Коноплянки - Linnets by Larry Levis

1.
Как-то утром мой брат из ружья 12 калибра убил, как он сказал, коноплянку. Он выстрелил почти в упор, когда она пела, сидя на ветке цветущего миндаля. Никто бы не промахнулся, но мой брат хвастался целыми днями, он рассказывал, что ничего от нее не осталось, и как он потом выискивал перья и нашел только два золотых пера; он засунул их за ухо. Он рос непоседливым и легкомысленным; теперь ничего от этого не осталось. Он носил кричащие галстуки и двухцветные туфли. Он продавал обувь, он продавал мыло. Ничего не осталось. Он водил машину так, что позади него в воздухе оставалась небольшая дыра.
2.
Но в верховном суде коноплянок он не смог отделаться так легко. Он признан виновным и приговорен возить меня в грубой повозке по всему городу. Он наказан даже больше, ведь каждое перо мертвой птицы падает не около него, а рядом со мной, и каждое перо превращается в новую маленькую коноплянку; и каждое перо, потерянное этими птицами, становится еще одной коноплянкой. Он приговорен быть бесчувственным, и все коноплянки собираются вокруг меня. Своим пением они очищают мой слух от всех других языков, кроме языка коноплянок. Я встречаю пристальные страшные взгляды поющих птиц. И я понимаю, что тоже осужден и должен склеить из потерянных перьев, помёта, травинок, уличного мусора коноплянку, а если я не смогу, то мой брат будет вечно возить меня в этой повозке по городу. Мы оба устали друг от друга, устали быть такими братьями. Его коротко стриженный затылок - вот что я увидел, когда оторвался на секунду от работы. Я не в силах воплотить глаза, взгляд, язык, экстаз коноплянки.  Ее веки, невозможно тонкие и нежные. Я проезжаю сквозь пёстрый городской зоопарк. Наконец у меня получается сделать мою первую коноплянку, она мертва. Потом еще одна, и еще одна. И вот одна из них запела.

------------------------------------

From "Linnets"
1
One morning with a 12-gauge my brother shot what he said was a linnet.  He did this at close range where it sang on a flowering almond branch.  Anyone could have done the same and shrugged it off, but my brother joked about it for days, describing how nothing remained of it, how he watched for feathers and counted only two gold ones which he slipped behind his ear.  He grew uneasy and careless; nothing remained.  He wore loud ties and two-tone shoes.  He sold shoes, he sold soap.  Nothing remained.  He drove on the roads with a little hole in the air behind him.
2
But in the high court of linnets he does not get off so easily.  He is judged and sentenced to pull me on a rough cart through town.  He is further punished since each feather of the dead bird falls around me, not him, and each falls as a separate linnet, and each feather lost from one of these becomes a linnet.  While he is condemned to feel nothing ever settle on his shoulders, which are hunched over and still, linnets gather around me.  In their singing, they cleanse my ears of all language but that of linnets.  My gaze takes on the terrible gaze of song birds.  And I find that I too am condemned, and must stitch together, out of glue, loose feathers, droppings, weeds and garbage I find along the street, the original linnet, or, if I fail, be condemned to be pulled in a cart by my brother forever.  We are tired of each other, tired of being brothers like this.  The backside of his head, close cropped, is what I notice when I look up from work.  To fashion the eyes, the gaze, the tongue and trance of a linnet is impossible.  The eyelids are impossibly delicate and thin.  I am dragged through the striped zoo of the town.  One day I throw down the first stillborn linnet, then another, then more.  Then one of them begins singing.

Larry Levis     (1977)