Сборник памяти Анатолия Баранникова его произведен

Анатолий Баранников

Я жизнь
как пламя
понимаю…

1946 1984 г.
 

ПОЕЗД №119

Вот снова и снова,
и гнать – не угнать,
Что-то сердце сжимает,
а что –не узнать.
Сквозь печатные строки
что-то смотрит в упор,
Будто хочет со мной
завести разговор.
Хоть и хочет – не может,
а мне тяжело:
Смотрит так только то,
что уже отжило.
Сизый дым сигарет
не спасает меня.
Что-то смотрит в упор,
словно в чем-то виня,
Будто время споткнулось,
а небо горит:
Я терпеть не могу,
- Говори ж, говори!

Молча небо темнеет
и, вечерней мглой
Покрываясь, уносит
ту тайну
с собой...
А наутро оно
молча смотрит опять
В глазах той, что уже
мне никак не догнать.
Не догнать, будто сон,
пролетевший в ночи.
...Что-то душит опять
и, как прежде,
молчит.
Конец июля 1964 года.
 
ВЕСНА! ТЫ!

Простая, как небо, как небо прекрасна,
Как ветер весенний, летишь над землей.
Глаза, как улыбка, лучисты и ясны
Пронзают простор голубою стрелой.

Весна уж прекрасна, но ты не такая –
Ты тысячу вёсн затаила в себе.
Такая безбрежная и озорная,
Что даже весна уступает тебе!
май 1966 года.
 
ПРОСТИ…

А я люблю тебя и в радостях, и в горе,
В обидах мимолетных и незлых,
Люблю тебя на воле и в неволе
Всех беспокойных помыслов моих.

Прости, когда люблю мечты живые,
Прости, когда я растворяюсь в них.
Ведь там и звезды, кажется, другие…
А может, без тебя я и не знал бы их?

В круговороте дней, тревожных и беспечных,
Не ждал бы встреч желанных, быстротечных,
Не клял судьбу и не горел мечтою,
И ветер встречный справился б со мною.

Прости за то, что я тебя люблю.
1967 год.
 
СВЕТ ДАЛЕКОЙ ЗВЕЗДЫ.

Тихая ночь молчит, красится огнями,
Ночь одна на двоих бродит
вместе с нами,
Только я здесь один и тысяча верст
между нами.
Утро в окно мне стучит, день
один над нами,
А в вышине бирюза смотрит
твоими глазами,
И тучи, как письма, плывут у нас
над головами.
Трудно бывает, когда встретишься
с неудачей,
Но тут появляешься ты, то это уж
кое-что значит.
И годы летят, летят…, ночь
лежит бессонно.
Как я иду по ней, как грущу ночью
темной,
Свет далекой звезды скажет тебе
безмолвно.
Конец 1968 года.

ДОМОЙ!

Каникулы зимние – трепет в душе –
И поезд вечерний качает уже
В звенящую вьюгу, в февральскую ночь,
От сессии знойной, от города прочь.
И рвется душа вслед за мыслью вперед
В родительский дом – тот, где детство
живет
И полнится сердце щемящей тоской,
И просится в душу минутный покой…
И ночью, и стужею встретит меня,
Родная до кочки последней, земля.
И горько, что ты уже стала мечтой,
И грустными снами я связан с тобой.
Но только ли снами? И рвусь я домой
Промерзшей дорогой, чтоб к маме щекой,
Как к детству, припасть и подумать
тайком:
А ты все такой же, далекий мой дом.
17 февраля 1969 года.

Ночь в поезде.

А знаешь, зачем я, губами играя,
Ласкал твои пальцы, ревнуя к весне,
И, трепетом нежным исполнен до края,
К ладоням твоим припадал, как во сне.

Ласкал для того, чтобы ветер весенний
Меня не касался нежнее, чем ты,
Чтоб вдруг не найти среди пальцев сплетений,
Годами рожденную, тень пустоты.

Чтоб больше никто так не смог повториться,
Чтоб больше ни скем так не стало светло,
Чтоб сердцем за сердце могли расплатиться,
Чтоб помнили – льды растопляет тепло.
 
*  *  *  *  *  *  *  *

Не смотри печальным взглядом,
Не вздыхай так тяжело.
Сердцем тут остаться б надо,
Только время уплыло.
Наше время – друг сердечный,
То несется и спешит,
То затихнет вдруг беспечно
И тоскливо затужит.
И слились в душе единой
Боль разлуки и любовь,
И порыв твой лебединный
Наполняет сердце вновь.
Конец февраля 1969 года.

*  *  *  *  *  *  *  *

И с теплой в весеннем дыханьи земли,
Залившись восторженным радостным
звоном,
Уходят с ладоней почти корабли,
Кусочки мечты окрыленной мотором.
9 мая 1969 года.

г. Москва, аэродром Тушино”.
 
Рейс 3166

Ну, хватит весны, вот и осень подходит,
И лето несет ей заветный оброк,
И август неверную песню заводит,
И лист золотой уже лег на порог.

Я очень любил, чтоб не мог ошибиться.
Быть может, то было венцом простоты?
Что ж, сердцем за сердце платить и забыться
В бесцельной холодности льдов пустоты.

Вбиваются в душу бесцельные думы –
Не вырвать клещами такого гвоздя…
И мокнут дубы, и стекает угрюмо
Холодная сетка седого дождя…
__________

Остыть, чтоб не спутать ладони иные
С теплом благородным земной борозды.
…Простить не могу эти руки чужие,
Закрывшие свет от далекой звезды.
Август 1969 года.

*  *  *  *  *  *  *  *

Мне бы верность в руках,
Мне бы преданность друга,
Мне бы стойкость в ногах
И дорогу-подругу,
Мне бы неба кусок,
Мне бы горсточку счастья,
Мне б больной горизонт –
И не страшны несчастья.
Я не много хочу:
Мне б всего понемногу.
Лишь любить я хочу
Только много и много!
Начало сентября
1969 года.

*  *  *  *  *  *  *  *

Не надо б стихов с затаенною болью,
Закованных рифмой в неопытный слог.
Не надо б и боли, да волей-неволей
Смотрю, как она оббивает порог.
5 октября 1969 года.

Дома.

Куда пойти, куда податься?
И не довольно ли шататься
в холодной канители дум?
Надежды судорги смертельны,
Уже наивны и бесцельны,
старят и растлевают ум.
7 октября 1969 года.
Дома.

КОЛИСЬ...

Тож зійде цвіт, плоди зазеленіють
І вистигнуть..., а потім вже дивись
Жорстяний лист вгорі зазолотіє
І задзвенить на вітрі, як колись

В далекім лісі. Я уже й не знаю,
Як опинився там в примарно-темній млі.
Але болюче добре пам’ятаю
Духмяний ранок теплої землі.

Там осінь вже котилася поволі,
Чарівним ранком повивала нас...
О, скільки ж було щастя, скільки волі!
І скільки ж ніжності я зміг відчути враз.

І ти була якоюсь там сліпучою,
Перлиною на золотому тлі!
Твій сміх злітав пташиною співучою
В блакитно-сірім мареві землі.

І, мов розтятий осінню надвое,
Я біль і радість відчував в собі.
Я милувавсь весною і тобою –
Весна і осінь буяли в тобі.

Той ранок розтинав усе без болю.
Він тугу відокремив від життя
І вже ділив таємно нашу долю,
Всміхаючись на наше забуття.

Чогось тоді я гордий був і сильний,
Забув, що сила з неміччю живе
І час, такий болючий і свавільний,
Мов сіра хвиля, Волгою пливе.

Минали дні... Не виміряти зовсім
Того, що втрачено. Благаю тільки час –
Нехай не блідне в памяті та осінь,
Нехай хоч це ще раз з’єднає нас.
Октябрь 1969 г.
 
*  *  *  *  *  *  *  *

І вважався мені той омріяний світ,
До якого тянувся охоче,
Де яснився в сузір’ях очей твоїх цвіт,
Твоя ніжність і ласка дівоча.

Не займіть тільки, хмари, кохання мого,
Не затьмарте цілющу усмішку –
Бо, як важко діждатися щастя того
В хворобливо-вузенькому ліжку.
Конец ноября 1969 года.

*  *  *  *  *  *  *  *

Це той сон, чи півсон у куточках очей,
Мов надії грайливої гомін,
Надихає безсонням пекучість ночей,
Наливаючи болями спомин.
Февраль 1970 года.
 
"Зимние дожди съедают снег, порождая воду во много раз большую, чем приносят сами".

*  *  *  *  *  *  *

Я не знаю, як вирвався зойк із душі,
Як злетів він болючий безкрило,
Як упали на серце осінні дощі
І знесилилось сонця вітрило.

А в усміхнених зорях я бачу твої
Синьоокі глибини любові,
Що вже згасли до мене, як мрії мої,
У простій та відвертій розмові.

Та нехай же застигне усе, хоч на мить;
Ціле небо у тиші широкій
І плеча твого дотик, що в серці болить,-
Хоч чужий, але все ж таки спокій.
Июль 1970 года.

*  *  *  *  *  *  *

На алой ленточке в углу
висит сердечко кружевное.
И у людей душа не ноет,
когда спокойная игла
Блестяще, холодно и строго
пронзает бархат.
Сколько зла!
Оно ведь копия живого.

