Ночная княгиня

Ненастной морозной ночью Санкт-Петербург спал. Даже в бальных залах уже погасли огни и последние кареты развозили припозднившихся петербуржцев по домам. Только  дворец княгини Голицыной бодрствовал. Впрочем, как всегда…
Пожилая, изможденная женщина отложила перо и вздохнула. Теперь, кажется, все написано так, как ей хотелось. Сколько всего написала она за свою жизнь, но эти несколько строчек дались ей труднее всего. Княгиня Голицына, легендарная «ночная княгиня» сочиняла… обращение к потомкам.
Она не боялась смерти – собственной, она всегда была к ней готова. Но коварная дама с косой выбирала других – тех, которые были особенно дороги самой княгине. От этих потерь она в свое время бежала на чужбину, провела там долгие годы, но вот вернулась в Россию – умирать.
«Жизнь не удалась – быть может, удастся смерть», - подумала княгиня, ставя затейливый росчерк под словами:
«Да сохранит нас Бог от внутренних неустройств, и тогда никакая иноземная власть не сможет поколебать нашего могущества».
Что она имела в виду? Идею? Государство? Любовь? Трудно сказать. В ее сложной жизни эти понятия были так причудливо переплетены, что порой она сама не понимала, где любовь приносится в жертву государственным интересам, а идея вдыхает новое содержание и в то, и в другое.
Бесконечная зимняя ночь в холодном городе… Привычное бдение при свечах… И уже такое привычное одиночество той, которой поэты посвящали стихи, в чью судьбу властно вмешивались государи, и которая всю жизнь оставалась верной своей первой и единственной любви…
             ……………………………………………………
Кирасирский полковник в отставке Иван Михайлович Измайлов нервно шагал по кабинету в своем подмосковном особняке: любимая жена Полина, наконец-то собиралась подарить ему долгожданного наследника. Сколько лет супруги ждали этого события! И вот – свершилось… Почти свершилось. С минуты на минуту дитя должно было появиться на свет.
Крики жены доносились даже сквозь обитые войлоком двери кабинета. Первые роды у уже немолодой, по тогдашним понятиям женщины проходили трудно.
Полковник закусил мундштук любимой трубки так, что он треснул. И… наступила тишина. Через четверть часа, показавшихся Ивану Михайловичу бесконечными, в кабинет постучали.
-Что? – почти крикнул он, открыв дверь акушерке.
-Девочка, ваше благородие. Слава Богу, девочка. Мальчик бы ее убил.
О да, слава Богу, но… дочь. Не наследник, не продолжатель рода, а только дочь. Но, может быть, в следующий раз…
-Бог даст в следующий раз, - безошибочно прочитала его мысли акушерка. – Первые роды всегда самые трудные…
Следующий раз? Полковник влюбился в свою дочь с первого взгляда. Новорожденная ничем не напоминала других детей – красных, безволосых, сморщенных. Малышка родилась смуглой, с густыми черными волосиками и с уже обворожительными темными глазами.
При крещении она получила имя Евдокия, что было для 1780 года – расцвета екатерининской эпохи – очень необычным в дворянской среде. Но полковник и не желал для своей любимицы ничего обычного – только незаурядного.
Что ж, его пожелания исполнились: жизнь Дунечки Измайловой оказалась более чем незаурядной. Вот только родители ее об этом не узнали: через два года после рождения дочери  скончалась ее мать, произведя на свет мертвого ребенка – мальчика. Отец ненадолго пережил обожаемую супругу. Дунечка осталась круглой сиротой. Правда, сиротой очень богатой…
Девочку взял на воспитание бездетный дядя - Михаил Михайлович Измайлов, который при императоре Павле Первом стал московским главнокомандующим. К тому времени, как его племяннице исполнилось шестнадцать лет, женихи так и вились вокруг дома. И было от чего.
Фамилия Измайловых принадлежала к избранным кругам столичной аристократии и состояла в близком родстве с Юсуповыми, Нарышкиными, Гагариными. Знатная и богатая Евдокия получила к тому же основательное по тем временам образование. Помимо обычного набора: языки, изящная словесность, музыка, танцы, - девушка всерьез интересовалась историей, географией, литературой и – невероятное для женщины той эпохи! - точными науками.
