. Он молчит, продолжая сжимать спинку стула, как будто это помогает ему совладать с чем-то.

Сидящий тоже молчит. Солнце медленно передвигается по стылым плитам, перетекая через запыленные границы, испещренные мелкими трещинками. Паучок скрывается в  одной из них.
- Занавесь окно.

Герберт вздрагивает от неожиданной фразы сидящего, выпрямляется, не глядя на него и идет к окну. Тяжелый бархатный занавес медленно опускается, линия тени поглощает белое пятно света на полу.

Сидящий поднимает голову и задумчиво смотрит на него. Задумчиво и печально.
- Ты стал совсем стариком, Герберт… что я буду делать без тебя…

- Найдете себе кого-нибудь помоложе, милорд…

Старик оборачивается и чуть улыбается, улыбка его выглядит вдруг беспомощной и растерянной, а в темных глазах снова просыпается боль.  Он так и замирает, с шнуром в руках, не опустив до конца занавеса и глядя на своего господина как будто издалека.
Сидящий не выдерживает этого взгляда. Он роняет голову на руки, ссыпая с укрытых черно - фиолетовым плащом плеч темные кудри.
- Не говори так…  - в голосе его скользит та же беспомощность, что и в улыбке старика.

Герберт еще некоторое время смотрит на него с невероятной грустью, затем вздыхает.
- Но вы же знаете, что так и будет, милорд… - голос его становится неожиданно мягким, в нем чувствуется спокойствие обреченности. Старик отпускает шнур, полностью отдавая тени завоеванный ею пол, и возвращается к камину, тревожа воцарившуюся  в комнате тишину шорохом неторопливых шагов – не печальтесь милорд, прошу вас…

- Нет… Какой смысл… У меня ведь совсем никого не останется, Герберт… -  тихий шепот прокатывается по комнате, эхом фразы старика – совсем никого…

- Ваш внук…

- Нет!.. никогда… Сидящий качает головой и убирает руки, выпрямляясь. Лицо его вновь спокойно и непроницаемо, только в глубине синих глаз мерцает какая-то решимость – он не должен знать… никто не должен… я - это больше не я и никогда не буду… власть не может быть оспорима… закон не может быть подвергнут сомнению… даже для одного человека…

- Да… - Герберт вновь опускает голову, глядя на опустевшую щель между плитами – простите, милорд…

- Герберт…
Сидящий обращает свой взгляд к собеседнику, в нем, как и в голосе, мольба. Рука его сжимает мягкий подлокотник, и Герберт смотрит на нее, не желая отвечать на взгляд господина. Не желая слышать то, что он скажет сейчас. Потому что знает – что. Потому что слышал уже и уже дал свой ответ.

- Нет, милорд – тихо и решительно.

Сидящий несколько секунд смотрит на старика, затем закрывает глаза.
- Но ты был бы со мной… Я никогда не был бы один… 
Сквозь тихий шепот чувствуются слезы, но длинные темные ресницы остаются сухими. Это уже не мольба, даже не просьба, не попытка уговорить. Просто сожаление.

- Простите… милорд…
Голова Герберта опускается еще ниже. Он вновь кладет руки на спинку стула, сжимая пальцы, чувствуя, как впивается в ладонь завиток вырезанного по дереву узора. Королевский герб. Черное дерево. Прошлое и настоящее.
- Прошлое и настоящее… - повторяет он вслух, едва слышно – здесь прошлое, милорд… как это крыло дворца, скрытое от посторонних глаз… Настоящее там, за стеной… вы должны либо выйти туда, либо смириться…

Глаза сидящего вспыхивают удивлением, но он молчит, просто глядя на своего старого слугу.

- Я больше не приду сюда, милорд… - старик замолкает, застыв, как восковая фигура.

- Ты – не прошлое, Герберт… Я отпускаю тебя…
Слова даются сидящему с трудом. Он старательно прячет боль, пытаясь говорить ровно, и от этого голос его кажется вновь сухим и безжизненным.

- Вам нужен кто-то… такой же, как вы, милорд…  - старик вздыхает – если бы я мог найти его…

- Иди, Герберт… не нужно никого искать…

Старик с готовностью кивает, он явно ждал этой фразы. Он медленно отпускает спинку стула, тонкие пальцы соскальзывают с изображения герба. Ни одного взгляда. Дверь тихо закрывается за ним.

Сидящий замирает в кресле, закрыв глаза.
- Бросил меня…
Голос его звучит в тишине как-то по-детски, жалобно и непонимающе. Тонкие губы вздрагивают едва заметно.

День постепенно склоняется к вечеру. Молочный свет за окном тает в надвигающихся сумерках, а в комнате полумрак становится полной темнотой, топя в себе мягкое глубокое кресло и фигуру молодого деда нынешнего короля. Вечно молодого вампира.