*  *  *  *  *  *  *

Все, что написано о буднях,
Не опечалит Вам лица –
Всем очевидно очень трудно
Понять упрямого глупца.
1970 год.
 
"ПИСЬМА В НИКУДА"

БЕЛЫЙ ПУХ

Белый пух тополей –
Он, как память прошлых дней,
Невесом нежным сном
Память согреет он.

Солнце дарит новый день,
Только сны уводят в тень –
Так вот вдруг прячет пух
Солнца диковинный круг.

Ты была – знаю я.
Ты – не выдумка моя.
Помнишь ты, слышишь ли ты
Первое <<прости>> &?

Я тебя буду ждать
И на ромашках не стану гадать –
Птицы тут мне поют:
- Любят – значат ждут.
17 мая 1970 года.

*  *  *  *  *  *  *

Я бы небо обнял, чтоб тебя возвратить,
Я бы звезды все смел золотою метлой
И на землю рассыпал, чтоб снова бродить
Нам стобою меж звезд под ручною луною.
Но все звезды раздарены всеми и всем.
Не обнять, как тебя, глубины в небосклоне
Я бессилен, как мальчик, я нищий совсем
И дарю только жизнь на дрожащей ладони.
27 июля 1970 года
 
*  *  *  *  *  *  *

Ой, дівчата, дівчата, дівчата,
Вам божитися й клястися треба.
Ви приходите ніжні, як свято,
А йдите, як хмарини у небо.

Ви йдете назавжди, полохливі,
Вам наскучило вітру чекати
І кидаєтесь в небо грайливе,
Залишаючі смуток у хаті.

Поверніться ж назад, легкокрилі,
Та навчіть, як до неба дістати,
Як зігріти серця ваші милі,
І хмарини у небі спиняти.

Ой, дівчата, дівчата, дівчата,
Вам божитися й клястися треба.
Що ми також, як вітер, завзяті,
Що ми також рвемося у небо.
28 июля 1970 года.

*  *  *  *  *  *  *

У Вас все хорошо. И слава богу.
Цепи порвалось бренное звено
И я свободен. Только слишком много
Связать той цепью было суждено.

У Вас все хорошо. И слава богу!
В покое затуманенном своем
Смотрю на вас беспомощно и строго –
Остаться б на минуточку вдвоем.

Еще хоть раз! Но рок неумолимый
Вонзает в грудь кинжалы острых верст,
И ночь идет сквозь день незримо
Бросая в ноги мне осколки Ваших звезд.

„У них все хорошо, и будь благоразумним.
Что лиобо изменить уже нельзя”.
Я понял все и, лишь еще безумней,
Я думаю, что Вы его не вся.

Не вся! Неверпю! Быть того не может!
Я жил, дышал, я мучился собой...
Не каюсь я. И Вы быть может тоже?...
Простите, что нарушил ваш покой.

Мечты не снять, как старые одежды.
Звезды не ласкают больше нас.
Но в сумраке угаснувшей надежды
Я без надежды думаю о Вас.

И пусть другая, поздно или рано,
Протиснется с любовью в жизнь мою,
Я всеж боюсь, что вдруг кровавой раной
Я душу ей поведаю свою.

Мне свет не мил. Я падаю в банальность.
Таков уж мир в затертости своей.
И роковой была оригинальность
В любви моей. Вы слышите? В моей!

Пусть каждому свой крест – я раб
своих желаний,
И бог в себе, ведь так хотели ВЫ.
Но яростней всего, Всего желанней
Я не хотел терять бы головы.

Пусть опоздал я к свадебному торту,
И думою одной себя гублю,
Что не смогу я посылать Вас к черту,
Ведь боже мой, я также Вас люблю.
октябрь 1970 года.

*  *  *  *  *  *

То як же все буде? Ой, якже все це?
Чи серце зачуло натугу?
А вітер шалений кидає в лице
Байдужими брізками туги.

О, серце моє, не проси каяття
Сумного, як попіл на скронях.
Гарачі ще рук4и зминають життя
І,впавши, поволі холонуть.
Конец ноября 1970 года.
 
Ты помнишь? Ты же должна все помнить. Ведь у тебя есть та память, которую называют памятью сердца. Или я непростительно оскорбил ее, или не оставил в твоей душе никакого следа?
И ни причем тут характер. У любого характера есть душа, и у всякой души есть память.
Но почему же тогда память сердца не руководит тобой? Почему тобой двигают будничные дрязги и заботы, в которых ты еще не нашла себя.
 
ДНИ НОЧИ

*  *  *  *  *  *  *

…Человек призван творить себя. Весь пройденный и будущий путь человечества говорит об этом.
…В людях можно пробудить человека. Пробудить. Сделать же человека нельзя.
Январь 1971 года.

*  *  *  *  *  *  *

Когда автомашина сбивает человека, короткое "Ах!" судорогой вздергивает воздух, асфальт, лица людей и упругой волной ударяет в сердце.
 
*  *  *  *  *  *  *
Главное в жизни – независимость. Только она правильно определяет долг, призывает к исполнению долга, возвеличивает долг Человека и служит мерой человечности. Ибо только в независимости и духовной свободе встает одухотворенный, сильный и великодушный Человек.
13 февраля 1971 года.

*  *  *  *  *  *  *

Не могут быть друзьями люди, которые бояться друг перед другом оставаться в долгу.
Как часто душевный порыв, теплота наталкиваются на чей-то испуг. Еще бы! Как бы не остаться должным в деньгах, вещах, чувствах. И один не верит в человечность, а другой старается не нуждаться в ней, ибо это обяжет его платить тем же. И все предельно грубо упрощается под девизом: "Жизнь – штука сложная".
А дружба, любовь и просто привязанность – это вечный долг.
Апрель 1971 года.

*  *  *  *  *  *  *

Если я чего-то жду – значит, я живу.
Если я ловлю себя на мысли, что вот так незаметно может подкрасться старость, и мне нечего будет ждать, - я холодею.
Это страх перед жизнью. И я боюсь перестать ждать.
_________

Мой страх отделяет меня от животных.
22 апреля 1971 года.
 
ОТВЕТ О. СЕМЕНОВУ.

…Я шел домой, вдыхая ночной воздух, густо разбавленный ароматом белых акаций, и думал, что я счастлив. Усталости не чувствовалось, голова не болела, и даже хотелось попрыгать. Весь день я был в хорошем настроении. Я и проснулся в хорошем настроении. День мой не затерялся. После. После меня что-то осталось, этот день хоть на толику мне что-то дал, дал новый опыт, новые знания. И не важно, что для кого-то это не представляет большой ценности. Этот день дал возможность потягаться с самим собой, столкнул в единоборстве мой разум и мои возможности.
Я работал с упоеньем, с наслажденьем, с тем томным удовольствием, которое получает усталый странник пустыни, засыпая под пальмами ночного оазиса. В тот вчерашний день я ни от чего не отмахнулся, почти ничего не отложил на завтра: ни дел, ни разговоров, ни мыслей, ни отношений с людьми.
Мне все удавалось, я даже не подумал о том, сколько чего я взял на себя за этот день.
Наверное, это было много для одного, не знаю и, скорее всего, уже не смогу этого узнать. Я был счастлив, весел и невесом, даже в своих тяжелых мыслях.
Если хочешь, Алик, это и есть мой ответ почти на все твои вопросы и сомнения, о которых ты писал, а, главное, на вопрос: «Как ты думаешь, всегда надо все валить на себя, все что можно?»
Нельзя все валить на себя, Алик, никогда нельзя валить на себя, Алик, ничего нельзя валить на себя, Алик!
Иначе не станет тебя, не станет твоего "Я", не останется ничего и после тебя, ничего стоящего. А дед из кинофильма был прав! Есть такие люди. Это стоящие люди, это те, которые Человеки. Наверное, таким и должен быть Человек. В чем же секрет? Во-первых: в понятии "валить", "брать на себя" и т.д.
Во-вторых: в попытке установить норму Человеку, в понятии "все" и "не все".
Это ошибки, с которыми я никогда бы не смог дать тебе ответ, Алик. И не смог бы прожить вчерашний день так, как я его описал.
2 июня 1971 года.

*  *  *  *  *  *  *
В жизнь входит не любовь – входит человек. Тогда жизнь превращается в любовь. Ибо любить – это уже значит и жить.

*  *  *  *  *  *  *

Жизнь моя идет как-то так, что я смотрю на нее все время сбоку.
…И все-таки мы боги уже потому, что мы есть!
7 июня 1971 года.
 
*  *  *  *  *  *  *

…Тоска усталая в руках,
В глазах дрожащее сомненье
И грусть косая на плечах,
И мысли вязкое теченье.
В душе стремленье, в теле дух…
И абсолютный ноль движенья.
15 июня 1971 года.

*  *  *  *  *  *  *

…Сегодня мне стало страшно понимать чужие человеческие чувства.
________

…Я зашел и продолжаю идти в никуда.
Может быть, и не иду вовсе…
И пока все вокруг не сломается и не перевернется вверх ногами, я не смогу сделать ни одного уверенного шага на пути к самому себе.
Пока я сам не сломаюсь и не перевернусь.
11 июля 1971 года.
 
МОВ ЛИСТЯ ОСІННЄ...

