Рука страха

                Страшная рука.
Было далеко за полночь. Один фонарь только озарял капризно улицу и бросал какой-то страшный блеск на каменные домы и оставлял во мраке деревянные, которые из серых превращались совершенно в чёрные.
  Я шёл только вперёд и вперёд, не думаю ни о чём, в голове не было никакой цели, мысли словно боялись чего-то и упрямо не показывались, я даже не мог вспомнить, кто я, где я, куда иду. Под ногами хлюпала вода,  пахло той странной, плесневатой сыростью, которую обычно можно унюхать в подвалах или погребах, и как этот странный запах стоял сейчас на улице понять было совершенно невозможно.
Я вскинул голову и посмотрел на небо. Звёзды, словно чувствуя, что наземле происходит что-то нехорошее торопливо закрылись тучами, одна лишь полная и храбрая (по случаю полнолуния) луна отважно высунулась из-за завесы и теперь синеватым мертвенным свечением заливала город. Было тихо, жутко тихо, лишь иногда какой-нибудь незадачливый автомобилист проносился на своём железном коне в нескольких кварталах от меня по своим, непонятным ночным делам, где-то работал телевизор, из какого-то окна доносилась дурацкая ритмичная музыка, которую принято слушать когда почти всё уже выпито, но почти все ещё на ногах, но все эти мелкие и мелочные звуки никак не могли разогнать, победить ту страшную тишину, что нависла сегодня над городом. А может быть она была в моём сердце.
Я шёл и шёл, мимо круглосуточных магазинов, позволяющих подгулявшему люду набить живот в три часа ночи, мимо каких-то компаний, с громким смехом распивающих крепко алкогольные напитки и поминутно кричащих слова из какой-то песни «Я солдат!!!».
Что влекло меня за город, к княжескому пруду, я не помню, как он выглядит, но помню как он называется и где он, я шёл ещё полчаса, пока из старого парка, где деревья таинственно шумели о чём-то, такие страшные в тусклом синеватом свете фонарей, оставив позади пахнущий металлом мост через маленькую речушку, журчащую на своём странном языке, в чёрной воде мне чудился подвох, я увидел в ней странное лицо, должно быть лик нимфы, но через секунду я понял, что это моё собственное отражение,  не вглядываясь в своё лицо, словно боясь узнать, кто я, я побежал дальше. Меня не волновало ничто, я не хотел находить свою личность, я просто бежал… Я не заметил, как из старого парка я оказался в тёмном еловом лесу. Чёрные ветки скрывали небо, стояла особая тьма и тишина, сам Страх окутал меня, не знаю, что было особенного в этом лесу, но он не отпускал, какая-то древняя, мистическая, языческая сила всматривалась в меня, каждое дерево видело во мне врага, единый злобный организм лес не далал мне зла, только смотрел мне в спину сотнями, тысячами глаз… Они были повсюду, даже в воздухе, который я вдыхал, всё было пропитано этой жуткой еловой волей, с каждым моим вздохом она всё глубже проникала внутрь меня, поглощая, порабощая те частички индивидуальности, которые я смог ещё сохранить.
Сбросив жуткое оцепенение я побежал, крича что-то громко, бежал  и кричал целую минуту.  Я выбежал на поляну, лунный свет, ещё недавно казавшийся холодным и  жутким теперь показался мне светом жизни, лучиком надежды. Небольшое футбольное поле, проржавевшие ворота. Я обнял холодный, царапающий руки металл и почувствовал, как природа отступила. Что странное я чувствовал в себе, чего-то не хватало моему равновесию, какой-то смутной детали. Ржавчина неприятно саднила руку, было холодно. Окончательно сбросив путы я вновь побежал, на этот раз не теряя голову, почти не дыша я рвался сквозь холодные и злые глубины леса, мимо огромных елей, под злобное улюлюканье ночных птиц, я чувствовал, что княжеский пруд близко.
Перед моими глазами словно из земли выросло, каменное здание, одноэтажка без крыши, с кучами поломанного бетона, с какими-то непонятные знаками-иероглифами, разрисованное граффити, но оно меня не интересовало, сразу за ним в свете луны блестела холодная чёрная гладь, пахнущая илом, даже звуки леса здесь молчали, словно центр жуткой тишины, её главный центр, находился здесь. А на берегу сидела Она – девчёнка лет девятнадцати с длинными-длинными чёрными волосами, скрывающими её лицо, босая, одетая только в ночнушку она плакала на берегу, повинуясь своим чувствам я сел рядом. Пахло холодом. Я взглянул в её лицо. Прекрасное, сильное, холодное лицо, из глаз текли слёзы, но ни тени печали не было написано на нём, чёрные глаза смотрели отрешённо, словно не замечая меня, чёрная тушь бороздами прочертила лицо, словно хотела скорее убежать их этих сильных глаз как можно скорее. Бледность… Лицо казалось синим. Не было в нём той классической красоты, которую навязывают нам гламурные журналы мод, она не была похожа на модель, в лице её читалась лёгкая диспропорция, недостатки, однако она была невероятно красива, красиво не носом или губами, а той дьявольской красотой, тем неясным общим впечатлением, исходивем от неё, поодельности ничто в её облике не было идеально, но вместе… Словно дьявол, словно гений обольщения она сидела. Глаза её не мограя сотрели в воду, они были точно такого-же чёрного-чёрного цвета как и пруд, казалось что в её пусые глазницы просто налили воды из пруда, которая  и заменяла глаза. Белков не было видно.