-Эудокси! – звала свою воспитанницу гувернантка, мадемуазель Эрпен. – Где вы, Эудокси? Дядюшка желает вас видеть!
Мадемуазель Эрпен теряла терпение. Куда опять подевалась эта своенравная девчонка? Неужели… Да, наверняка забралась в библиотеку, хотя это ей строго запрещено. Одному Богу известно, какую книгу выберет двенадцатилетняя строптивица. На полках полно французских романов…
Резко распахнув дверь в огромную библиотеку, мадемуазель Эрпен увидела свою воспитанницу, сидевшую на окне с книгой в руках.
-Что вы здесь делаете, Эудокси? – ледяным тоном осведомилась гувернантка.
-Читаю, мадемуазель, - последовал безмятежный ответ.
-Покажите мне книгу!
Девочка спокойно протянула гувернантке толстый том. Та бросила взгляд на открывшуюся страницу и брови ее изумленно поползли вверх:
-Что это, боже всемогущий?
-Математика, мадемуазель.
-Ма-те-ма-ти-ка?! Зачем вам математика? Юной девице…
Юной девице полагалось изучать французский язык, хорошие манеры, танцы, ну, изящную литературу и азы истории и географии. То есть ровно столько, сколько нужно для поддержания легкой светской беседы. Но математика?! Ее и юные дворяне-то не больно жаловали.
-Мне нравится, - тихо, но упрямо отозвалась Евдокия.
-Я буду вынуждена доложить дядюшке.
-Сделайте одолжение, мадемуазель.
Как ни сердита и обескуражена была гувернантка, она не могла не отметить про себя, что французский язык ее воспитанницы был безупречным, с настоящим парижским выговором, а движения – легки и грациозны. Не зря учитель танцев на нее нахвалиться не может. Если бы не эти дикие фантазии! Нет, нужно доложить хозяину дома о странном поведении племянницы.
-Авдотьюшка, - ласково журил воспитанницу в тот же вечер Михаил Михайлович, - ну, что тебе далась эта математика? Пристало ли юной особе из благородной семьи такими премудростями себе головку забивать? Вот-вот невестой станешь…
-Я, дядюшка, учиться хочу. Не извольте гневаться.
-Да как же не гневаться? То требуешь, чтобы тебя Авдотьей величали, а видано ли такое имя для дворянки?
-Я же русская, дядюшка. Значит и имя должно быть русским. Сами сердитесь, когда вас Мишелем называют…
 -То я, а то ты… Теперь в ученые захотела, извольте радоваться! Может, тебя в университет отдать?
-Шутить изволите, дядюшка? Туда девиц не берут.
-И правильно делают! Ох, Авдотьюшка, все  мудришь… Гляди – домудришься…
Девочка вспорхнула к нему на колени и ласково прижалась головкой к бархатной домашней куртке дядюшки. Она прекрасно знала, как найти подход к внешне грозному опекуну…
Через неделю великосветская Москва была скандализирована: в дом Измайловых стал ходить учитель математики. Впрочем, чудачества в этой семье были фамильной чертой, так что о новой прихоти барышни посплетничали и забыли, тем более что учителем был почтенный седовласый профессор. В каждом дому – по кому, в каждой избушке – свои игрушки. Вот подрастет немного, да  женихи появятся, всю дурь из головы и выдует.
И Евдокия-Авдотья подросла. Собирая воспитанницу на первый бал, гувернантка не могла сдержать своего восхищения:
-Я просто горжусь вами, Эудокси! Вы напоминаете мне французских аристократок времен моего детства. Столько грации, изящества…
И столько красоты – могла бы добавить мадемуазель Эрпен.  Ничего русского во  внешности ее воспитанницы не было. Матовый цвет лица, густые черные волосы, прекрасные темные глаза, фигура и походка богини, руки, ослеплявшие современников своей красотой и изяществом…
-Вы станете королевой бала, Эудокси!