Воно летить своїм предсмертним  шляхом,
Позбавлене досвітньої зорі,
І шелестить, наповнюючи жахом,
Своїх тремтливих родичів вгорі.

І вітер вже несе їх полонених
Зорі назустріч в сиву далину,
І тягне за собою незбагненну
Хвилюючу, мов спомин, давнину.

Що пролетіло, наче жовте листя,
Що сплинуло в житті, мов на вітру:
І ясні зорі й роси променисті,
І біль гіркий від зрадницьких отрут.
30 октября 1971 года.
 
ЛУННАЯ ФЕЯ.

За летом лето уносила вечность,
Не знала вечность только одного,
Что каждый день ковался бесконечно
На наковальне сердца моего.

Тоску и боль, и радость, и несчастье
Листом осенним по ветру пускал –
Я радовался хмурому ненастью
И от ненастья прятаться бежал.

Дожди седые падали отвесно
И плакали ночные фонари,
Но я все ждал, что ты придешь, как песня,
Как тишина предутренней зари.

А ты пришла нежданная, как ветер,
Как блеск росы хрустальной поутру.
И лунной феею при лунном свете
Мне руки согреваешь на ветру.

Прости, родная, что молчу устало,-
Я долго ждал, я замер на бегу.
Хороших слов в душе храню немало.
Я просто их для будней берегу.
10 ноября 1971 года.
ТЕБЕ!

Поднимись, как парус над волнами,
Ослепи сиянием зениц,
Позови озерными глазами
В берегах задумчивых ресниц.

Слова не роняя дорогого,
Поцелуем губы мне сведи
И укрой волною золотою
Волосы раскинув на груди.

Завлеки сетями откровенья,
Шелестом предутренних берез
И волну горячую сомненья
Убери со лба, как прядь волос.

Слей мне воедино боль и ласку,
Дай из чаши нежности испить,
Раздели со мной быль и сказку –
И любить тебя – не разлюбить.

Если же не сможешь – не печалься,
Руки не прикладывай к груди.
Это значит, что пора прощаться,
Что любовь большая впереди.

2 – 3 января 1972 года.
ТВОЇМ ОЧАМ.

Мої ненаглядні, коханні мої,
Сталевого відблиску очі,
Милуються вами, як щастям своїм,
Як горя, боюсь опівночі.

Вогнями надії горять вдалині,
То блиснуть, як постріл, неначе,
То знову всміхаються тільки мені,
Що серце сміється і плаче.

Якими глибинами зміряти вас,
Задумливі сонячні очі?
Чи ніжним теплом, що виповнює враз,
Чи болем безсонної ночі?

І де ж ви розквітли, болючі такі?
Як вас пригорнути не знаю.
Пекельні такі і такі вже людські!
Кохаю, кохаю, кохаю!
19-20 января 1972 года.

"Любовь – как хорошая мечта, но не все мечты сбываются".
 
ДОРОГА
ХАРЬКОВ-МОСКВА-ДУБНА.

Путевые заметки в командировке, в основном, технические с лирическими этюдами.
1 марта 1972 года.
7.30 утра. Кафедральный "газик", скорее "ГАЗ", прозванный "Антилопой", за свою почти идентичность ильфопетровской; вывозит нас на московское шоссе.
Мы – это я, Володя (Силюков) и Миша (Кривущев)-шофер. Впереди почти тысяча километров пути. Устраиваемся поудобней уже на ходу.
…Большое красное солнце увидели спустя 15 минут уже за Харьковом. День выдается на славу, и мы довольны. Огромные надутые сороки у дороги – тоже.
9.00. Проезжаем Белгород. Город, как город. Городок.
9.30. Заправляемся. Пройдены первые 100 км пути. Средняя скорость вышла 50 км/час. Если так пойдет и дальше, то с сумерками будем под Москвой.
Вовка предложил "нарисовать башню", и я чуть не повалился в снег от дикого хохота и резкой боли в пояснице.
Где я мог простыть накануне?
10.30. Доливаем масло в мотор.
Вовка охрип от песен, (он едет в будке, а я в кабине).
Мотор не запускается.
10.37. Завели (просто нагрелся карбюратор).
Через час должны быть в Курске. На горизонте Обоянь.
10.45. Переезжаем Псел и оказываемся в Обояни.
…Улица Ленина, очевидно, центральная.
Основные достопримечательности: большая церковь, черные, как куски угля на запорошенном соломой снегу, жирные вороны. Сороки худые и задерганные. Обоянь основана в 1639 году! Да, можно было бы быть и почтительней к "старушке". Город – сельский район.
На выезде АЗС, заправляться не будем.
11.00. Обоянь позади.
До Курска – 60 км.  До Москвы – 580.
…Иней, иней, иней. От самого Харькова пушистый ослепительный иней на лесополосах вдоль дороги. Солнце в дымке.
Почему-то думаю о Таньке. Вчера я весь вечер смог не думать о себе, и был благодарен ей до бесконечности.
…На спидометре – 75. Сильно качает.
Эффектно выглядят радиорелейные мачты на снежных, затянутых прозрачной пеленой, полях. Это весна.
Миша умудряется выжать из "Антилопы" скорость до 85 км/час. Суперзоник!
Больше 70 "жать" нельзя – впереди сотни и сотни километров и дорога назад с грузом.
11.30. Уже 4 часа в пути. Позади 200 км. Средняя скорость 50 км/час. Это неплохо. Пока еще не устали.
До Курска – 10 км.
Встретили колонну танковых тягачей с трейлерами. Полсотни зеленых приземистых чудовищ на марше.
11.40. Ворота Курска! И на этих вратах унылые письмена: "Проезд грузового транспорта через г. Курск запрещен! "
…Объезжаем Курск. Миша ошалел. Снова 85. Слышу, как гудит коробка передач и дрожит от скорости вся ходовая часть. Знаю, что нельзя разрешать это, но молчу.
Курск остается справа.
У дороги россыпь дачных домиков. Будто куча спичечных коробков на столе. Рядом сосновый лес. У, как темно в густом сосняке, даже снег и тот сумрачный. А солнце красит верхушки сосен в пыльно-рыжий цвет перезимовавшей хвои.
11.50. Переехали Сейм.
А это уже речушка Моква. В самом деле, не столько речки, сколько болота.
Дорога прямая, как луч, и только чередуются спуски и подъемы.
Снова хаос из спичечных коробков. Это даже не дачи, а дачки.
Жаль, что не посмотрели Курска.
12.45. Заправляемся близ Фатежа. Где-то в стороне остались Любожи.
…Любожи Курской области.
13.05. А Любожи оказывается впереди. Места красивые. Молодые березовые рощи кое-где пополам с дубами. Летом, должно быть, очаровательные.
Ну, да бог с ними, с Любожами, пора искать место для обеда.
14.00. Обед прошел на самом высоком уровне – стоя, ибо все предпочли есть не садясь.
Сейчас я трясусь в будке, утонув в глубоком кабинетном кресле, Брали его в дорогу со смехом, а едем с комфортом.
Вовка в кабине – моя очередь песни петь.
Позади 300 км пути. Сегодня надо проехать столько же и еще полста. Трудновато.
До Орла – 75 км.
Мучит поясница. Каждый поворот туловища приносит адскую, сгибающую в бублик, боль. С утра это было терпимо, а что будет дальше?
Натянул валенки, Главное, чтобы ноги не замерзли.
15.15. Проехали ворота Орла. Орел более гостеприимен, чем Курск. Несмотря на то, что год основания его 1566, мы въезжаем в современный город. Если верить карте, географической конечно, то мы на полпути к Москве.
Судя по времени, Миша выдавил из нашей "Антилопы" среднюю скорость 60 км/час. Отчаянный парень или неопытный шофер? И то, и другое. Долго ли так будет продолжаться?
Находимся в старой части города. По одну сторону улицы современные дома, а по другую – дощатые домики, бревенчатые избы. О, сразу две церкви. Большие старинные. В двухстах метрах вижу еще одну белую и стройную, даже нарядную под маленькими синими куполами о шести крестах. Я уже согрел ноги в валенках под фуфайкой. И даже, пользуясь тем, что впереди красный свет светофора, быстро пью холоднющую воду, потягивая прямо из носика зеленого чайника. Он всю дорогу булькает у меня под креслом.
Город большой. Уже 20 минут петляем по его старым улицам. Синие дорожные указатели "На Москву" прибиты прямо к зеленым забрызганным грязью заборам, столбам. Очевидно, мы объезжаем центр стороной. Судя по всему, мы где-то у железнодорожного вокзала.
15.40. Все еще выбираемся на Москву. Дорога стала узкой, разбитой с грязевыми лужами. Время идет, а мы еле ползем. Почему-то остановились. Кажется, не туда заехали. Здесь это не мудрено.
15.45. Выбираемся снова на трассу, и мои бренные телеса уже не пытаются вывалиться из кресла, которое стало подозрительно скрипучим.
15.55. Выехали из города и стали на заправку. Это третья заправка. Я пересел в кабину.
16.25. Начали 401-й километр пути. Пятая сотня!
Небо очистилось. Солнце светит нам в спину. Оно целый день сзади – мы мчимся все дальше на север.
До Тулы – 150 км.
16.50. Проезжаем мимо заводских труб Мценска. Безобразнейшие овраги, старенькие, кое-где изящные, церкви. Переехали речку в крутых берегах. Ока.
Маленький мирный городок.

