МиС Мария и Светлана поэма

В. Маяковскому
     МиС
     (Мария и Светлана)
1.
Тяжеловато,
когда колодками
тормозов по жизни,
если ты конечно вагон,
является женщина,
твоя женщина.

Я называл тебя
Маша, Машенька, маня
я – больше трёх лет трезвый человек,
растрёпанный поэт
с расческой в кармане.

А у тебя уже высшее образование,
А я только в прошлом году
поступить раскачался.
Сейчас на втором курсе заочного.
Платно конечно.
Тебе двадцать четыре,
Мне двадцать два –
банальщина.
Да пошли вы все,
довольно.

Вот блин, коротко и не скажешь.

Вот что,
ученица элитной гимназии,
я – троечник,
по химии так вообще натянутый,
сажу тебе то, что ты знаешь –
догадываешься,
но запрещаешь думать.
Ты живёшь конкретной мыслью,
точнее так пытаешься,
а я разумом,
гениталиями,
и чем-то… душой.
В общем послушай.

Ты знаешь кто я таков?
Я троглодит забвений,
я сутенёр «ОНО»,
я родственник души.
Да видишь ли, я жил
как комнатное растение,
не так уж и давно,
так что тянет и пожить.

Да тянет помечтать,
а ты как смерть реальна.
Но для меня реальность
синоним слову – жар,
что, знаешь ли, пройдёт.
А ты живёшь как джаз,
из ретро, чтоб печально,
а я хотел бы дар
растерянных богов.

Мои стихи, наверное,
не достойны твоего альбома.
Строчки – ядовитая вода
для женщин наяд.
Вода – эврика!
Вытеснение твоего хрупкого объёма
из меня.
Сравним на золото
эмоциональный клад?

Да, ты конечно знаешь
меру неудач,
и тем, кто неудачники,
в глаза ты смотришь сталью.
Интересно, а на фига,
ты носишь нательный крест?
ОН – бог и брат?
Величайший из неудачников,
в соответствие с твоею моралью.

Ну что ж,
я не японка,
и душу не завернёшь,
остаться маленькой как ножка.
Но даже твоей
маленькой душе,
наверно, тошно.
И нечего говорить себе
что же…

Да, кстати,
Я – профессиональный суицид
с большущим опытом,
берёте на работу?
И если не живот
у вас болит,
то вызывайте
собственную рвоту.
И выплюньте телесного себя.

Что?
Я дурак?
Конечно. Так честнее.
И не понравился в клубе
при той же встречи вам.
Напоминаю ваше откровенье
Зато вам, вроде нравился мой друг
(и вы ему) – Степан.
И я ведь уступал.
К тому же там была девочка,
с биноклем в первом ряду,
ну, в общем даже…
но вы решили подразнить
Меня, Степана?
И пригласили на последний танец
Я танцевал.

Вы жертвовали и своим,
не что б счастьем,
тёплым хмелем;
и его чужой,
романтика надеждой,
так что…

И я сыграл в
удобного вам
ретро-джентльмена,
а вы в почти что леди.
Всё так в тему,
в сценарий ваш ложилось,
и близилась развязка: «Знаешь милый…»

Но вдруг я стал собой,
хоть столько раз уж клялся –
не оголиться нервное нутро.
Я – театральный грим,
и им бы оставался.
Я есмь – актёр,
а женщины, пусть, думают,
что для бильярдных столов
зелёное сукно.
И так наваливаются
бюстом за шаром.

И среди всех –
я одинок.

И всё свершилось,
наверное, тебя достало,
что, выпивая твоё тело
ни кто не хочет видеть и тебя.
Я выпил.
Мне тепло,
мне мало,
ты слишком мало собрала себя.

Но видно сам я –
пища грубовата.
А может, ты глотнула
слишком много –
была голодная,
так сразу много нельзя –
не знала.
Я ядом стал –
Мерзавцем у порога.

Иди домой,
где ты меняла счастье,
ты снова приспособишься для жизни.
Мне тормоза вагонные
не слаще,
чем вкус реальности
тобой хранимый.

2.
Я в октябре
безумно плодовитен,
вдыхая вечность –
вдохновенья яд.
Пришёл в лито
излить его…
смотрите
как лисья опадают
и виден сад.

Да, осень время встреч,
не как весной
на ощупь,
в преддверье длинных дней,
тут впереди зима.
Скажу, пожалуй, проще
тут надо бы тепло,
горячего тепла:
не лгать, и не лгала.

Да вот зашёл в ЛИТО,
по стихотворным листьям.
И эта девочка была, конечно, там.
Сказала, что поступила на первый
журналистики,
ну что ещё сказать –
ходите по стихам.

Там, правда, были юнцы
то же на что-то надеялись,
всё по-мальчишески, по-свойски –
гавнюки.
Всех кобелей делите
на масть и на щенков.
Что и говорить,
щенки грубы и дики,
масть ценит женщин –
вот я мастак таков.

Да, знаете,
мне осенью темно.
Я не хотел
атёром для актрисы
играть в романтику.
В наигранное – «О»,
ни тьма не свет –
гибридные метисы.

Банальщина.
И не могу творить.
Романтика –
инстинкт и извиненья.
За что?
Пора уж уходить,
примите сожаленья.

Но некому уж сожалеть давно.
Я нужен лишь таким –
проворным интриганом.
Включите телевизор,
наверняка идёт кино,
где как не делают,
так всё равно бездарно.

А эту девочку
я вроде бы искал,
я вроде бы страдал
тогда весною
не добившись телефона.
Потом я утешался
и кое-что (кое-кого) познал.
А в центре ни кого,
всё сбито фоновой игрою.

Уже не шли дожди
им захотелось подождать
и красоваться белизною
в разрыв фонарный.
Я был первее их
и подарил
белую розу,
чтоб пожать,
стяжать невинность,
и не был в том бездарный.

Я помню, были там вопросы,
Позже поцелуи.
Была не смелость,
откровенность,
но как удушье
рисовалась зрелость,
не скороспелость, нет,
ни кто ведь не спешил.

Я был иной,
и значит был счастливым,
ты обижалась иногда
смешно так,
мило.
Но всё было прекрасно,
то есть постепенно,
ты приезжала,
когда я приходил со смены.

Не упрекай.
И ты была счастливой.
И было всё у нас…
У нас: один… одна,
ты тоже говорила – милый,
и что-то похожее
на… семья.

Ты женщина.
Сначала разумом,
душой,
недавно телом –
не надо критики собратья кабели,
ни кто ведь не спешил, ни кто не тянул –
всё было красно с белым.
Но не в таких
мы были влюблены в друг друга.

Да!
Только змеи
сбрасывают кожу,
а мы сквозь кожу выдавим себя.
И всё же со змеёй
мы чем-то схожи,
но лишь с одной,
которую несём внутри себя.

Не столько ядом,
сколько просто холод,
какой исправно держим про запас.
Да ещё взглядом,
наш надменный голод,
как на мальчишку
наступившего на нас.

По-разному одаривает мир
и каждый дар
благословенье и проклятье
для тех, кто вещь в себе,
и кто в объятьях.
Так кто-то есть сатирик,
кто сатир.

Ну, вот и всё.
Над мертвыми минута –
Пустоты звучанье,
а над живыми пустота всегда.
Мир из обид,
мы часто видим в спальнях,
дыра зияет пустотой поста.
21.10.2001 -10.02.2002г.