Дунечка в сопровождении дядюшки Измайлова появилась на пороге бальной залы князей Апраксиных – и по зале прошел сдержанный гул. В белом платье, обычном для барышни на выданье, юная смуглянка выглядела так, точно сошла с одного из полотен кисти великого Греза. Тоненькая, грациозная, ни капельки не смущенная, только взволнованная предстоящим праздником, Дунечка в одно мгновение разбила с дюжину мужских сердец.
И то сказать: красавица, знатного рода, богатая… Московские женихи света белого не взвидели! И возраст самый что ни на есть: пятнадцать лет.
И закружилась барышня Измайлова на многочисленных балах, праздниках, прогулках. Москва – не чинный Санкт-Петербург, тут всегда умели ценить радости жизни. Дунечка танцевала, флиртовала, в меру кокетничала и… проводила свободные вечера (и ночи заодно) за чтением книг по математике, решением теорем и построением сложных геометрических фигур. Для разнообразия читала философов – французских, английских, немецких. Образование дядюшка-опекун действительно дал ей отменное.
Одной из самых завидных московских невест исполнилось шестнадцать лет. В том же году на российский престол взошел император Павел Первый. И.. властно  вмешался в судьбу Дунечки, хотя в глаза ее не видел. Зато знал и глубоко уважал ее покойного отца и ее дядюшку-опекуна.
Дело в том, что оба брата Измайловы в свое время сохранили верность императору Петру Третьему, покойному мужу императрицы Екатерины, отказались от службы и удалились в свои поместья. Спустя тридцать лет император Павел, боготворивший своего отца, оценил эту верность по достоинству и сделал старшего брата главнокомандующим Москвы.
С тех пор в доме Михаила Измайлова уже собирался не просто цвет московского общества - там почти ежевечерне появлялись те, кто определял, как бы сейчас сказали, «общественное настроение» России. Евдокия рано пристрастилась к серьезным разговорам о политике, философии и даже экономии.
Мужчины ее интересовали чрезвычайно мало, она ценила в них лишь интересных собеседников, даже не думая о женихах и свадьбе. Но не заметить веселившуюся на великосветских балах юную красавицу было невозможно, московские старухи, большие любительницы сватовства, уже предрекали Дунечке Измайловой одну блестящую партию за другой, хотя сама она о женихах  по-прежнему не думала…
Подумали за нее. Однажды дядюшка вызвал ее к себе и объявил, что государь-император желает лично устроить судьбу дочери «достойнейшего полковника Измайлова», поскольку тот не дожил до счастливого часа воцарения Павла.
-Его величество уже изволили найти тебе жениха, - мрачно сказал дядюшка.
-Кого же? – прошептала совершенно ошеломленная Евдокия.
-Век гадай – не угадаешь, - по-прежнему невесело отозвался дядюшка. – Так ведь государю не откажешь. И другого жениха теперь не сыскать.
-Почему?
-С государем-то нынешним шутки плохи: одну супружескую пару, осмелившуюся повенчаться без его ведома, посадил в крепость на хлеб и воду. Во все лично изволят вникать.
-Так кто жених, дядюшка? – повторила свой вопрос уже встревоженная Евдокия.
-Князь Сергей Голицын, - тяжело вздохнул Михаил Михайлович. – Партия, вроде бы, хорошая, но…
-Но?…
Дядюшка махнул рукой и с ожесточением принялся раскуривать трубку. 
Формально Сергей Голицын действительно был хорошей партией: знатен, богат, у государя на виду. Но вот человеком он был… своеобразным. Недалекий, чтобы не сказать - глупый, немолодой, чтобы не сказать - старик, богатый, да, но с некими пикантными наклонностями, о которых шушукались в обеих столицах - какое счастье он мог дать молодой, умной красавице? И как рассказать об этом юной племяннице, которая при всем своем уме и рассудительности еще дитя дитем?
И как мог ответить свату-государю Михаил Измайлов? Лишь смириться с судьбой и поблагодарить Павла за милость.