17.00 Мценск позади. До Москвы 309 км. У нас под колесами осталось 428. Есть половина пути до Дубны! На это ушло 9,5 часов.
Окрестности Мценска – это холмы, поросшие березняком. В лучах заходящего солнца снег и березы обворожительны.
Тени на снегу голубеют, день подходит к концу.  Интересно смотреть на березы. Стоят кучками подтянутые и настороженные. В серых кронах нет-нет да что-то и блеснет зеленоватым отливом. Может это вечернее солнце балует, а может быть и весна лукавит. Береза и в снегу первой весну чует.
Не ожидал я в серости конца зимы увидеть столько оттенков и красоты. Ну, что ж в таком случае: да здравствует маршрут Харьков-Москва-Дубна и да здравствует командировка.
17.45. Остановились. Миша заливает масло. Я заглянул в будку. Вовки нет! Готов был испугаться, как вдруг, заметил под креслом валенки. Хохот потряс меня в третий раз за сегодня до боли в пояснице. Я увидел как из-под кресла показалась голова Вовки в шапке, съехавшей на правое ухо. Круглое, заспанное до красноты, лицо и его испуганные глаза (почему стоим?) довели меня до изнеможения.
Гонка продолжается!
18.15. Въезжаем в Плавск. Небольшой городок, чем-то похожий на Мценск, встречает нас первыми сумерками и столбами синих дымков над крышами.
Впервые увидел церковь с часами на колокольне.
Морозец крепчает, но ветра нет.
Покойный и тихий городок. Тишина. После 10 часов рева мотора я еще говорю о тишине.
18.20. Есть 500 км! До свидания патриархальный Плавск. Наша"Антилопа" уносится навстречу ночи, через несколько минут включим фары.
До Тулы – 58 км. Еще час, потом заправка и новые километры по нескончаемой ленте асфальта.
18.30. Темнеет. Снег стал фиолетово-розовым. Это от заката. Он слева и сзади. Мы его не видим да и смотреть некогда – на сегодня еще надо проехать 200 км.
В кабине уже темно.
Дорога гипнотизирует. Спуск, подъем, тормоз, газ и непреодолимое желание смотреть вперед.
На горизонте огни. Это Щекино – районный центр.
Все, буду кончать. Темно. Все реже встречные машины и мы никого не обгоняем, а только мчимся, и я изредка стукаюсь головой о крышу кабины. Миша спешит.

2 марта 1972 года.
Подмосковный городок Бронницы.
Стали на ночлег. Этот городок лежит в 40 км от маршрута, но Миша просил заехать в часть, где он служил. Среди ночи он пошел в часть. А мы с Вовкой укладываемся спать в будке. Вовка готовит спальные мешки. В будке нет света и я пишу при свете паяльной лампы, которая вопреки всем противопожарным правилам наполняет нашу будку знойным теплом. Это ненадолго. Главное – уснуть, пока холод не нащупает наши измятые тела. Уснем! 19 часов дороги спели нам хорошую колыбельную песню.
…Тулу проехали уже в темноте. Под Москвой прошел снежок. Дорога из серой стала ослепительно белой в свете фар. Порой врезались в туман. Нечего греха таить – торопились, поэтому стрелка спидометра все время ласкала цифры 70 – 80.
В 21.30. подъехали к АЗС для четвертой заправки. Попали в смешное положение. За Тулой не нашли АЗС и рвались все вперед и вперед. Бензин кончился в 50 метрах от бензоколонок. Пришлось идти сначала брать бензин в ведро. А что, если бы в степи? И на этот раз нам повезло.
До Дубны отсюда 200 – 250 км. Позади 700! Машина ведет себя нормально. Сейчас и она отдыхает. Воду из радиатора слили, чтобы не замерзла. И вот парим кости в прямом смысле слова в будке у паяльной лампы. Рядом за забором лают собаки. Лампа ревет, как реактивный двигатель. Спать уже перехотелось. Вспоминается ночная дорога.
Я много пел. Пел все, что знал. Пел для себя и для Мишки, чтобы не уснуть. Потом, всматриваясь в темноту, дублировал голосом все дорожные знаки:"Поворот левый", "Спуск!", "Сужение дороги" и т.д. Казалось, что этой гонке не будет конца. Но чем больше уставали, тем больше не хотелось, чтобы кончался этот стремительный полет в ночь. Удивительно, что это слабое и измученное желание владело мною больше, чем мысль о ночлеге.
Дымка в свете фар уже в нескольких десятках метров превращается в мутную плотную завесу, из которой на нас льется и льется белое шоссе, стены деревьев у обочины, километровые столбы и огни встречных машин.
Занемевшее от долгого сидения тело уже не просит отдыха. Ничего не видно впереди, и чувствую, физически чувствую, как глаза пронизывают темноту, и я весь наполняюсь неуемным стремлением вперед.
Почти всю дорогу днем, да и вечером, я молчал. Писал, думал. Зачем пишу так много? И зачем вообще?
За последний год я стал молчуном. Мне не о чем становиться говорить, едва я ухожу от привычных дел. Я предчувствовал и боялся этого. Так и вышло.
…Тряска. Деревенеет спина, порой бьюсь лбом о стекло, морщусь от боли в пояснице и пишу. Не знаю зачем, не знаю кому. Просто, наверное, "НЕБО, КАК ТРУДНО БЫВАЕТ, ЕСЛИ ТЕБЯ КТО-ТО НЕ ЖДЕТ НА ЗЕМЛЕ". Ну что ж, может быть, и поэтому.
…Казалось, что мы летим. Летим в страшной болтанке над вечерней чарующей землей. И столько видим всего, что невозможно это оставить только в себе. А может, и поэтому черню бумагу, как всегда. Давняя и грустная привычка.
Ну, спать. Уже третий час.
Дорога умеет отметать от души все лишнее и незначительное. Может быть в дорогах и странствиях и рождаются поэты?
8.05. Выезжаем из Бронниц по Рязанскому шоссе.
Утро пасмурное, но дорога чистая и гладкая. Пошли вторые сутки нашей гонки.
Снова серая лента стелиться нам под колеса. Мотор прогревается окончательно и "Антилопа" набирает скорость. Московские автомашины, увлекая за собой юркие струйки снежной пыли, пока еще часто обгоняют нас. Струи змейками тянутся за колесами и, скручиваясь вихорками, стекают на бурую грязную обочину дороги.
Спали мы крепко. Около 4-х часов. Как будто выспались, а может быть это ледяная бронницкая вода (в общем-то, дерьмовая) взбодрила нас.
Чай согрели паяльной лампой прямо в будке. Завтракали стоя под рев лампы, блаженствуя в тепле после ночного холода.
Эх, спина моя, спина. Спальный мешок надежно защитил ее от холода, но все равно она так же болит, как вчера, а может быть и больше. Если не простыну, то хуже не будет. Уймется! А дома погрею утюгом. Дома. … Когда то мы будем дома. А что такое дом? Из Харькова я езжу к родителям – значит домой. А от родных – в Харьков, тоже домой?
Я часто бываю в командировках. Казалось, что из них я возвращаюсь домой. Ой, ли? Что меняется от того, что я уехал, и у кого что-то изменится от того, что я приеду? Я, как улитка, ношу свой дом на себе. Портфель да папка с бумагами, авторучка да записная книжка и еще мысли грузные и легкие – всякие, как компот, - вот мой дом. В общем и это уже богатство.
И все-таки нет дома там, где тебя не ждут. Все последние годы, как одна командировка.
"Тучки небесные, вечные странники …"
Бронницы – типичный подмосковный городок с разноцветными домишками и церквями. На одной колокольне снова увидел часы с циферблатами на все стороны света, правда, часовые стрелки на них торчат в разные стороны. Миша говорит, что в самой большой церкви – какой-то московский архив, а на другой я увидел красноречивую вывеску "Хозяйственные товары".
8.35. Въезжаем на мост через Москва-реку. Очень пологие безлесные берега, серая вода. Не совсем привлекательно. А ведь несколько веков назад здесь было, как "в заповедных и дремучих страшных муромских лесах". Цивилизация! И мне, представителю этой цивилизации, грустно.
Скоро выедем на кольцевую дорогу вокруг Москвы.
Итак, первый этап пути пройден. Второй – побыстрее миновать Москву и добраться до Дубны.
Вдоль шоссе поселок. Снова разноцветные дома, избы, палисадники с жиденькими зелеными заборчиками. На некоторых домах вижу жестяные таблички "Дом культурного быта"!!?
В московском предместье – конные сани! Мы уже много видели лихих русских саней-розвальней под Курском, Орлом, Тулой. Интересны эти деревянные сооружения. Есть в них, как ни странно, какая-то лихость и изящество.
Снова церкви. Я мало смыслю в архитектуре, но подмосковные церкви и церквушки с их многочисленными маленькими куполами торчат над крышами домов, как стайки грибов с сине-зелеными шляпками.
9.00. Выехали на кольцевую дорогу. Слева Москва. Дымка. Видимость один километр, так что столицу мы больше ощущаем, чем видим.
9.30. Уже полчаса влачимся по кольцевой. Обгоны грузовым запрещены. На спидометре – 50. Идем в общей колонне, и время идет.
9.45. Указатели на Дмитров ведут нас дальше вокруг Москвы.
Несмотря на встречные потоки машин – унылая езда.
Кто-то вспоминает нас – два раза потухла папироса. Это хоть и слабая, но приятная мысль.
9.55. Наконец-то съехали с кольцевой на Дмитровское шоссе.
Гонка продолжается.
10.15. На спидометре – 65 км/час. Снова сплошные запреты на обгон.
Пройдено 850 км. Так до Дубны мы наколесим 1000 км!
Едем молча. Миша тоже молчун. Что он за человек? Умный парень с трезвой головой и мальчишеским задором одновременно. Улыбается редко, может быть от этого его улыбка симпатична и располагающа.
Живописны в снегу хвойно-березовые леса. Это скрашивает нам путь.
10.25. До Дубны – 85 км! Через два часа будем в Дубне-3.
По обе стороны припорошенный зимой сосновый лес, высокий густой и темный. В этом лесу едва просматриваются солидные дачные дома с мезонинами. Вот это дачи! Красота, достойная восхищения.
10.35. Внезапно заглох мотор. Кончился бензин! Это случилось через минуту после моего упоминания о заправке. Штурманы из нас никудышные – мы не учли отклонения от маршрута в Бронницы.
Чертыхаясь и смеясь, сигналим проходящим машинам пустым ведром. Хорошо, что много машин на шоссе. Спустя три минуты Миша припадает к шлангу и высасывает из остановленного ЗИЛа желтоватый бензин. Второпях глотает порядочную порцию этой дряни, кашляет и плюется.
Пять минут ушло на заливку в "Антилопу" двух ведер бензина. До АЗС 25 км. Хватит. Вовка не замедлил запечатлеть все это на фотопленку.
10.45. Гонка продолжается. Потеряно 10 мин. Это не самое страшное.
11.20. Едем по Дмитрову.
Новое в Дмитрове уютно и красиво, а старое, как везде в подмосковье, деревянное, за исключением церквей. Старые церкви уже без крестов и, опять таки, с часами. Видно московское духовенство не очень-то доверяло петухам и солнцу.
Новые 5-этажные дома красиво вписываются в сосновом бору.
11.30. Подъехали к АЗС. Это пятая заправка, не считая «дорожной».
11.45. Выехали с АЗС. До Дубны час езды – 50 км.
12.15. 3 минуты на осмотр колес, тяг управления. Протерли стекла. Асфальт покрыт мокрым снегом, и встречные машины поднимают грязевую пыль. Пока что "Антилопа" не жалуется.
Пишу мало. В голове уже крутится программа дела. Вот-вот покажется Дубна, и тут уж не до писанины.
12.40. Проехали оригинальные ворота "Дубна"! Пройдено 940 км до этих ворот.
12.45. Въезжаем в тоннель под каналом им. Москвы. Стоп! Красный свет. Зеленый. Вот мы проехали и под водой. Красивый тоннель.
Справа залив московского моря. Въехали на дамбу. На дамбе огромные водосливные сооружения. В заливе у берега одна большая льдина-припай. На ней с полсотни рыбаков.
12.50. Вижу завод! Мы приехали! Наверное, Вовка в будке во всю глотку орет "УРА!" и дрыгает ногами от избытка чувств и одиночества.

