Видеть - не видеть

Он ринулся было назад, успев-таки испугаться, но опоздал на сотую долю секунды…
  Не было той яростной, разрывающий нервные окончания боли, которую ему предсказывали, которой он так боялся. Был только твердый, тяжелый толчок, будто удар безумного тяжеловеса, удар, сразу уносящий…. . Все тело покалывало, приятно и возбуждающе, будто его откинуло на стог едва подсохшего сена…. На мгновенье ему даже показалось, что он почувствовал дивный запах скошенной травы, такой знакомый и горячо любимый…..
Время будто остановилось, он шел, по привычке запоминая каждый свой нетвердый шаг, врезая себе в память каждое неосторожное движение, уводящее его в сторону. Откуда-то он знал, что этот путь нужно запомнить, запомнить каждую деталь, хотя был почти уверен, что возвращаться не придется. Он не желал возвращаться.
  Он ВЗГЛЯНУЛ на часы. Они были разбиты; трещина, похожая на букву W, разорвала стекло, и половина его просто отвалилась. Но они шли, и, казалось, секундная стрелка никуда не торопилась. Он попытался посчитать про себя, чтобы понять, верно ли идут часы, но вдруг понял, что не может. Его осенило желание вспомнить, какой был день, но сил не хватило и на это. Сил?
  Он шел, оставляя на пыльном, местами разбитом асфальте нетвердые следы босых ног. Было жарко, из-за духоты к горлу подкатывала дурнота, твердь под ногами плавилась, обжигая плоть...
Было тихо, так тихо, как бывает только под Новый год на окраинах города, когда люди запираются в квартирах, чтобы не пустить на порог стужу Старого, и даже бешеные бездомные собаки бегут в Центр, на Главную площадь, надеясь на долгожданную подачку….
  Людей не было. Не было ни собак, ни даже серых, грязных крыс, столь привычных для него. Он захотел домой.
  Он побежал, проваливаясь в раскаленный серый асфальт, где-то по щиколотку, а где-то и по колено, удивляясь лишь отсутствию боли. Начались тускло-серые, обветренные и замшелые пятиэтажки, означающие, что он почти у цели. Все деревья маленького парка были вырублены, обрезаны под корень, как грибы, разломанные скамейки раскиданы по аллее серыми прогнившими щепками. Воды в пруду не было, лишь мутные, сероватого цвета лужи смотрели на него со дна, единовременно насмехаясь и сожалея…
  Он заглянул в свое окно, маленькое, заляпанное серой краской и заклеенное изолентой окно первого этажа, но не увидел там матери. Там вообще ничего не было, лишь перебитая посуда и разломанная мебель, заботливо покрытая струпьями въедливой серой пыли.
  Одним ударом когда-то бессильной руки он выбил стекло и влез внутрь. Ничего. Пусто. Паутина, свисавшая серыми, уродливыми клоками, не таила в себе зловредных насекомых. Даже плесень, нестерпимое зловоние которой означало бы жизнь, не давала о себе знать. Всё здесь было чужим, и он тщетно пытался найти дверь в свою комнату. Но его воображение не помнило ее, как не помнило матери.
  «Пора возвращаться», - бессильно шептал он искорёженным стенам.

  А потом он бежал, безумно крича в искаженную отсутствием времени серую пустоту. Бежал, испепеляя отвратительную ему нереальность ВНОВЬ остекленевшим взором. Бежал, моля о Доме, кляня себя.

  Проснувшись от пронзившей тело боли, он застонал, и впервые за долгое время вспомнил свой водянисто-желтый голос.

  Раз-два-три….. глубоко зеленый голос матери склонился над ним, и он почувствовал ее улыбку.
  Четыре – пять – шесть - семь……. заплакал розоватый голос Алешки, и он понял, что горячие слезы бежали по маленьким щекам
  Восемь - девять…… надавил красно-бурый незнакомый голос
  Десять……… лазурно-голубой приласкал, нежно отключив сознание

  И сны тоже были цветными.