  Я обнял её, повинуясь всё тому же чувству, лес в отчаянии завопил, казалось, в своей голове я услышал этот злобный отчаянный визг проигравшего леса, не смотря на все его ухищренья я добрался, я пришёл сюда.
  ***   
Вадим поднимался по лестнице. Лифт не работал, по-видимому, посчитав, что воскресный день является выходным и для механизмов, в подьезде пахло хлоркой, тем вечным и невыводимым запахом, коим пахнет во многих егорьевских подъездах, стены были разрисованы стадами пещерных человеков, обитавших где-то поблизости, солнечный свет, проникая сквозь разбитые окошки, озорливо освещал весь сей кавардак, из банки из под килек через край торчали окурки, видимо считая себя рыбами, чёрная кошка задумчиво сидела в другом, не освещённом углу. Вадиму нужно было подняться ещё на этаж выше. Он задумчиво вгляделся в своё отражение в разбитом зеркале, которое кому- то пришло в голову выставить в коридоре (и этой заминкой хитрый автор и воспользовался, чтобы получше описать внешность нашего героя).
  На вид Вадиму было лет двадцать, по внешнему виду он скорее относился к классу в меру богатых студентов, которым помогают деньгами в меру богатые родители.Был он красив, тонкие, нежные, почти мальчишеские черты лица, пухлые губы, тонкие брови, небольшая  козья бородка, которую 90 процентов студентов отращтвают, чтобы казаться представительнее, длинные светлые волосы, собранные сзади в хвост (волосы были красивые, здоровые, но их не помешало бы вымыть), да и вообще вид у Вадима был какой-то помятый, за плечами (не сказать, чтобы узким но, однако же и не широких) висел небольшой рюкзак, которые подощёл бы скорее школьнику, чем студенту, чёрная футболка, одна из тех, которые с равным  правом носят все подряд, мужчины и женщины, худые и толстые, готы и флейтисты, ниже – обычные, слегка протёртые синие джинсы, этот техасский монстр, мытищинского розлива. И всё бы в его облике соответствовало облику обычного двадцатилетнего студента, если бы не глаза, хорошие карие глаза, смотрящие с такой усталостью и апатией, что становилось немного страшно, черные круги под ними, следствие бессонных ночей, придавали взгляду какую-то странную решительную выразительность.
  Но, вернёмся к сюжету, равнодушно скользнув взглядом по своему отражению в раритетном ( советском, забрызганном пастой и тщеславием) разбитом зеркале Вадим продолжил подниматься, он заглянул в блокнот, обычный школьный блокнот с очередной навороченной машиной»,  нервно перелистнул несколько страниц, пока не нашёл следующую запись : «Ведьма, ул. Горького д. 19/10 кв. 19»
Поколебавшись секунду Вадим подошёл к обычной замызганной тоненькой деревянной двери, откуда-то тянуло супом, жужжала умирающая муха между стёкол, глупо билась головой в невидимую преграду, пытаясь улететь к солнцу, не замечая, что дырка в стекле совсем рядом. 
Под звонком было подписано чёрным маркером «19», всё ещё сомневаясь, стоит ли это делать, Вадим протянул руку, готовясь нажать на этого сына советской эпохи. Заиграла слабая музыка. Вадим не сразу понял, что это звонит телефон, обычная дешёвая раскладушка, лежащая в его кармане, а когда понял – вздрогнул.
Внешний чёрно-белый дисплей, вмеру разбитый Вадиной ногой, когда он вставал с кровати, терпеливо мерцал надписью «Лёша». Вадим открыл трубку. Из динамика раздался громкий, немелодичный, но очень уверенный в себе голос:
- Ну что? Ты пошёл к той ведьме?
- Да, почти пришёл, - ответил Вадим, после долгого молчания собственный голос показался ему чужим, глухим, да и как-то странно он нарушал воцарившееся на площадке царство тишины, становилось чуть жутко, словно тишина на него за это злилась.
- Да, я много о ней слышал, старуха конечно чокнутая, но творит настоящие чудеса и не берёт за это денег, значит не шарлатанка! – в десятый раз за сегодняшний день повторил эту фразу голос из трубки, казалось довольный своим выводом.
Вадим поморщился, вся эта идея казалась ему глупой и пустой, но он повиновался, собственная воля в последнее время всё чаще изменяла ему, он словно утопающий, цепляющийся за соломинку, цеплялся за любые, даже самые глупые шансы. Сестра… Она находилась между жизнью и смертью вот уже пол года. Врачи, эти волки в белых халатах, только разводили руками, что здесь в Егорьевске, что в Москве, они не понимали причины странного недуга, но предсказывали, что долго она не протянет (вот так автор бодро и быстро описал причину, которая и привела Вадима сюда, в эту старую и дряхлую пятиэтажку, примостившуюся в тёмном дворе на краю города).