Путешествие в океан.

15 октября 1981 года, четверг.
10.35. Наконец-то отошли от стенки. Идем на внешний рейд "к властям".
18.30. После таможенного досмотра "Волна" делает прощальную циркуляцию (разворот) и под звуки маршей устремляется к выходу из залива Петра Великого.
Начинается качка.
16 октября 1981 года, пятница.
Приписали к столовой кают-компании. Неловко и скучно. Все наши в столовой команды. Почему-то страдаю от качки. Вечером кино "Тегеран-43".
17 октября 1981 года, суббота.
7.00 часов по судовому времени. Температура +17,5;;C (во Владивостоке в это время +8;;С). Это уже тепло для южного моря. Вода темно-синяя, на просвет голубая, как в бассейне. Понемногу привыкаю к качке.
Координаты в 8.30 - 38;51;;с.ш., 134;;в.д. Это уже южнее Ташкента и Пекина. С некоторой тревогой предчувствую вскоре жару.
Стоит иметь хорошую спецодежду – красивую и удобную. Здесь все преимущественно в джинсах (на будущее).
18 октября 1981 года, 9.00 утра.
Мы у берегов Японии. Наши координаты 36,5;;с.ш. и 135; в.д. Ветрено, пасмурно, но тепло: +20;;С. На горизонте покачиваются суда – все ближе Цусимский пролив.
У Королева неплохая литература по облакам и атмосфере. Стоит заняться. Это нужно для выработки исходных положений к проектированию метеоносителя. Однако же трудно выбраться из "круизного" состояния.
14.45 – идет дождь. Серое море, серое небо, серая лень. А "Волна" идет полным ходом в сторону Кореи.
19 октября.
"Судовое время 7 часов, 19 октября, понедельник. Температура воздуха 21;;С. Команде вставать." - каждое утро нечто подобное будит нас. Вставать надо, да побыстрее – в 7.30 утренний чай.
Проснулись мы у островов Цусимы. Японское море прошли. С сильным попутным ветром на попутной волне несемся в Восточно-китайское море курсом на остров Тайвань. Он где-то в двух днях хода на юго-запад. В этих местах сражался и тонул крейсер "Варяг".
16.50. Где-то справа в сотнях километров Китай. Все тот же крепкий попутный ветер, все  те же вспененные, изумрудно-зеленые на просвет, горы воды бегут рядом с "Волной". Качает. Погода в основном пасмурная. Она идет вслед за нами. Вчера моросил дождь. Тепло, а иногда уже душно, поневоле стараешься быть на ветру. А ветер сильный, была команда: "Крепить по-штормовому". Однако, несмотря на ветер, японская береговая охрана проводила нас. Несколько раз со всех сторон нас облетывал военный четырехмоторный гидросамолет на высоте 150-200 метров. Неплохо летают японцы. Если учесть ветер, размеры самолета и высоту.
Сегодня распаковали ящики.
1 октября 1981 года.
Вчера было "весело". Тайфун "Гей", зародившись у Филиппин, ринулся нам наперерез. Обедали почти с тарелками в руках. А кресла в кают-компании связали одним шнуром вокруг стола. "Гей" - значит веселый. Правда, нам удалось проскочить мимо эпицентра этого веселья и укрыться между Тайванем и Китаем, но и то, что нам досталось с непривычки – довольно яркие воспоминания. К качке я, кажется, привык, а теперь надо привыкать к тропической зиме с ее жарой. Два часа назад прошли северный тропик. Мы уже в тропической зоне. На судне включили кондиционер и в каюты идет холодный воздух, это меня радует. Но на палубе, как в предбаннике плохой городской бани. И ветер не помогает.
Воздух теплый, противно влажный. И это начало. Завтра, очевидно, объявят тропическую форму одежды, т.е. снять штаны.
Сегодня уже почти не качает, во всяком случае стакан не бежит по столу стоя, а в столовой посуду ставят уже не на мокрые простыни.
Через пять дней Сингапур, уже три дня судно идет без остановок для замеров, спешим к сроку. Туда же подойдут "Океан" и "Прилив", суда аналогичные "Волне". С удовольствием отмечаю, что кажется начинаю поправляться.
Южно-китайское море – это уже третье, которое мы проходим, сейчас чистенькое, слегка  бодрое, но спокойное. Уже 18 часов и солнце не жгучее, ясно и зелено.
Ну вот, прошло всего 20 минут и стаканы уже ерзают на столе. Вот такое оно море океанское.
22.10. …Черная тьма дышит в лицо влажно и жарко. Шелестит пена за бортом да изредка глухо заворчит гривастая волна. Чуть слышно дрожит палуба, переливисто гудят машины и, слегка покачиваясь, наш островок света и металла несет меня в сплошной мрак к неощутимым звездам, в дальние жаркие страны.

