Исповедь короля бомжей

В том нет вины моей.
Баранов сам попер.
Он был меня сильней,
к тому же был боксер.
И я бы здесь сейчас
не говорил с тобой,
когда бы промеж глаз
не дал ему трубой.
Но кто-то наверху
на следствии решил,
что был я просто ху-
лиган и сукин сын.
Решили наверху
раз и наверняка,
что знают, ху из ху,
и знают с кем быть как.
А тут еще сюрприз –
покуда я сидел,
и Горби, и Борис
понатворили дел.
И выйдя из ворот,
я понял – мне каюк –
мир стал совсем не тот,
я мир не узнаю.
Такая, вот, фигня.
Не помер я едва.
но приняла меня
тамбовская братва.
И я с братвою той
иметь был дело рад –
я стал совсем крутой,
мне стал сам чорт не брат.
Но, надо ж выйти злу,
однажды на Неве
забили мы стрелу
саратовской братве.
И все бы хорошо
и все бы ничего,
да с той стрелы ушел
один лишь я живой.
Пришлось мне лечь на дно.
С тех пор лежу на дне.
Лежу давным-давно,
и всплыть надежды нет.
Наверно, мне лежать
до смерти там уже.
И числюсь я в бомжах,
но я – король бомжей.
В помойках и дворах,
на поездном пути,
кому что собирать,
куда потом нести,
и где найти ночлег,
и где клиента снять,
решаю я за всех,
все слушают меня.
И кто с земли моей
имеет свой доход,
тот с каждых двух рублей
мне полрубля дает.
А если донесут,
что кто чего не так,
вершу над ним я суд,
чтоб он умнее стал.
Я всех построил в ряд.
Я всех в кулак зажал.
И честно говоря,
мне прошлого не жаль.
Сам Цезарь говорил,
что он охотней бы,
чем в Риме быть вторым,
в деревне первым был.