“Письмо Ваше, в коем Вы благодарите меня за племянницу Вашу, я получил, и очень рад, что через сие мог дать Вам знак моего к Вам благорасположения, с коим и пребуду к Вам навсегда благосклонным,” - написал Павел дядюшке Евдокии 5 декабря 1796 года.
Судя по всему, и жених не пылал к невесте нежными чувствами, поскольку ограничился лишь единственным визитом в Москву – для официальной церемонии обручения.
-Уж сыскали нашей красавушке суженого, смотреть тошно, - шепталась дворня, обожавшая Дунечку за веселый, ровный нрав и полное отсутствие капризов. – Тощий, плешивый, сутулый… Только и радости, что – князь.
-Такими-то князьями в Москве мосты мостят, - ворчала ключница. – Ишь, сгрибился уже весь, а туда же – под венец. Как только барин допускает…
-По высочайшему повелению, - с приличествующей печалью разъяснял камердинер столь странный выбор жениха для барышни. – Известное дело, царский указ…
Сама Евдокия была с князем ровна и приветлива, но не более, чем с любым другим визитером. Казалось, она не понимала, что с этим невзрачным, слегка косноязычным человеком ей предстоит прожить бок о бок всю оставшуюся жизнь.
Ее занятиям математикой и философией он не препятствовал, во всяком случае, отнесся к такому странному для барышни времяпрепровождению спокойно. А остальное ее по-прежнему мало волновало.
-Ах, дядюшка, плетью обуха не перешибешь, - здраво заметила она в одной из задушевных бесед с опекуном. - Говорят же: стерпится – слюбится. А любовь… это только в романах красиво описывают, да мне эти романы и читать скучно.
-Если бы не царская воля… - вздохнул Михаил Михайлович.
-Так сосватали бы мне кого-нибудь другого. Не все ли равно? А что немолод, да скучноват, так весело мне на балах бывает, а поговорить и там не с кем. Те, с кем поговорить можно, давно уже женаты, у кого и дети взрослые.
-Смотрю я на тебя и удивляюсь: в кого ты такая уродилась? – в который раз вздохнул дядюшка. – Рассуждаешь, как старушка какая-нибудь почтенная. Воля твоя, не по сердцу мне этот брак, вот не по сердцу – и все. Правда, с князюшкой договорились: со свадьбой не торопимся, молода ты еще. Годок-другой подождем.
-Если император позволит, - сдержанно усмехнулась Дунечка.
На ее счастье, император о сосватанной им чете вспомнил лишь два с лишним года спустя. И летом 1799 года Москва стала свидетельницей пышного венчания Евдокии Измайловой с князем Сергеем Голицыным – Гедеминовичем! Из-под венца коляска с молодыми отъехала прямиком в Санкт-Петербург…
Как ни умна была молодая княгиня, но об отношениях мужчины и женщины, в общем-то, мало что знала – как и полагается благовоспитанной барышне. И ждала начала семейной жизни сначала с трепетом, потом – с удивлением, потом – с горьким разочарованием.
Супруг был учтив и благопристоен, целовал жене ручки, говорил комплименты и… так и не переступил порога ее спальни ни в первые вечера после свадьбы, ни впоследствии. Судя по всему, его больше всего радовало немалое приданное жены. Впрочем, и красотой молодой княгини князь Голицын откровенно гордился и, выезжая с ней в столице на балы и рауты, только что не лопался от гордости за обладание такой женщиной.
И было чем гордиться! Известный ценитель женской красоты князь Петр Вяземский так описывал Евдокию-Авдотью в письме к одному из своих друзей:
“Вообще красота ее отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим древнегреческое изваяние. В ней ничто не обнаруживало обдуманной озабоченности, житейской женской изворотливости и суетливости. Напротив, в ней было что-то ясное, спокойное, дружелюбное...”
А после так называемого «медового месяца» молодые – с высочайшего позволения императора  – уехали за границу, в Париж. Тогда, в смутные и страшные дни  правления Павла, мало кто из русских аристократов мог позволить себе легальную роскошь такого путешествия.
Именно во Франции красота и ум Авдотьи - теперь она себя только так и называла - расцвели в полной мере. Сама знаменитая мадам де Сталь, славившаяся на весь мир своей ученостью, острейшим язычком и свободным нравом, заметила «прекрасную московитку».