Собравшись с духом Вадим резко вдавил звонок, раздался резкий неприятный звон, статическое электричество щёлкнуло под пальцами, звон всё звенел и звенел, жуткий, завораживающий, наконец, опомнившись Вадим убрал палец.
Через несколько секунд дверь резко и без прелюдий распахнулось, обдав Вадима волной резкого, странного запаха, состоящего из смеси запахов мыла, горохового супа, пыли, кожи, кошачьей мочи и клея. Дверь открыла старушка, низенькая, метра полтора, скрюченная,  лицо было не просто морщинистым, нет,  трансформация винограда в изюм отдыхает, складка на складке… Белые лохматые волосы торчали во все стороны, дурацкая розовая кофта с пятном от кофе воняла кошками, ноги, закутанные в три слоя в капроновые чулки, дурацкие смятые, непонятного цвета тапочек, левая нога, вообще – босая,  даже без носка, наверное, чтобы были лучше видны жуткие нестриженные длиннющие, поражённые грибком ногти, иссохшие руки, покрытые старческими пятнами, и вся она, эта фигура пахло каким-то сладковатым запахом тлена, словно бактерии уже посчитали её мёртвой и приступили к пиршеству, лишь одна деталь во всё её облике поражала своей живостью и ясностью – глаза, голубые, маленькие, они двигаясь несогласованно, отдельно друг от друга Оглядели Вадима с ног до головы.
Вадим замер в некотором оцепенении, такого убожества он не ожидал, чуть сморщив нос, он наконец сказал:
- Здравствуйте.
- Здравствуй, проходи на кухню, там всё расскажешь, только разувайся и тапочки одень, а то в коридоре мокро, - быстро и деловито прошамкала она и развернувшись пошла на кухню.
Вадим снял кроссовки, которые распространяли далеко не лучший аромат носков, однако здесь, по сравнению с этим странным сладковатым запахом, аромат носков казался лучше аромата лучших духов. Старое тёмное круглое зеркало, висящее на покрытых ободранными обоями стенах лениво отражала всё, что здесь находилось, старенький холодильник натужно гудел, везде валялся какой-то хлам, старые пальто, старые банки, зонтик, книги, вся комната была припорошена газетами, два кота, белый и чёрный не мигая смотрели на Вадима, они были одинаковыми, ничем кроме цвета не отличались, от их взгляда по спине Вадима бежали мурашки,  Вадим нашарил тапочки, нелепые  неудобные и нацепил их на ноги. Не так он представлял себе жильё колдуньи, ждал связок трав с потолка, оккультных книг, чёрных свеч и прочей хиромантии, направленной на выкачивание денег, однако на этот раз он похоже попал к шизофреничке, злясь на себя Вадим прошёл на кухню. Кухня тоже ничем особо хорошим порадовать его не смогла, представляя собой все такую же грустную картину как и прихожая: вездесущая грязь, старая вся закопчённая плита, закопченные стены, грязные окно, не позволяющие радостному солнечному свету полноценно осветить весь этот кавардак. Старуха сидела на подкосившейся табуретке (на которой явно некогда сидел слон, погнувший своей массой стальные крепления).
- Присаживайся, рассказывай, сказала она, вертя в руках икону божьей матери, которую она зачем-то решила переставить с холодильника на подоконник.
- Понимаете, - чувствуя себя полным идиотом, начал Вадим, - у меня есть сестра, и она недавно заболела и умирает и никто не знает отчего, и я уже не знаю к кому обратиться, - косноязычно продолжил он, потом достал фото Лены. Обычное фото, снятое год назад на пикнике, светлое доброе лицо сестры, чему-то искренне улыбающейся, здоровое, милое, красивое, так не походило на то бледное привидение, жалкий призрак былой красоты, которым сейчас являлась она, лежа в палате, под надзором приборов и капельниц.
Ведьма долго разглядывала фото.
- Хорошо, - сказала она наконец, я вылечу её и денег с тебя не возьму, - изрекла она наконец.
  Почему-то Вадима эта фраза встревожила и ему очень захотелось уйти, но чувство вины, чувство долго, осознание того, как глупо это будет выглядеть остановили его.
Ведьма залезла с свой второй холодильник и извлекла оттуда полторалитровую банку, до половины наполненную зеленоватой густой жидкостью, не источающей никакого запаха, она отлила немного в большую ведерную чашку, на которой был нарисован моряк, его фуражка была отколота чьим-то зубом. Ведьма протянула чашку Вадиму и властно сказала:
- Пей!
Вадим колебался, больше всего ему не хотелось пить эту жуткую на вид жижу.
- Пей, - повторила она, - когда ты выпьешь, твоя сестра вылечится, денег я с тебя не возьму!
Вадим наконец решился, тёмная жижа манила его запахом надежды, он реско опрокинул в себя всю чашку.

