Пафос

Так, значит…
Ну, и как теперь с этим жить?
Он не мог смотреть в глаза: взгляд прожигал насквозь. Глаза жгут. Глаза – зеркало. Зеркало души. Да и просто сейчас смотреть в это проклятое зеркало было больно. И чего, просто закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого? И все? Легкий выход…
Что же, что же было сделано не так, и когда? Почему так колко в том месте, где, как говорят люди, находится сердце?
Сердце. Сердце бьется. Сердце жечь. Сжигать! В угли, в золу, чтобы рассыпалось мелкой пылью, но лучше при жизни, а не в замкнутой деревянной клетке без входа и выхода, когда ничего – абсолютно ничего! – изменить уже не можешь, за исключением, может быть, небольшого колебательного движения энергии.
Можешь! И я могу. Могу и сделаю! Сделаю!
Он думал. Мысли бились в голове, как канарейки в силках уже опытного птицелова-мальчишки, который ловил пташек не ради наживы или удовольствия, но ради повышения своего мастерства, ради, с его точки зрения, искусства не повредить глупую малышку, кусочек жизни, его хитростью попавшую в тугую, сложенную петлей, нить.
Нить. Тонкая нить. Только это сейчас и удерживает от падения: нить сознания. Нить, протянутая, словно рука помощи, для предотвращения от окончательного падения. Падения. Падения в пропасть. Только потому он до сих пор жив и как-то держится. Только потому и не свалился до сих пор в бездну беспробудного кайфа, под которым живет сейчас огромная масса вокруг него.

Возьмите бритву поострей
И режьте, режьте свои пальцы…

Эти слова опять всплыли в его мыслях. Боже! Ну, откуда, откуда им, этим нелепым идеям, взяться?

Возьмите бритву поострей
И режьте, режьте свои пальцы…

Да что резать-то! Пальцы… Тут душа вся наизнанку вывернута, порезана шипами жизни. Что уж может-то бритва…

Возьмите бритву поострей
И режьте, режьте свои души…

Переписал он. Режьте души… Души… Режьте… Как горла белым лебедям!.. Ну, и глупо. Сгореть! Да! Но тогда не бритва и не режьте.

Звезда в падении своем
Зажгла томящуюся душу.

Да, так правильнее, так лучше. Что-то начинает вырисовываться. А ведь смысл, по большому счету, не только не изменился, но как-то даже углубился. Самоотречение! Но не ради собственных безумств, но… Ради чего? Так уже сам же написал: душа, гореть, пылать, сгорать! Дотла! Пафос… Но красивый!

Звезда в падении своем
Зажгла томящуюся душу.
Пылая жертвенным огнем…
А я бы съел сейчас ватрушек.

Сам же и рассмеялся. Ну, какие ватрушки? С творогом. Да с молоком. Или сладким чаем. Зеленым с жасмином.
Да, чувство голода давало о себе знать. Значит, все-таки живой. Смешно. Смешно и грустно. А лихорадка внутри требовала своего выхода. Выхода наружу. Выхода на свободу!

Звезда в падении своем
Зажгла томящуюся душу.
И этот жертвенный огонь
Водой простою не затушишь.

Огонь сжигал: внутри – зола,
И сердце все сильней стучало;
По ком звонят колокола?
Конец, но он же – и начало.

Душа была огнем полна,
Из тела вылетая: слезы.
И в небе яростно она
Собою зажигала звезды.

Все! Логический конец. The End. Game Over. “Ничего, ничего, ничего! Мы еще покувыркаемся!” – как говорил Глеб Жеглов в известном фильме. На душе стало легче.
Ну, что за беды и невзгоды у него? Какие резать пальцы, коли тут звезды, оказывается, можно попытаться зажечь. Романтизм… Глупый, но нужный именно сейчас, когда особенно остро чувствуешь свое безликое одиночество.
Он записал карандашом стих на остатке клочка газеты. Откинулся на спинку стула и наконец-то смог поднять свой взор к этому треклятому зеркалу. “А вот смотрю тебе в глаза и ничего не боюсь!” – подумал он. В зеркале расплескалось его собственное отражение, и огромные, застывшие на иконе, словно омуты, очи Пресвятой Богородицы…