-Ах, княгиня! – сказала она в минуту откровения. - Меня называют королевой света, но вы - моя достойная младшая сестра. Только помните, сколь трудно жить женщине в нашем мужском мире, будь она - хоть трижды королевой.
-Что ж, придется поменять мир - заставить его мыслить по-женски! – пожала плечами Авдотья.
В Париже несколько лет спустя она напечатала целую книгу своих математических исследованиях, оставшуюся, увы, незамеченной.
Ей хотелось нормальной семьи, а главное – детей, но она уже начинала понимать, что такого в ее жизни не будет уже никогда. Во всяком случае, пока она официально является женой князя Голицына.
Там же произошел странный случай, во многом определивший дальнейший образ жизни блистательной княгини. На одном из пышных приемов в честь первого консула Франции Наполеона Буонапарте к Авдотье Голицыной приблизилась  худая и смуглая женщина в черном и спросила вполголоса:
-Хотите знать свою судьбу, мадам?
Авдотья пожала плечами:
-Зачем? На все воля Божия…
-Это так. Но я могу открыть вам эту волю. Хотите?
-Допустим, - осторожно ответила княгиня. – Но у меня нет при себе…
-Денег? – презрительно усмехнулась женщина. – Они мне не нужны.
-Тогда почему вы…
-Потому что я вижу, - загадочно произнесла незнакомка.
Она взглянула Авдотье прямо в глаза и совсем тихо сказала:
-Мадам, вы умрете ночью, во сне.
На княгиню повеяло каким-то нездешним холодом, она вздрогнула, хотя воздух в зале был теплым, даже чересчур. Но она справилась с этим мгновенным испугом и хотела задать вопрос: когда? Но странная незнакомка уже исчезла.
-Что с вами, сударыня? – услышала она голос мужа. – Вы побледнели…
-Ничего. Мне только что предсказали мою смерть, - с деланной небрежностью отозвалась Авдотья.
-Глупые шутки! – с негодованием отозвался князь. – Надеюсь, вы не приняли этого всерьез?
-Отчего же? Все мы смертны. Но теперь смерть не застанет меня неприбранной, - надменно ответила княгиня.
Князь не понял. Впрочем, он редко понимал свою супругу, и даже не делал к этому попыток. Его тщеславие было полностью удовлетворено тем успехом, которым пользовалась жена в высшем парижском обществе.
Вот и теперь он благосклонно принял предложение блестящего  адъютанта, который пригласил княгиню на тур вальса, и с удовольствием смотрел, как стройная фигурка в платье из пунцового бархата скользит по паркету.
Но уже на следующий день он был неприятно поражен тем, что его молодая супруга приказала отказать всем визитерам, явившимся к княжеской чете после полудня. Авдотья Голицына велела известить всех, что принимает… после полуночи. Парижские острословы тут же прозвали ее «Princesse Nocturn» – «Ночная княгиня», а ее салон стал одним из самых модных во французской столице.
Красавица-княгиня, не шутя, превратила день в ночь. И в Петербурге, куда после смерти императора Павла вернулись князь и княгиня Голицыны, она ложилась спать на рассвете, а приемы начинала заполночь. Немудрено, что прозвище прижилось и в России.
Ее особняк на Миллионной, купленный, кстати, на ее собственные деньги, стал одним из самых изысканных и экстравагантных салонов в Санкт-Петербурге. Раз в месяц, в полночь к парадному подъезду съезжались богатые кареты, собирались многочисленные гости. И ровно в два часа ночи начинался парадный обед – на двести персон.
В другие дни приемы бывали менее многолюдны и торжественны, но всегда начинались в полночь – в большой гостиной особняка. Женщин княгиня не слишком жаловала, предпочитала мужское общество, но при этом не давала ни малейшего повода к сплетням и кривотолкам.
Князь глядел на причуды жены сквозь пальцы, посещал ее приемы крайне редко, но, в общем-то, был доволен, что странности княгини сводили общение супругов к минимуму. Фактически они уже стали абсолютно чужими друг другу людьми, соединенными деспотичной волей императора, теперь уже покойного.