     К его изумлению жижа не была горькой, она была омерзительно приторно сладкой.
Через мгновение мир вокруг него закружился и он упал в тёмное царство сна без сновидений, он чувствовал в себе что-то чужеродное, что-то, что било и калечило его душу, мрачный танец кружился вокруг его бедного, растерявшегося разума, энергия его тела улетала куда-то, унося с собою жизнь. Вадим мучался и страдал, а потом всё это ушло, вновь уступив место сну без сновидений, а потом ему снилась сестра и во сне она улыбалась и вновь была такой, как прежде, её щёки горели румянцем, глаза светились счастьем и проснулся Вадим неожиданно и резко, просто от счастья.

    Было темно. Красный, кровавые, уставшие за день и оттого злые последние лучи садящегося солнца рассекли комнату, высветив растерявшегося, испугавшегося от неожиданности беднягу таракана, тот о чём-то подумал, пошевелил усами и быстро-быстро побежал к семье, в гнездо за диваном.

    В голове у Вадима всё путалось, он никак не мог нащупать хоть какую-нибудь стройную мысль, через несколько минут сознание медленно вернулось к нему, навалилось воспоминаниями, это было больно.

     Ведьма сидела и смотрела на него, не мигая, её высохшие губы кривились в лёгкой усмешке, обнажая жуткие зубы, больше всего похожие на щепки из сгнившей древесины.
Увидев, что её гость пришёл в себя, она медленно и задумчиво сказала:

- Твоя сестра теперь в порядке, она будет жить ещё долго.


  Слёзы счастья потекли из глаз Вадима, в эту минуту всё что говорила ведьмы было для него непреклонной истиной, он поверил в неё, как в Иисуса, эта жуткая, вонючая старуха всё так же внушала в него страх и отвращение, брезгливость, но теперь она внушала и уважение, он чувствовал глубокую вечную силу,  скрытую в этом тщедушном отвратительном теле.


  - А теперь, - резко сказала она твёрдым резким голосом, - я хочу получить свою плату!

  Вадим растерялся:


  - Но ведь ты же сказала, что поможешь бесплатно, - воскликнул он.


  - Я такого не говорила, - глаза ведьмы хитро засверкали, улыбка сделалась ещё шире, - я лишь сказала, что не возьму с тебя денег.
Несколько минут прошло, пока смысл этих страшных слов улёгся в голове у Вадима.

