Господи, спаси!

По тайге глухой, через бурелом,
С кочки на пенёк брёл мужик с ружьём.
Чуть споткнётся он, хоть на том же пне,
Мат на всю тайгу - "ёкаламэнэ".

Дома ждёт жена - щёчки алые,
Двое сорванцов - дети малые.
Два таких родных, светлых личика,
Ждут отца домой, ждут добытчика.

Заплутал мужик тридцати двух лет,
От того он зол на весь бепый свет.
Всё, что есть вокруг - и внутри и вне,
Материт мужик-"ёкаламэнэ".

Будто нет других чистых, светлых слов,
Перешедших к нам от родных отцов.
Ещё шаг один, и разверзлась твердь,
Глядь, а рядом с ним скалит зубы смерть.

Обняла его топь болотная,
Сверху вязкая, внизу плотная.
Мат такой стоит, что не разобрать,
Одному в тайге страшно умирать.

И пытался он под шумок осин
Выбраться наверх, хоть бы на аршин.
Пусть ни на аршин, пусть хоть на чуток,
Но, чтоб только вверх, ну, хоть на вершок.

Только кто-то вдруг на ногах повис,
Видно демоны его тащат вниз.
Дотянуться бы из последних сил
К веткам от ольхи - он бы их схватил!

Скажут про него - сгинул он в четверг.
Ох, как хочется хоть чуть-чуть наверх!
Но всё глубже он опускался в хлябь,
Скоро скроют лоб пузырьки, да рябь.

Порываться вверх не было уж сил,
Его жуткий стон ветер уносил.
Мы простим его - он такое нёс,
Одному в тайге смерть страшна до слёз.

Когда вспомнил он про родных своих,
Каково ему будет там без них.
Когда был уже по уши в грязи,
Закричал мужик - Господи, спаси!

И нащупал он в тот же самый миг
Корень от ольхи и сложился стих -
Как вцепился он от души в него,
Как припал к земле, как рвало его.

Отдышалась грудь и унялась дрожь,
В хляби потерял он и ружьё и нож.
И от счастья вдруг слёзы полились,
Только руки чуть, всё ещё тряслись.

Дома второпях он припал к вину,
Обнимал детей, целовал жену.
Милые мои, спас меня Господь,
Будет петь душа, наслаждаться плоть.