teneramente simile

                «Отдам в добрые руки»

teneramente simile
(С итальянского (на котором идут все подписи к нотным листам): так же нежно)

Когда мы сообщили маме, что будем жить вместе, первое, что она спросила – «а пианино ты тоже заберёшь?». И тут оказалось, что У Саши в квартире оно будет только пылиться. Ведь я на нём не играю уже много лет. Детей мы пока не плнируем, значит самое целесообразное, это его продать.
Мы написали объявление. Жутко неправильное, на мой взгляд.
«Продаётся пианино. Цвет чёрный. «Владимир». В хорошем состоянии. Недорого.»
Так предложил Саша.
«Отдам в добрые руки» - самое меньшее, что могла добавить я.
Я привыкла к своей комнате с этим грузным предметом внутри, весомым составляющим моей интерьерной сущности. Наверное, в последний раз подхожу, глажу по чёрной полированной крышке, приподнимаю её, осторожно, стараясь не сломать при этом ногти. Открываю целый мир, монохромно глядящий на меня чередой клавиш… Когда-то я открывала инструмент без придыхания, очень философски, как и подобало ребёнку, смирившемуся со своей участью. И ногти стригла коротко, и на всю жизнь разучилась сидеть на стуле иначе, чем на самом краешке, и, даже когда-то, совсем давно, подкладывала на стул большую советскую энциклопедию, чтобы быть повыше и поставить локти как следует, и до педалей когда-то не доставала, приходилось брать фанерную подставочку….Эту маленькую конструкцию соорудил дедушка, он очень любил меня и музыку, особенно марши. А я, честно сказать, марши не очень любила. Но выучила один, чтобы радовать старика. Он приходил по праздникам, просил внучку исполнить что-нибудь боевое, я, почти не ломаясь, шла к инструменту и оглушительно била аккордами к его удовлетворению. Длилось это всегда меньше минуты, но удовольствие от процесса доставляло непомерное, наверное никто никогда не получал от моей игры такого удовольствия как дедушка. Но на всю жизнь сохранилось прямо таки священное уважение к фортепиано.
Это был целый мир, в нём жили виртуозная рапсодия Гершвина, заковыристые вещи Баха, когда кажется, что тебе объективно не хватает пяти пальцев, чтобы взять аккорд, детски-милые пьесы Чайковского, панически быстроразучиваемые к очередному конкурсу этюды Черни, сентиментальные мелодии из «Эммануэль» и «Шербургских зонтиков», втихомолку, лично для себя исполненных.
Вздыхаю, опускаю руки на клавиши….просто так, без цели, вдохновения, без нот, без даже взгляда на клавиши. А пальцы вдруг встают в крепкий аккорд. Как? Необъяснимо. Я четыре года, а, наверное, и того больше не подходила к инструменту. Я, каюсь, использовала его как полочку для безделушек.
На нижнем этаже стоит, обычно, коричневый ридикюль, обмотанный деревянными бусами, бамбуковая карандашница, альбом из папируса и шедевр издевательства над музыкой – рамка для фотографий. Так её окрестил Саша. Предмет этот был создан в соавторстве : берёте старую граммофонную пластинку, ампутируете сердцевину, с изнанки приклеиваете круг из нот ( я не пожалела чьё то адажио аллегри) – и вот, можно оригинальничать, дарить, вставлять чью-нибудь милую мордочку…
В отличие от галёрки, на балконе всегда завал : шкатулки, полные бус, лампа Аладдина, подсвечник, фарфоровая кукла, свинья копилка, сдутый воздушный шарик и берестяной коробок с засушенным жёлудем внутри.
Как много терпит инструмент!
Из уважения к сединам, я раз в полгода меняла в нём воду, замазывала морщины лаком…впрочем, обшарпанный вид добавляет ему шарма. Его зовут Владимир. Не какой-нибудь Красный октябрь, а так же, как моего папу.
Мне было лет пять, когда мы с мамой случайно проходили мимо музыкальной школы. Был июль, из распростёртых окон вырывались звуки, из каждого своё – кто то учил гамму, кто то гонял красивую мелодию, пело меццо сопрано, пожилой женский голос отсчитывал ритм, нервно давилась чья то скрипка… Всё вместе наверное представляло собой жуткий диссонанс…Но я была впечатлительным ребёнком и нерешительно спросила :
- Мама, а я могла бы так играть?
Замечательная моя мама! Ни отсутствие денег, ни две смены её работы, а как следствие, отсутствие времени водить меня на занятия, всё это ни на минуту не заставило её усомниться. Поощрение и развитие детских талантов всегда стояли во главе угла. Туда же мы поставили пианино.
У кого мы покупали Владимира, я не помню. Я благоговела перед огромным чёрным пришельцем. Прошлые хозяева ( не ручаюсь, что они были первыми) потеряли ключ от крышки и она, лишившись загадочности, беспрепятственно открывалась и закрывалась. Я бы предпочла, чтобы ключ был. Чуть позже, я бы, не раздумывая, заперла инструмент и  проглотила бы ключ, лишь бы никогда больше не иметь дело с сольфеджио. Но тогда это было моё первое недвижимое имущество. Движимое, скажете вы? А вы попробуйте занести его на пятый этаж!