И тут в устоявшуюся уже жизнь Авдотьи Голицыной вмешалась Судьба. Произошло это в 1805 году на одном из светских раутов, где ей представили двадцатипятилетнего полковника, князя Михаила Долгорукого...
Странным было лишь то, что они не познакомились раньше – в Париже. В 1800 году, посетив Париж с дипломатической миссией, русский красавец покорил сердце самой супруги Бонапарта - Жозефины. В салонах самых больших умниц Франции того времени - мадам де Сталь и мадам де Рекамье - князь Долгорукий всегда был желанным гостем и самым увлекательным собеседником. Но княгини Голицыной в этих салонах он не встретил, а посещать экстравагантную «ночную княгиню» не стремился.
В апреле 1801 года Михаил получил назначение флигель-адъютантом к только что взошедшему на престол императору Александру. Четыре года он провел в разъездах с дипломатическими миссиями: Германия, Англия, Италия, Испания, Греция... Но гораздо больше дипломатии, гораздо больше военного дела молодого князя интересовала… математика.
Судьбе угодно было свести двух людей, одинаково мыслящих, одинаково чувствующих, одинаково одаренных во всем.
«Красавец князь Долгорукий был человеком необыкновенного душевного такта, отменного воспитания, сугубо сведущий в истории и в науке математической, ума быстрого, характера решительного и прямого, сердца добрейшего и души благороднейшей»,- так характеризовал этого человека один из его современников.
И это не было преувеличением. Михаил Долгорукий. Гордость семьи и России. Полковник в двадцать лет - и совершенно заслуженно. Что стоило императору Павлу предназначить в женихи Дунечке Измайловой именно его, кстати, любимца? Ведь они явно были предназначены друг для друга… и разъединены нелепым, фальшивым браком Авдотьи.
На двадцать шестом году жизни Авдотья Голицына, «Ночная княгиня» полюбила со всем пылом юной, романтической, пылкой любви, тем более страстной, что надежда на ее обретение была уже почти утрачена.  Но и Михаил любил ее не первой страстью юнца, а всем существом умного, опытного, рано повзрослевшего человека.
Более того, доселе убежденный холостяк, князь Долгорукий задумал жениться. Светская жена-мотылек, пустоголовая прелестная бабочка привлекала его не больше, чем хлопотливая хозяйка дома, занятая только пересчетом ложек, да варкой варенья. И вдруг - Царь-Девица. Упустить такой шанс в своей жизни князь не мог. Но Авдотья была замужем...
Влюбленные наивно надеялись на то, что старый князь Голицын, никогда не проявлявший к своей жене ни малейшего интереса, не станет ее удерживать. Не тут-то было! Голицын ответил категорическим отказом. Почему – никто не понимал, да и не особо пытался понять. Авдотья подала прошение в Синод, написала императору, истово надеялась на благоприятный исход дела. Но правду говорят: беда не приходит одна…
В князя Долгорукого влюбилась «первая невеста России», великая княжна Екатерина Павловна, красавица, умница и… чрезвычайно волевая особа. Она знала о том, что предмет ее страсти связан любовными узами с другой женщиной, но наличие соперницы ее нимало не смущало.
Зато князя Михаила смущали авансы, которые делала ему юная цесаревна. Отвергнуть их он не мог, принять – тем более. Его отношения с Авдотьей Голицыной давно переросли рамки обычного романа, они жизни друг без друга не мыслили. Но как открыто отказать во взаимности сестре императора?
Император Александр, кстати, не видел ничего предосудительного в том, чтобы его любимая сестра вышла замуж за русского аристократа, осталась бы в России, а не отправилась бы на чужбину, как три ее старшие сестры. Еще и поэтому он оставил просьбу княгини Голицыной о разводе без внимания, а в свете был с ней подчеркнуто холоден. Но браку дочери яростно противилась вдовствующая императрица Мария Федоровна…
Не в силах распутать этот сложный клубок отношений, устав ждать развода любимой женщины,  князь Михаил отправился на поля сражения в Восточную Пруссию и получил там за героизм русский орден Святого Георгия и прусский - Красного Орла. Он стал одним из самых молодых и лучших генералов русской армии. Современники позже сокрушались: «Если бы он был жив, то стал бы героем России...»