22 октября 1981 года.
7.45. Оказывается и здесь на "Волне" есть сельхозработы. Посылают на картошку. Будем сегодня перебирать царицу стола.
Температура утром +26;;С, форма одежды – тропическая. Вслед за этим, выйдя для разминки на палубу, увидел птиц, как будто стрижей, метавшихся над волнами. Но это оказались рыбы. Эти летающие рыбки выпархивают из под носа корабля и низко над водой уносятся в море подобно ласточкам. Удивительно высокое аэродинамическое качество!
23 октября 1981 года.
"…Температура воздуха +28;;С, команде вставать". Так начался сегодняшний день. Я вышел на кормовую палубу. Нет, это не утренний воздух нашей земли, да и воздух ли это? Это просто пар. Все, что от него ощущаешь, это липкую тягучесть на лице, в горле, в груди.
С левого борта досыпала свою тропическую ночь луна, навострив вверх свои рога, а чуть ниже нее, черти раздували свои котлы. То, что здесь называют дождевыми облаками "Cumulonimbus", не иначе как адское варево. Черная кромка туч, прилипая местами к волнам, тихо, без ветра, равнодушно спокойно приближалась к нам. И я посмотрел тропический дождь на море. Вроде бы и ничего особенного. Но вот передать это самое ничего пока не могу словами. Помниться хорошо только полоскание отвесных струй в темной воде.
Сегодня выдали первые противо-малярийные таблетки. Через три дня Сингапур. Вчера уже выдали тропическое вино.
25 октября 1981 года.
А потом я посмотрел тропический ливень. Две секунды – и ни одной сухой нитки. Даже море притихло и остановилась вода. Сгладились волны и чистая, слегка бархатистая от дождевых струй, вода чуть слышно дышала за бортом. Ни пенного гребешка, ни морщинки, только плавные выпуклости зыби. И гудки, сильные гудки нашей "Волны" таяли в серой мгле туч и воды.
…Когда сделали противохолерный укол, стало известно, что Сингапур примет нас не 26-го, а, возможно, 27-го октября. И объявили, что встреча "Волны", "Океана" и "Прилива" произойдет ночью, а 24-го будет, так называемая, сверка приборов.
Один наш друг из Киева, тоже командированный по приказу, должен быть пересажен на "Океан". Устроили проводы, проводили!!! Хотя в третьем часу ночи я еще видел как из ночной тьмы на нас надвигались огни кораблей с двух сторон. Потом "стоп машины". И я ушел спать.
Утро было солнечное, море спокойное. Три белоснежных корабля на утренней зеленовато голубой волне – это красиво.
Потом боты (мотоботы) понеслись высоко подбрасывая носы, от судна к судну. Встречи, новости, дела!
Посещения разрешались только в исключительных случаях. Королев Славик ходил на "Океан", для нас приятных новостей нет. Чешу затылок. Из новостей: узнали подробности и последствия ЧП на "Приливе", где один мужик ночью бросился в море. Сам, оставив глупую записку. Судьба команды будет незавидной. Встречи и впечатления?
Вечером при свете прожекторов многие ловили кальмаров. Часа два не мог оторваться от зеленой ночной воды, наблюдая как кормятся кальмары и неподвижно парят в воде "летучки", расправив свои крылышки, степенно и не торопясь проходила и макрель.
Дрожащая зелень воды, розово-оранжевые торпедки кальмаров, искорки рачков, как брошенные огоньки сигарет и под всем этим черный, дырявленный звездами, колпак ночи – вот краски этого вечера.
Сегодня белая цапля обогнала нас, откуда силы. А вот "Океан" с "Приливом" плетутся в хвосте, хотя ушли со сверки первыми за несколько часов. "Океан" уже и не виден за горизонтом.
Ребята на лету поймали изнемогавшую ласточку, ну что же, может быть ей и повезло.
Полчаса назад разошлись с большим серым крейсером. Он больше нас и красив в своей длине и серости. Говорят радисты, что американец. Ну и черт с ним, пусть помозгует куда прутся три совершенно одинаковых белых теплохода.
26 октября 1981 года.
11.15 судовое время. А в Харькове еще и светать не собирается, там досматривают воскресные сны.
Завтра утром придем в Сингапур. На море становиться людно. Уже можно видеть по горизонту сразу по несколько судов. Даже дельфины встретились. Стая порезвилась у борта, но больше своим вниманием не уделила. А жаль – море спокойное, ровное…. Никаких намеков на качку. Пора на обед.
27 октября 1981 года.
Вчера к вечеру состоялось инструктивное собрание экипажа. В двух словах: чего надо и чего не надо делать.
К ночи впереди по курсу начало разгораться большое облако. Часа через два сомнений не было – это большой город отражается в ночном небе. С тем и ушел спать.
Проснулся сегодня с трудом и сразу на палубу. Стоим. Зеленая вода, ясная серая мгла и масса кораблей. Это внешний рейд Сингапура. Ждем властей. В нескольких милях за толпою судов над серой пеленой дымки солнце выхватило десяток небоскребов Сингапура. В порту движение: снуют катера, морские буксиры, незаметно смещаются по рейду суда. Призрачный воздух, парит, душно, тусклое в дымке солнце, тусклый горизонт с гористыми островами. Какое-то чувство нереальности.
В ожидании есть ощущение нереальности.
31 октября 1981 года.
Утро пасмурное и сонное, горячее и влажное. Вчера в 17.45 по местному времени "Волна" снялась с якоря и, оставив за кормой тонущие в горизонте небоскребы Сингапура идет на север, едва заметно кланяясь темной волне.
Начался второй этап экспедиции. Через месяц мы вернемся на сингапурский рейд.
Так что же такое этот тропический город Сингапур?
Чувствую, что описать это мне пока не удастся. Надо еще привыкнуть к тем ощущениям, видам, запахам и настроению, которыми так щедро заваливает душу этот город.
"Далекие дальние страны" - часто говорил я детям. И вот это обобщенное условное понятие, вдруг, стало ощутимо острым и пронзительно реальным.
Нет, этот напиток впечатления слишком густой. Подождем, пока его разбавит время.
2 ноября 1981 года.
23.05 вечера или ночи.
Четверть часа назад получен приказ: "К восьми утра быть готовыми к перебазированию на "Океан".
Полмесяца решался этот вопрос – будет или не будет пересадка. Вчера стало ясно, что с "Волны" мы не уйдем. Закипела работа по монтажу, настройке. Все стало на свои места и вот! Времени нет, чтобы опомниться даже.
Ночь уйдет на сборы.
Горят в груди "душевные" слова, да вырваться наружу не посмеют!!.
7 ноября 1981 года.
Получил радиограмму "…нас все хорошо очень ждем целуем". Эх, вы мои гуси-лебеди, видели бы вы меня сейчас заросшего и черного. Длинные волосы с прической "муссон" – это так называются здешние ветры, загорелый как малаец, с черной заросшей бородой, в коротких штанах-шортах, с мокрой блестящей спиной и, стекающими по животу, струйками пота.
Пошел второй месяц, как я из дома. Стараюсь меньше об этом думать. Впереди еще два месяца работы, встречи далеки, как берега в этом душном море.
Уже пятый день мы на "Океане". Мало ощущается, что мы на другом судне, а наша "Волна" с пустующими каютами (нашими, конечно) где-то по другую сторону Филиппин в открытом океане. И вернемся мы туда только дней через 15-18. А здесь мы должны сделать основную работу.
Уже делаем, порой кажется я двигаюсь в бессознательном состоянии. Море – оно и для техники море, а тропическое море – беда адская. И ей надо противопоставить опыт, умение, порой просто чутье и интуицию, а главное нервы. Ох, уж эти нервы.
Здесь проявилось явным все то, что я только подсознательно чувствовал и предполагал в Харькове.
Все то, что в СКБ, в нашей 100-й, умещалось, по мнению моих сотрудников, в разряд "мелочей" и "не важно" – здесь забирает основные силы. И уж очень ни к чему Володя в каком-то непонятном карманчике сознания (или души?) привез эти мерки на другой край земли, в эту жаркую, изнуряющую синь.
Нет слов для сожаления. До отчаяния не вижу путей к успеху в этом испытании.
Сегодня праздник, будет праздничный ужин, вечер.
Вы, далекие мои, еще только собираетесь просыпаться, а у нас уже полдень, пора на обед.
Пусть ваше утро не будет сегодня пасмурным.
Но о здоровье вы не очень-то расписали!
А "каковцы"-планеристы ничего нам не собираются сообщить? Ну что ж, подождем.
Господи, дай силы не ожесточиться.
8 ноября 1981 года.
19.15. Качает. Уже сутки качает "Океан" крупная зыбь. Изнемогают душа и тело.
Горы темно-серой воды.
Корабль около четырех тысяч тонн весом послушно, как мочалка в ванне, мечется по воле разнузданных валов – вниз, вверх, влево, вправо. Над нами не небо. Это большая чашка, замусоренная хвостатой серой облачной пылью. Солнце белесое, расплывчатое, будто нарисованное мелом. Уже привыкаем к зыбкому горизонту.
Горизонт этот то там - далеко, то вздыбиться вдруг у борта и он уже у тебя над головой неровный, подвижный, припудренный пеной – взлетает борт, затем с грохотом махина корабля ударяет в образовавшуюся яму. Соленая пыль, посвист ветра и новый взлет кормы.
Это муссон – ровный, крепкий, надолго, днем и ночью.
Вчера был праздничный вечер. Он принес неожиданно приятное впечатление. Раскованно, остроумно и с большим чувством юмора экипаж находился сам у себя в гостях, а поэтому и мы не чувствовали себя гостями.
Вино, фрукты, мороженное, Маврикивна и Никитична, по словам которой она не прочь бы перейти в отряд "москвичей", "где семь таких мужчин, не считая аэроплана!" "Москвичи" – это условное обобщенное название прикомандированной на судно "науки".
Потом танцы под сильную качку и мощную японскую стереоаппаратуру с магнитными записями, а больше под корабельный ансамбль из двух гитар и барабанов.
А сегодня мутит целый день, да, кажется, всех "москвичей" тоже.
Я несколько изменил почерк. Оказывается, так легче писать во время качки.
Пора ужинать. Воспоминания о еде при такой качке – это не самое приятное.
9 ноября 1981 года.
Качает. Вчера после ужина на верхней палубе курили. Ночь, луна в серебряном мареве металась вокруг мачты, вальсировала мокрая палуба, и разрывал на груди рубаху упругий влажный ветер.
Кажется, я посмотрел на луну в тот момент, когда все вокруг меня – фонари, надстройки, лица людей пришли в круговое движение. С сигаретой, скамейкой и грохотом мы устремились к борту. К поручням меня прижало так, что я в первый момент не смог от них оторваться. Хохот ветра, смех людей и мое дурацкое выражение лица. Порвана штанина, разодрана нога.
