Черные

Альфат появился с Цхинвала с семьей. Гнала ли сюда нужда? Вопрос более неуместный, чем риторический. Раньше, я не задумывался, что цыган станет искать прибежища в месте, где неспокойно. Но, временной интервал небольшой, наверное, поэтому. Я обнаружил его на трассе, перепутав с местными, как я называю этих ребят, любящих оставлять отпечатки своих работящих ладоней.
- Ну, что поработаем? Я смотрю, чтобы не просчитаться. Это не верно думать о человеке и об осле и об ишаке, не верно, грубо и экономически не правильно. Можно разговориться. Пускай сядут двое, трое. Для ботинок, грязных от нормальной работы (Могу копать!) - предусмотрено.
- Жену бьешь?
- Да, что ты хозяин. Я и вижу ее раз в четыре месяца! Я ж на сезоне! Есть чего??
- Понятно, но, дома-то бьешь? - я кусаю яблоко и оно смачно брызгает соком. Есть такая работа, дом газифицирован, нужно сделать дополнительную работу: копать здесь и здесь, как на плане, на.
Он сморит. Глаза у него честные и вдумчивые. Травку он курит, мусульманин. Не от ругательства, говорю. "Зря, про жену стал..."
- Мне еще мастеровой нужен, есть кто-нибудь?
- А? А, да-да, есть. Через стекло вижу подходит еще кто-то.
Я поясняю, что к чему. Он соглашается кивком, говорю, что возьму, но в следующий раз. Он слушает, Рустамом зовут. Здесь он в почете, потому, что многое может. "Проверим" - думаю.
Почти одна история, записная книга набирает непонятных имен. Мне эти разноименные люди нравятся в целом их умением держать достоинство по-простому, грубо.
- Альфат, имя мое, - глаза Альфата такие непередаваемые, словно я расплескал чернил, когда вода уже начала литься и смазал все, когда света вполчетверти всего.
- Пострадал? - мне надо спросить, наверное, раз я так ошибься, приняв его за таджика.
- Ну а то! Мы успели уйти, - Альфат говорит и трогает бороду, светлую как путь монаха. Ему должно быть свойственно немного преувеличивать, мое дело разобрать самому, что он скажет.
- После действий мы ушли с семьей, сейчас они здесь все. Жена, дети. Сложности решили, но, там выбора не было. В Москву еще прибудет оттуда, помяни мое слово, - он многообещающе вздыхает, в это приходится верить.
- Где поселились, кочуете? - мне представляется тот навязанный экраном и исторически подчиненный хронологии образ, каким все дают видеть обычно людям о цыганах.
- О! - его глаз приобретает специальный цвет человека, которого и удивили и слегка задели, но он прощает, потому как он-то осведомленнее в вопросе глубоко и отвечает:
Мы бежали, но имели средства, переконтовались конечно, но, Москва! - при этих словах он выпускает пар, словно видит лампу, дает так много! Мы выкупили долю и все! Так много наивных людей, желающих сделать это: разнодолевая приватизация.
Объясню, Марк, ты даешь тысяч 20-25$ и далее переезжаешь с семьей в этот угол! Что это за угол... Там можно поставить ширму, можно пить чай, когда захочешь, а жена, она ж с детьми, а детки малые и при мамке должно им быть. Мне-то угол и не нужен, а им - о них забочусь! - им угла-то и мало. Это все-таки противоречит нормам всем! И вот, наступает день когда появляется выбор:
а) можно продать долю в три цены;
б) можно написать письмо, чтобы не отказали! И не откажут, Марк. Куда он денется, чиновник. Он штуку сховает и подавиться и подпишет, а женушка пойдет дальше субсидию возьмет и ей дадут две квартиры по три комнаты, потому как много нас, много нас...
А вариант первый хлопотный, добавляет он мне, выходя из машины, как другу, добавляя, прости, все средства вложены. Увидимся!