Увы, ни ордена, ни генеральские эполеты не принесли князю Михаилу личного счастья. Редкие встречи с возлюбленной лишь разжигали желание иметь одну фамилию и один дом - ради этого Голицына готова была пожертвовать всем, включая свой экзотический титул и образ жизни.
В конце 1806 года Авдотья решилась на официальный развод. Но князь Голицын был неумолим.
-В двадцать шесть лет влюбляться? Как это пошло! Вы же почти старуха, моя дорогая княгиня. А любовники… любовники приходят и уходят, не питайте напрасных иллюзий.
Она не считала эти иллюзии напрасными – любила со всем пылом и страстью наконец-то обретенной любви. Взаимной любви! Письма, которые князь Михаил присылал ей чуть ли не ежедневно, читала и перечитывала, упиваясь каждым словом. Гордилась своим избранником: в 1807 году он стал самым молодым генералом в русской армии. И… смертельно боялась за него, потому что одна военная кампания сменяла другую, а пуля не выбирает.
Авдотья готова была жить с ним не венчанной, пусть свет злословит. Она готова была ради него изменить ночной образ жизни, пусть даже ей придется скорее умереть. Только бы он был рядом, только бы не метался в путах совсем ему не нужной «великокняжеской» любви, а отдавал все свободное время ей, своей подлинной избраннице.
Он пытался, но обстоятельства все чаще оказывались сильнее него. Современники утверждали, что на шведскую кампанию в 1808 году Михаил Долгорукий ушел «в поисках смерти». А эта дама обычно недолго заставляет себя искать. По иронии судьбы, он был убит за сутки до того, как вдовствующая императрица согласилась выдать за него замуж свою дочь. Возможно, для него это был наилучший исход: выбор между двумя женщинами за него сделала Судьба.
Так кончилась единственная любовь «Ночной княгини». Ибо даже самые злые языки Петербурга не могли не отметить безупречности ее поведения - как до встречи с князем Долгоруким, так и после его гибели.
В нее влюблялись, ее обожали - она оставалась... не безучастной, нет, доброжелательно-снисходительной. Все могли рассчитывать на ее помощь, на ее поддержку - растопить ее сердце так никто больше и не сумел. Оно окаменело однажды – и на всю оставшуюся жизнь.
В ее салон на Миллионной улице мог попасть только тот, кто был способен увлечь ум красавицы - а не ее сердце. И вот в один из вечеров порог этого пышного особняка переступил смуглый, кудрявый юноша, недавний выпускник Царскосельского лицея...
“Пушкин влюбился в Голицыну смертельно, - вспоминал впоследствии сын знаменитого историка Андрей Карамзин, - он проводит у нее вечера, лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви”.
Ох, как он ошибался в этом! Пушкин писал стихи Голицыной, но не как прекрасной женщине, а как человеку. Ибо она в силу своего ума и способности мыслить свободно достойна была более высокого титула, нежели «муза поэта». Ее предназначение и ее влияние на мужчину было значительно больше.
“Но я вчера Голицыну увидел
 И примирился вновь с отечеством моим”, -
это больше, чем дежурный комплимент прекрасной даме.
Более того, в 1818 году Пушкин послал Авдотье Голицыной оду «Вольность» со специальным посвящением. Не мадригал, не очередную забаву резвого пера, на кои он был столь щедр, а произведение серьезное, трудное, выстраданное. В нем - человеческое и гражданское кредо поэта. Такое посылают только друзьям, более того - единомышленникам.
Так оно и было: «смертельная любовь» поэта довольно быстро прошла, дружба же между этими двумя незаурядными людьми сохранилась на всю жизнь.
И не только с Пушкиным. Внимания этой женщины добивались Василий Жуковский и Петр Вяземский, Александр и Николай Тургеневы, Константин Батюшков. Интеллект этой женщины привлекал лучшие умы Петербурга и Европы в течение тридцати лет.