Ночь. Скрипом переборок, стонами и скрежетом всего корпуса переговаривался всю ночь "Океан" с волнами и ветром.
Оказывается, в каюте есть уйма вещей, которых мы не знали, не замечали. Ночью они ожили, и каждая со своим звуком заявляла о себе. Когда это происходило разом, я просыпался от грохота и, упираясь то головой, то ногами в спинки кровати, пытался определить насколько серьезно все это.
В конец меня разбудил стул. Тяжеленный корабельный стул, сделав кувырок, грохнулся в дверь каюты.
Пришлось все, что свободно лежало, свалить на глубокий диванчик.
На утро со страхом заглянул в лабораторию. Ночная оргия вещей закончилась хаосом, но кажется без потерь.
Обнинцам досталось серьезно. Они долго не решались открыть дверь. Заглядывали в иллюминатор, поставив руки шалашиком у глаз и качая головами. Там на полу лежала гора из бумаг, журналов, пенопласта, кораллов и приборов.
Сегодняшний день не сулит ничего лучшего. Небо темное, валы волн почти черные, ветер осатанел. Все это на метеорологическом языке называется депрессия атмосферы. До чего тошнотворная это штука. Мутит даже мысль о работе.
13 ноября 1981 года, 10.15 утра.
В тот буйный день к вечеру "Океан" дал ход, и мы ушли в ночь искать погоду на юге. К утру, качка уменьшилась, солнце обещало на день крепкую парилку, ветер стал слабее и уже накапливал в себе дух из тепла и пара.
В общем, все становилось на свои места. И наша работа тоже. Черт бы ее побрал! Есть много интересных вещей на свете, есть много неведомого и одно из этого морской тропический климат.
Десятый день мы на "Океане" – это большая половина времени, отведенная нам для полетов. А мы не двинулись вперед почти ни на шаг.
Море и воздух разъедают теплом и солью всю нашу технику, наши замыслы и уже, кажется, души. Плюс качка. Даже если ее не замечаешь, то ощущаешь все равно в движениях тягучую скованность и тугомыслие.
Хотя ко всему привыкаешь.
Это неудачи ищут себе объяснения.
Уже почти сутки вокруг бортов ходит стая корифен. Штук двадцать необыкновенной формы золотистых рыбок длиной от метра и более. Рыбаки потеряли покой. Вчера две рыбины вытащили на палубу. Только не мы.
20.35 вечера. "Океан" дал ход. Уменьшилась противность качки. Тепло, ветер ослабел. И сразу на палубе стало людно. При свете одиноких звезд и множества палубных кораблей народ коротает вечер перед кинофильмом. Здесь домино, шашки-шахматы; на палубе как на доске, размещены квадратики, и солидные люди двигают по ним больших дощатых коней, пешки. Есть даже биллиард, в который играют даже при большой качке. Здесь биллиардное поле гладкое, глянцевое, а вместо шаров плоские шашки. Игра бедовая и немало увлекательная, пользуется популярностью даже как домино. А это козление здесь на высочайшем уровне, доведенный до спортивного с турнирной таблицей, висящей в столовой команды.
Сегодня вызвали на текущий медосмотр. Давление 190/135! Врач, поверив, что это от "употребления", велел придти завтра. Вышел я из амбулатории и почувствовал в душе холодный комок тоски.
15 ноября 1981 года, 22.15 вечера.
"Тропическую выдачу" уже пропустили, бутылки пусты.
"Тропическая выдача" – это сухое вино. В тропиках положено по две больших бутылки сухого на неделю на одного пьющего.
Так, что дважды в неделю мы законным образом "сушимся". Сегодня воскресенье, в столовой идет дискотека, тема – тяжелый рок. Ну, тяжелый или нет этот рок, а обстановка тяжелая, надоедливо мигают лампочки, толпа сидит чинно, как в кино и терпеливо слушает. Думаю, что здесь это дело новое и только обретает форму. Одной японской электроники здесь мало.
Итак, мы искали погоду.
Нашли. Вторые сутки моросят дожди, солнца почти нет. Правда здесь ноябрьские дожди даже приятней наших июльских, но в этом затерянном, без горизонтов пустынном мире эта приятность не встречает ответного чувства в душе и сознании. Сыро на улице.
"На улице" – даже звучит это здесь необычно. А в каютах всегда одинаково, прохладно и ровно. Кондиционированный воздух и примерно плюс 17-19;;С тепла. Кури сколько влезет, даже противо-пожарными правилами разрешено курение в каютах, правда при "наличии устойчивых пепельниц". Но это в каютах и лабораториях, а на палубе мокнет наша техника, мокнет и барахлит. Отказывает техника, отказывают нервы; ползут низкие-низкие тучи, ползут мрачные разговоры.
Где-то рядом атоллы, рифовые острова, кораллы. Где-то рядом конец второго этапа работ, осталась неделя пребывания на "Океане", а успехов нет.
Сегодня мы ровно месяц в морях. И еще полтора впереди. Но время, отведенное для работ, исходит гораздо раньше.
20 ноября 1981 года, пятница.
…Черные дни и недели обступили нас плотно, ни просвета, ни проблеска. Кажется, мелькнет порою лучик надежды или искорка удачи, но это только, кажется.
Третьи сутки мы вертимся у стола "Дискавери". Облачность плотная, солнца мало. И хоть жара нас не донимает.
Наш мотобот бегает к атоллу, исчезая на несколько часов среди волн, Но нет нас на этом мотоботе, и атолл для нас скорее представляется, чем мы его видим с расстояния 1,5-2 мили.
Теперь уже все равно. И жара, и качка, и тропические ливни – все это уже доходит до сознания глухо и туго, едва пробиваясь в мрачную сутолоку души. Дело конченное.
Завтра на ровной в ниточку полоске горизонта среди гребешков волн застынет неподвижно белая точка. Потом медленно-медленно она начнет расплываться, становиться угловатой, и среди волн появиться "Волна". Отвалит от "Океана" мотобот с нами и нашими пожитками и на палубах "Волны" замелькают знакомые улыбающиеся лица. Навстречу им поднимутся и наши рожи, с трудом отдирая глаза от волн.
23 ноября 1981 года.
…Ощущение прекрасного, ощущения истинной красоты приходит только тогда, когда оно входит в душу пронзительно остро, как ощущение горя…
…Гудит и подрагивает наша "Волна", послезавтра проснемся на сингапурском рейде.
Первое же утро на "Волне" встало ослепительно солнечным. До боли в глазах блестело море, и небо было недостаточно глубоким даже для самых огромных облаков. Занимался истинно тропический день, которых мы почти не видели на "Океане". Может быть их там не было, а может быть, я их и не замечал. Там было что-то другое.
…Весь тот вчерашний день я был на палубе. Аврально красили корму. Ярко-оранжевый грунт был цвета радостного на фоне зеленого моря, упоительно сладкого. И я уповался до конца дня, удивляя боцмана. Истекая потом и песнями, без темных очков и шапочки я смело подставлял солнцу блестящую спину и плечи. К вечеру, после душа – усталая истома и истомляющее оранжевое блаженство души и тела.
Потом тропическое вино и "Deliverance" до вибрации сердца и болезненное ощущение спокойной радости. Может потому на вечере танцев, усталости не было; блеск глаз, цветных лампочек, калейдоскоп горячих влажных тел, раскачиваемые могучей звуковой волной в жарком дыхании ритма – все это пронизывает насквозь как страх и, как страх, рождает в тебе непонятные инстинктивные силы для борьбы с морем, ощущения радости.
Наверное, ощущения радости, счастья, как и сами они, существуют от первых толчков зарождения до их полного и добровольного осознания.
До этого осознания и после него ничего этого нет. Есть что-то уже другое и, наверное, более существенное; есть то, из чего потом снова появляются боли радостей.
То! Что?
…Наверное все живое в мире природа наделяет способностью хорошего настроения. Хорошее же расположение духа пробуждается в нас комфортом человеческих отношений, и только цвет объединения этих двух начал, взлелеянный и опыленный нашим внутренним я, приносит нам плоды счастливой радости.
И как плодам, нашим радостям, наверное, нужны пасмурность дождей и тепло солнца, осенние потери и приобретения весеннего обновления.
Так может быть, вот то существенное, что является нам между радостями, и есть сам процесс вызревания их на бескрайней ниве нашей жизни, называемой буднями?
Тогда наше счастье и радости – это дети нашей внутренней сути.
И ожидание, желание счастья – это инстинкт материнства наших душ!
…Может поэтому всем хочется счастья, но не каждый готов к нему…
Материнство души – неожиданная мысль!
Так может быть, как постоянно действующий источник развивающегося движения, это материнство духа и есть залог беспредельности человеческих мироощущений, возможностей и чувств.
Так может быть в наших радостях нам с поддержкой и сочувствием по-матерински улыбается бессмертие!
Тогда взлеты наших сердец, наши радости и есть корни уравнения вечности?
А из этого вытекает одинаковость, единство.
Единство, вот и источник!
Единство, рассыпаясь радугами и, преломляясь в наших душах, снова становиться единым ощущением счастья бытия и снова единством мира во всех его формах и проявлениях.
…Да и что есть приятнее, нежели общность и "роскошь человеческого общения"…
6 декабря 1981 года.
...Кажется, качаемся не мы. Это звезды, молча взявшись за руки, кружат вокруг нас. И, вдруг, испуганно замирают среди прозрачно раскинутых облаков. Еще мгновенье – и снова безмолвный хмельной хоровод...
...Нет, океан под луной не серебристый. Он лежит спокойно расслабленный и лучистый, как сияющий ребенок в лунном блике...
И вот в искрящемся покрове луны зарождается неясная тень, тает испуганный юлеск облаков. От воды до звезд незримо расправляет свои крылья тьма, хмурится лицо ребенка, океан морщится и сонная волна еще пытается смахнутьс с его лица темные морщины. Но поздно, близок вздох пробуждения, наполняется темным смятением ночь.
Где-то между небом и морем родился бушующий мрак.
13 декабря 1981 года.
...Любовь, людская всеоюъемлющая любовь – это самый большой храм сокровищ человечества.
Путь к нему начинается из любопытства или тщеславия и неизменно заканчивается страстным желанием увидеть и прикоснуться к этому человеческому достоянию. Все мы путники до тех пор, пока хватит сил, пока ждет и манит нас недосягаемый горизонт – святой и вечный бог движения. Этот путь – есть бесконечный путь любви, завладеть которой нельзя, как нельзя дойти к зовущему горизонту. У святого нет обладателя.
__________