Во времена перестройки мамины друзья перевезли его из высокопотолочной сталинской квартиры в хрущёвскую пятиэтажку, прямо на наше новоселье. Я помню тот день. Белое зимнее небо. Я в красном шарфе. Голые чёрные ветки. Мама взволнованно-бледная. Белый мелкий снежок. Красные лица мужчин, выносящих из парадного подъезда чёрное пианино, словно во фраке. Его торжественно погрузили в обычный городской автобус, на несколько часов самовольно снятый с линии, водитель был хороший мамин друг. Дядя Вася утверждал, что ему ещё не доводилось перевозить фортепиано. Гробы – да, сколько угодно. Я задумалась о многофункциональности общественного транспорта. Пианино ехало на задней площадке, его везли в новую жизнь, продали, отдали на растерзание маленькой девочке… За окнами осыпался снег. Я заворожёно вполоборота наблюдала за инструментом. Вот когда я первый раз подошла к нему, приподняла часть фрака и тихо-тихо, зажмурившись от удовольствия, извлекла ля второй октавы…И он летел по городу – звук и автобус, а я как дурочка упивалась чистым гулким тоном, белым снегом и чёрным Владимиром, пока мама не одёрнула меня…Наверное это было действительно неприлично – играть в автобусе на пианино. . .
Потом его впятером заносили самые крепкие мужчины-гости. И первые пять тостов на  новоселье были за пианино. Мне было наказано обязательно стать юным Моцартом, чтобы их титанические усилия были оправданы. Я со всем соглашалась. Гости разошлись, мама мыла посуду…я наконец то осталась наедине с этим чудом. . . грустно и театрально я исполнила первую и на тот момент единственную вещь в моём репертуаре – грузинскую песенку «Сулико». Получилось жалобно и прискорбно. В том числе и технически. Замерев в дверях, мама комкала в руках вафельное полотенце. Надо полагать, момент был патетическим.
Немного позже я поняла, что я погорячилась, что музыкального дара у меня нет. Поняла это и мама, и мой педагог по специальности.  Дома я практически не прикасалась к Владимиру. У нас была договорённость – чем меньше я работала над произведением дома, тем меньше я его загоняла. Да и соседям моя музыка откровенно не нравилась. По четырём точечным ударам в стену я понимала, что стучали табуреткой, и что Шопен нынче не в моде. Эпопея с музыкой растянулась на семь лет. Меня научили сносно петь, схватывать с рук и скрывать отсутствие слуха и голоса.
Надо было смотреть правде в глаза – дарить музыку и быть ею одаренным – не одно и то же. С удовольствием я сидела только на музыкальной литературе, что впоследствии сказалось на книжных вкусах – как можно читать «Консуэло», зная, как Жорж Санд поступила с бедным Шопеном! Ещё, благодаря музыкалке я нашла хороших друзей, обнаружила аллергию на герань, укрепила пальчики так, что теперь могу открывать тугие банки. Бесценный опыт, одним словом.
Владимир со временем становился всё меньше.
И вот, я снова его открыла. Чтобы закрыть в последний раз. Прощай, дружище…Напоследок играю «К Элизе», что не выучил бы за эти годы только ленивый. Мама и Саша стоят в дверях с лицами музыкальных критиков. Головы чуть наклонены вправо, глаза устремлены вдаль. Я срываю руки посередине музыкальной фразы и беспомощно оборачиваюсь:
- А может не будем продавать, жалко так…
Мама безапелляционно возражает:
- С минуты на минуту приедет покупатель!
Я смотрю на Владимира. Он явно боится, за свою жизнь он уже достаточно натерпелся, он не хочет привыкать к ещё одним бездарным рукам. Так думала я. Мне было стыдно, что я не играла так долго, что я ревную этого деревянного мученика…Я бросилась искать ноты, вымаливать его прощение на прощание.
Наконец, Саша отвлёк меня, трогательно потормошил за плечо. В комнате появилась девочка. Светловолосый ангелочек лет семи. Она слушала, как я играю, и не рискнула поздороваться.
Через минуту она уже осматривала инструмент, водила пухлой ручкой по клавишам.
- Его зовут Владимир, - показала я на надпись завода изготовителя.
Она впитывала информацию молча.
- А ключика у него нет? – вздохнула девочка.
- Нет, к сожалению…- так же растерянно продолжала я.
- ааа….
Мне очень хотелось попросить у неё разрешения навещать иногда моё пианино. Но я не решилась. Я только очень тихо шепнула ему «Прощай, Володя»…. И сыграла доминанту – что означало «пока», субдоминанту «я буду скучать» и тонику.
Пианино унесли, я слушала на пороге, как матерились грузчики, спуская его с нашего верхнего этажа. Потом я слышала прыгающие шаги девочки…
Наконец я прижалась к Сашке и спросила
- Как ты думаешь, она хорошо будет с ним обращаться?
И он ответил:
- Не знаю как руки, но глаза у неё добрые.