А ведь Авдотья была по тем меркам совсем не молода - тридцати восьми лет от роду!
Современники постоянно подчеркивали, что имя княгини Голицыным было незапятнанным. В ее более чем сомнительном положении - не жены законного мужа и вдовы любовника, в доме которой все приемы происходят по ночам, которая друзей-мужчин предпочитает подругам, - в этом, повторюсь, деликатном положении она оставалась на такой высоте, куда не доставали даже сплетни.
«…устроила она жизнь свою, не очень справляясь с уставом светского благочиния. Но эта независимость, это светское отщепенство держалось в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отменяла чистой и светлой свободы ее... хозяйку можно было признать не обыкновенной светской барыней, а жрицей какого-то чистого и высокого служения”,- писал о ней Петр Вяземский.
Дам она, правда, раздражала невероятно, но их можно понять. Большинство современниц Пушкина, например, утверждали, что знаменитая строфа из «Евгения Онегина»:
«Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шали
Иль с академиком в чепце», -
строфа эта, безусловно, относится к княгине Голицыной.
Но если «не дай Бог», то зачем наведываться в особняк на Миллионой в каждое свое пребывание в Петербурге по нескольку раз в неделю? Чтобы укрепиться в отвращении? Да полноте!
 Единственная новость, за которую злорадно ухватились петербургские прелестницы, оказалась та, что у князя Голицына, оказывается, существовала побочная семья и даже дети.
Значит, есть какая-то червоточина в этой умничающей и почти не стареющей красотке, если в свое время князь отказался делить с ней ложе. Значит, совершенства-то и нет. Михаил Долгорукий, единственный мужчина, который мог бы опровергнуть эти сплетни, давно был мертв. Впрочем, сама княгиня мало обращала внимания на великосветские измышления и глупости.
В 1835 году во Франции вышла книга “Анализ силы”. Этим трудом княгиня увенчала свои многолетние занятия математикой под руководством знаменитого профессора Остроградского. Так что рассказы о первой русской женщине-математике по имени Софья Ковалевская - не более, чем красивая легенда.
Мало кому известно также, что именно княгиня Голицына первая предложила создать мемориал в Москве в честь победы над Наполеоном. Она считала, что кремлевские стены - олицетворение силы и неприступности - должны быть увенчаны бронзовыми досками с именами тех, кто “прославились воинскими подвигами или высокими добродетелями”.
Более того, она предлагала - в записке на высочайшее имя - чтобы увековечены были все, без различия сословий.
 «Здесь...все должны быть равны: никакие происки и богатства не должны давать право быть первым среди героев... И поэтому последний из крестьян может этим правом воспользоваться».
Кем, как и когда была воплощена эта идея, наверное, нет нужды напоминать.
А к своему сорокалетию княгиня сделала себе поистине царский подарок. Ее формальный супруг, князь Голицын, решил вдруг... вступить в брак с молодой и очаровательной фрейлиной Александрой Россет. Забыл, должно быть, что по собственной же воле до сих пор состоит в законном браке.
Но когда попросил княгиню о разводе, услышал в ответ ледяное:
-Нет. На шестом десятке лет влюбляться? Как это пошло!
Долг-то оказался платежом красен, а князь Голицын на долгое время остался предметом насмешек Петербурга и Москвы.
Последние годы своей жизни Авдотья Голицына провела в Париже. Она слишком сочувствовала сосланным декабристам, чтобы оставаться в отторгнувшем их обществе. В Париже она продолжала писать книги: по философии и литературе. Ее труды выходили на французском языке, но с русскими эпиграфами и давно стали библиографической редкостью.
Умирать «Ночная княгиня» приехала обратно в Россию.
-Буду там, где мое сердце!..
Ее и похоронили в январе 1850 года там: в Александро-Невской лавре, рядом с бронзовой, потемневшей от времени плитой над могилой Михаила Долгорукого. На ее же могиле выбита собственноручно составленная княгиней надпись:
«Прошу православных русских и приходящих здесь помолиться за рабу Божию Евдокию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего для сохранения духа Русского».
Аминь.