***

   Солнце заходило. Надкушенный бублик Колизея кто-то из небесной кондитерской, казалось, поливал густым малиновым сиропом. Конец августа. В воздухе стоит сладкий пьянящий аромат дозрелых гроздьев, которые ждут своего часа, чтобы стать главным, всемирно известным, богатством Италии.
   По узким извилистым улочкам Рима, - на которые, словно жемчужины на нить, нанизаны удивительные дома - архитектурные шедевры, такие же шедевры – статуи, и много-много извечно итальянских кафе и магазинов, о назначении которых иногда трудно догадаться, - гуляют люди: влюбленные пары, одинокие и тоже влюбленные, туристы, дети…
   Они смотрят то друг на друга, то на причудливые дома, то на бублик-Колизей, пахнущий виноградом.
   Смотрят… А видят ли?
   Вот идут парень и девушка. Они итальянцы, эти виды они наблюдают каждый вечер. Им уже наскучило это грозное сооружение времен до нашей эры, наскучили барочные  дома, и они теперь увлечены только своими чувствами, которые пылают в них, словно пламя заката на стенах Колизея.
   Вот одинокий юноша, который, дабы успокоить душу, слушает аккордеонные аккорды неизвестно откуда взявшегося здесь этим вечером француза.
   Туристы делают фотографии, не видя того, что фотографируют, не чувствуя присущего только Риму запаха, не слыша виртуозной игры француза…
   Все заняты своим. Город одинок… Колизей безответно влюблен и статуи вглядываются, сквозь дома, вдаль, будто ждут кого-то из далекого путешествия.
   Но есть один человек, чье сердце, уже неизвестно сколько лет, бьется в такт с сердцем Рима. Его называют Совестью столетий.
   Задумчивый стрик сидит на одной из улочек. Он, как всегда, молчалив, его карие, не выцветшие за долгие годы, глаза таят в себе что-то новое, каждый вечер – новое, отражая закат.
   Он всегда думает… Не записывая, не делая заметок, лишь ждет того, кому бы он мог все это рассказать, ждет ученика. Но люди не замечают его, погрузшие в своей суете, и только иногда кидают ему монеты,  хотя он их совсем не просит и они ему не нужны: старик бросает монеты в фонтан «на счастье», загадывая все одно и то же желание: не умереть, не дождавшись ученика.
   Он уже не помнит, сколько ему лет… Думает, что это неважно, ведь в вечности он лишь падающая звезда, которая только и может, что оставить след, сгорев дотла. Думает…. А как хочется ему этот след оставить!!! Яркий, долгий, вечный!!! Ради памяти можно исчезнуть в считанные секунды, только бы остаться, оставить что-то после себя!
   Как он горд и одинок! Как благороден в своей ветхой накидке! Какие вещие его глаза, и речи, которые чрезвычайно редко слышит город.
   Сегодня он снова думает. Вопрос очень нелегок: есть ли на свете счастье? Он сам не знает, что ему этот вопрос навеяло, только думает, что эту тему принес ему ветер, слушающий аккордеон француза.
   С каждой новой мыслью, с каждым новым стремлением души морщинки на лице старика оживали: то разглаживались, то снова на его лице был виден отпечаток столетий – совсем нелегкий, серьезный, задумчивый.
   Обычно свои раздумья он подкреплял наблюдениями за прохожими, гуляющими улочками Рима, которых он видел тысячи, миллионы, иногда он знал целые их семьи, поколения… Но сегодня он вспоминает себя и, совсем немного, наблюдает за юношей, который слушает француза-виртуоза. Юноша спокоен. На его лице – грусть и смирение. С чем? – этого не мог знать и седоглавый провидец. И даже разгульный аккордеон не мог вызвать у него ни улыбки, ни слез…
   Старик смотрел на него и вспоминал себя, но не мог вспомнить ни момента своей давней жизни, поэтому ему очень нравилось думать, что в молодости он был, как и этот юноша – задумчивым и таинственно-грустным.
   Но все-таки вопрос о счастье не давал ему покоя. «Что такое счастье? – думал… Это такое состояние, когда все в порядке, ничего не тревожит, не болит ни сердце ни тело… но это просто нормальное состояние человека! – думал… Может, это такое ощущение, когда хочется летать, все радует, все свежо и приятно… но это радость, она искриста и недолговечна! – думал… Так есть ли счастье??»
   Как ни пытался он ее отогнать, мысль назойливым оводом кружила в голове, больно жалила. И с каждым разом говорила, говорила, говорила: «Счастья нет!...нет!...нет!!»
   Его лоб снова покрыли морщины, будто буря собиралась.
   Но бури не было.
   На его лице появилась слеза. Словно капля мудрости, неожиданно появившаяся в этом мире суеты, будто частица грусти, отражающая малиновый закат, догорающий у стен Колизея.
   Так и сидел он, одинокий… Только юноша сумел подойти к нему, заставляя надежду закрасться в мудрое сердце старика…но и того хватило лишь на то, чтобы кинуть монету седоглавому мудрецу.
   И все, как столетия назад. Город одинок… Колизей безответно влюблен и статуи вглядываются, сквозь дома, вдаль, будто ждут кого-то из далекого путешествия… И уже не один век наблюдает за этим всем старик-прорицатель, вечно влюбленный в закат и запах виноградной лозы.