...Ремесло пилота – это не только ремесло пахаря. Самолет не был плугом, он стал им...
...Лучшее не должно быть врагом хорошего, хотя бы во имя красоты и гармонии...
...Об одиночках и меньшистве, как провозвестниках еще не принятого будущего, и о большинстве, как представителях будней...

16 декабря 1981 года.

Тихий океан

Что за буйный стон да протяжный звон
По-над морюшком расстилается?
То не рыба-кит море-синь мутит –
Говорун-ветрун забавляется.

Что за жар-пожар в небесах горит
Что за зарево разгорается –
То в печальный свет от тоски и бед
Небо-горюшко убивается.

Довелось ему много зим тому
Ветром молодцем быть замеченным,
И с тех пор ветрун застонал от дум,
С небом девицей хмарью венчанный.

Загудит хмельной, обнявшись с волной,
Обнажит ее полусонную,
Закружит, замнет да и прочь швырнет,
Белой пеною опьяненную.

Отшвырнет-метнет и назад придет
В небо горькое и немилое,
На душе темно и зелен-вино
Жарко просится в сердце стылое.

Говорун-ветрун, залетай ко мне
На огонь-вино игривое,
Что-то видно мне на хрустальном дне
И свою печаль белогривую.

Зелена-вина мы нальем сполна,
Напоим судьбу перейденную:
Молода жена – золота жена,
Да мила любовь ненайденная.
 
"ЖИЗНЬ КАК ПЛАМЯ ПОНИМАЮ…"

*  *  *  *

Я жизнь как пламя понимаю
И как кузнец грядущих дней
Из сердца жизнью высекаю
Искру поэзии своей.

Я жизнь, как вспышку понимаю.
Мне не дана бессмертность рек
И, чтоб сказать мог умирая:
  Во мне нуждался человек.

В сердцах ищите Человека
Единой сущностью навек
В сердцах людей любого века.

Из сердца жизнью высекая
Искру поэзии своей
Я как кузнец грядущих дней
Свой молот жизни поднимаю.

Пронзая мыслью мирозданье
Стрелой летит ХХ век,
Но рвется из глубин сознанья:
  Вниманье люди! Человек!
12 января 1971 года.
 
*  *  *  *  *  *  *
Впервые в жизни я поднял в воздух моторную радиоуправляемую модель.
Мы надеялись только на себя. Стечением разных обстоятельств получилось, что нам никто не мог помочь. До этого я сделал в прошлом году несколько полетов на радиопланерах. Естественно, что в глазах Вовки С. И Витальки Т. я виделся асюгой – шеф-пилотом, хотя сам не представлял до конца своих действий и надеялся только на интуицию.
Виталька явно нервничает, Вовка, с ему присущей деловитостью, бегает вокруг модели, прислушиваясь к мотору. Я уже взял в руки << Вариофон>> рули. Тугая собранность распирает грудь и наполняет меня невесомым спокойствием. Чувствую необачно чуткие и упругие пальцы на рычагах управления. Сей час взлет.
Краем взгляда наблюдаю за модель. Впереди Полева дорога, горизонт, облака – все сразу;
Остальное исчезло, растворилось и перестало существовать.
Я знаю – только так надо взлетать.Только глаза и руки, движения и реакція. Меня нет, я там в модели, я сам модель, мои руки оканчиваются рулями, и я не ощущаю
Своей тяжести. Но какая тяжесть сваливается на плечи, когда модель, подмпрыгивая, приземляется и замирает целая и невредимая.
И, действительно,не облегчение, а тяжесть. По телу пробегает дрожь азартного напряжения.
Странно, это ощущение показалось мне знакомым. Первое ощущение взлета! Как это было давно. Становиться необычайно грустно и снова таки грустно. Закуриваю.
Сделано три необычайно удачных полета. Ни единой царапины на крылатой машинке. Большого ей неба! Высокого – высокого! Спускаются пыльно – серые сумерки. В следующий раз полетит Виталька сам.
17 сентября 1972 года.
*  *  *  *  *  *  *

Клич журавлей пробуждает
Осени тягостный сон,
Вслед за собой увлекая
Лиственный перезвон.

Это осенние листья –
Слезы далекой весны,
Шлют сквозь годов монисто
Шорохи тишины.

Золото неба над нами,
Ветер куда – то спешит…
Не шелести ногами,
По листопаду души.

Не шелести ногами,
Осени не тормоши,
Злыми косыми дождями
Листьев огонь не туши.

Ты беззаботно хохочешь,
Я шумлю как осенний лес…
Ладно, беги, куда хочешь,
Ну, а я…Я останусь здесь.
23 октября 1972 года.

*  *  *  *  *  *  *

Да будьте вы прокляты, люди дела,
Чтоб вас гром поразил,
Если за делом не видите тела,
Тонущего в грязи.

И ни к чему тут елейный голос,
И ни к чему плакатов медь,
Ежели мы, сохраняя колос,
Еще допускаем духовную смерть.

В строгой партийности мыслей заветных
Я поднимаю свой голос, как стяг.
Что ты сделал в году пятилетнем
Для производства моральных благ.
20 октября 1973 года
 
*  *  *  *  *  *  *

Любимые! Ведь ради вас
Встают дворцы. И в блеске глаз
Мы ищем счастье голубой планеты.
Мы обращаем реки вспять
И поднимаемся опять
В межзвездный мир за песнями,
Что вам еще не спеты.

И вам судьбою отданы,
Мы вашей нежностью полны,
Согреты все дыханьем вашей ласки.
Вы учите, как вас любить,
Чтоб в этом мире смело жить,
Как видеть мир, хоть иногда
В волшебном мире сказки.

Любимые, ведь ради вас
Влекут ночные звезды нас,
Слагая нам любовные сонеты.
Мы возвращаемся опять,
Чтоб вас желанных повстречать
На берегах земли людей
Прекраснейшей планеты.
10 января 1974 года.
 
*  *  *  *  *  *  *
Все люди, как падающие звезды, рано или поздно сгорают…
И я не боюсь сгореть! Я боюсь не
догореть, обжечься и упасть…И остаться
в одиночестве и неподвижности.
Звезды не падают дважды.
Январь 1974 года.

*  *  *  *  *  *  *

Не рванется мне ветер на встречу
И не ляжет под крылья земля,
И дорог голубых я не встречу,
Не взгляну с высоты на поля.
Зарокочет мотор надо мною,
А в моей отзовется груди
Лишь несбыточно горькой мечтою
И смертельной тоской впереди.
Я бегу по земле перезвонной,
Жизнь, как парус несет и несет…
И собираются на перегонах
Дни и годы в печальный полет.
 
*  *  *  *  *  *  *

Летим по жизни, годы разметая,
Как шлейфы белоснежных облаков.
И вновь гудит моя душа живая
От напряженья неземных оков.

Ковались дни на угольях стремлений
Под искры радостей и пепел неудач.
В душе ковались среди тысяч мнений
И уносились, будто кони вскачь.

Так посидим и погрустим немного.
Пьянящий вечер терпкий, как вино,
(как будто вновь собрались заодно)
Серьезный Влад, восторженный Серега,
И ты, Мадлен – кофейное зерно.

Так куйтесь дни на угольях стремлений
Под искры радостей и пепел неудач,
И каждый раз, прорвав узду сомнений
Неситесь в жизнь, как носят кони вскачь.

А мы споем и погрустим немного
Как будто вновь собрались заодно…

*  *  *  *  *  *  *

Вже  не манить у снах голуба величінь
 
Вже і доля буває не мила,
Та виносять мене у ясну Моїх друзів замріяні крила.

Июнь 1982 года
. далечінь,
Вже  не манить у снах голуба величінь
 
Вже і доля буває не мила,
Та виносять мене у ясну Моїх друзів замріяні крила.

Июнь 1982 года