 
  А ведьма хохотала уже не сдерживаясь, с каждой секундой становилось всё темнее и темнее, и чёрный и белый кот шипели и метали, часы яростно тикали,  темнело, за окнами начали стучать свой похоронный марш капли дождя, яростно взмахивал смычком дирижёр – молния. И в её белый всполохах лицо ведьмы утратило всякую человечность, она стояла перед Вадимом, сам дьявол, сама красота, ничто в её облике не изменилось, но сила, исходящая от неё меняла всё вокруг,  по комнате в полумраке полетели всполохи газет, сложившихся бумажными голубями, разом забили все часы, у Вадима зазвонил телефон и в его надтреснутом звоне слышалось отражение того дьявольского смеха ведьмы, окно открывалось и закрывалось само собой, хлопали ставни, проползла змея, невесть откуда взявшаяся.

    Вадим кричал  не слышал своего крика, тонувшего в смехе старухи, это был не просто ужас, он визжал, он не хотел смотреть, но он видел, он больше не властвовал собой, смех захлестнул, парализовал его.

    Наконец старуха успокоилась, она зажала вонючей, холодной и очень сильной рукой рот Вадиму и тихо прошептала ему на ухо, распространяя трупный смрад.

    - Мне не нужны деньги, отдай мне свою руку.
Вадимом владело отчаяние, он скорчился, был готов умереть, всё что ему хотелось – это не видеть и не слышать ничего, ему было больно от своей беспомощности, его ел страх.

     - З..З..замем теме рука,  - смог выговорить он, не смотря на то, что рот его был зажат.

   У меня есть внучка, которая лишилась своего тела и я должна призвать её душу обратно из царства забытья, пожертвовав твою руку. Скажи спасибо, это не такая уж и большая плата, я могу отнять у тебя жизнь, - шипела она, - теперь ты в моей власти, ты выпил моё зелье, ты больше не принадлежишь себе.

  Ведьма достала откуда-то из-за пояса огромный острый нож:

  - Будет больно, - ехидно хохотнула она, прикасаясь к коже Вадима мерзким холодным лезвием.
  И новый страх, страх перед болью придал ему сил, заглушив страх перед бессилием, отнявший всю волю, подобно страшному первобытному зверю Вадим взвыл и изо всех сил оттолкнул от себя старуху, казалось сами стены давят его своим запахом, своим духом. Вадим разбежался и выпрыгнул в окно, сквозь растворённую ставню, краткая секунда полёта, убегая от запаха, от страха, и он лежит на земле, на мягкой доброй земле, покрытой мягкой доброй травой. Ничего не болит, он упал со второго этажа, не ударившись. Полежав пол секунды Вадим вскочил и как бешенный, не видя ничего перед собой понёсся вперед, не разбирая дороги.

  Ведьма поднялась с пола и с неожиданной прытью подскочила к окну.
- Страх, Ужас, ловите его, - крикнула она.
Оба кота, и белый и чёрный выпрыгнули в окно, мягко, на лапки приземлились, раздался жуткий хруст и вот уже стоят рядом два нагих брата близнеца, ничем друг от друга не отличающихся, кроме волос – у одного седые, а у второго – чёрные. Они быстро понеслись вдогонку за Вадимом на четвереньках. С жудким смехом ведьма ласточкой выпрыгнула из окна, у самой земли её падение затормозилось, а потом перешло в полёт, ведьма жутко смеясь летела, расставив руки, струи дождя били её по лицу, а она сме6ялась и её смех пронзал дождь, становясь с ним единым целым.

  Вадим бежал, как вдруг чьи-то пальцы схватили его за ноги, на него навалились два холодных тела, один кот держал парня за руки, другой за ноги, подлетевшая ведьма приземлилась, резко обхватила руку Вадима и без всякого ножа просто дёрнула, затем выхватив лезвие отрезала кусок кожи. Крови не было… Была только боль… Огромная, ни с чем не сравнимая боль и дождь, который может быть и хотел смыть это страдание, да не мог.

  - Глупец, - бросила ведьма в лицо Вадиму и взлетела, за ней, голым радостным, предвкушающим еду хвостом, убежали коты, а Вадим остался лежать под дождём….

***
 Так мы и сидели, обнявшись, её холодное тело было рядом с моим и мы, ничего не говоря, просто смотрели в холодную и спокойную гладь пруда, пронизавшую нас своей вечной магией.. И я чувствовал себя счастливым, невероятно, бесконечно счастливым, просто от того, что мы сидим. И я любил её в этот миг. И мы были единым телом. И я гладил её, надеясь согреть. Её тело, оно было мне знакомо, словно я уже когда-то трогал его, оно было разгадкой на вопрос, кто я? И касался её ног, лица рук. И вдруг стрела памяти пронзила меня… Вот откуда я помню её руки! ЭТО БЫЛА МОЯ РУКА!!!